1В воскресенье к вечеру мы, редактор газеты Чикин Валентин Васильевич и его заместитель Польгуева Екатерина Юрьевна, созвонились, чтобы обменяться впечатлениями о пресс-конференции Михаила Ходорковского в Берлине. Это были самые первые впечатления. Но получился довольно пристальный разбор. Мы решили этот диалог опубликовать сразу же под рубрикой «Первые впечатления».
В. Ч. Екатерина Юрьевна, давайте мы обменяемся впечатлениями о пресс-конференции Михаила Ходорковского, которая проходила в музее Берлинской стены.
Е.П. Конечно, тем более, это было главное медиа-событие последних часов да и последних дней.
В.Ч. Безусловно, все журналисты, которые не только были в Берлине, но и в Москве, в России, ждали этой пресс-конференции. Хотелось узнать что-то новое о ситуации. Я скажу так: чего-то ошеломляющего мы от нее не получили. Да наверное, и не должны были ожидать. Ясно, что человек поставлен в удивительно сложные условия: во-первых, он должен удовлетворить наш интерес, а во-вторых – ничего не сказать. У него не было времени на обдумывание, а самое главное – на получение и анализ информации. Он не раз говорил: «Я только 36 часов на свободе. Я еще того не знаю, этого не знаю. Фейсбуков и твиттеров десять лет назад не было. Я вообще прожил десять лет совершенно в другом мире».
Так что повторю, ничего ошеломляющего. Но, тем не менее, я думаю, кое-что существенное мы все же узнали. Первая новость, конечно, в том, что сидит Ходорковский «у Берлинской стены», а не за стеной где-то в колонии. Перед ним десятки европейских журналистов, которые могут задавать любые вопросы. Никто ничем не ограничен. Единственно, он сам ограничен тем, что ему можно рассказать подробно – и чего бы потом ему нельзя было инкриминировать. И мне кажется, он в таких условиях прекрасно держался.
Так получилось, что мы только что были свидетелями «большой пресс-конференции». У Путина совсем другие были условия. Нам все время показывали, как это все готовилось, какие там кресла, как они крепко стоят… Вместе с тем, там, в Торгово-промышленной палате, было много специально разыгранных, театрализованных сцен. В Берлине же действо поражало искренностью, скромностью – и дышало правдой.
Что лично для себя я отметил. Прежде всего, я получил ответ, почему он в Берлине, а не в Подмосковье где-нибудь, с семьей, на даче. По его словам, он не очень уверен, что будет свободен в своих действиях в России. Я так понял, что в Германию он приехал не на побывку, не в гости. Он сказал, что когда убедится, что сможет снова выехать при необходимости – тогда вернется в Россию.
Е.П. Я тоже так поняла. Он ведь вполне прямо сказал: услышав во время путинской пресс-конференции, что возможность «третьего дела» закрыта, обрадовался. Однако вскоре выяснилось, что это может быть и не так. Значит, многие люди, связанные с ним, остаются в России под ударом. А стало быть, под ударом на родине и он сам.
В.Ч. Точно так. Наверное, именно поэтому жизнь на подмосковной даче он мог воспринимать, как жизнь полузаключенного или своего рода ссылку. В таком случае он будет ограничен в своих действиях – гражданских действиях точно, если он намерен заниматься общественной деятельностью. В России, если будет так, его возможности явно сужены.
Что ж, если российская власть захочет показать себя справедливой, она, наверное, убедит его, что в России для него не будет препятствий для выезда за границу. Но пока он, как представляется, чувствует себя невыездным, ему придется оставаться в такой полуэмиграции.
Далее, я для себя узнал, какие предпринимались усилия, какой был закулисный процесс по его освобождению. Например, германские деятели – и Геншер, и Меркель – теперь открыто говорят: «Мы из раза в раз добивались этого у российских властей». Полагаю, что то же самое наверняка делали и американцы в разные времена, и англичане, и французы. Я впервые услышал от Ходорковского, что к нему в колонию приезжал некий швейцарский депутат, чтобы рассказать, какие действия предпринимаются за рубежом для его вызволения.
Е.П. Интересно, почему нашими властями это было сделано именно через Германию…
В.Ч. Наверное, потому, что самыми активными оказались немцы – и особенно Геншер. Он дважды имел персональные «заходы» по этому делу к Путину: и когда тот был в Германии, - Меркель устроила встречу. И потом приезжал специально сюда, в Россию. Германия, очевидно, гарантирует определенные свободы тому же Ходорковскому. Кстати говоря, даже в давние времена наш Александр Александрович Зиновьев вполне хорошо чувствовал себя в Германии…
И вот самый главный момент. Примерно, сутки после сообщения о помиловании, нам говорили: «Ходорковский признал вину». Мол, он подал прошение – и тем самым признал свою вину автоматически, а решение суда в отношении себя – справедливым. Выясняется, все это не так – и нам подробностей не разъяснили. Наверное, потому, что заявление свое Путин сделал на ходу. Оказывается, «признание – «непризнание» было очень серьезным условием. И на этой почве очень длительное время шел своего рода торг. Ходорковский, как можно понять из его ответов, настаивал, что он должен указать, что не признает свою вину. А от него добивались противоположного, чтобы он этого не писал. Ходорковский, судя по всему, от своего не оступился. И я полагаю, тем самым поступил мудро и честно – и главное, сам остался в чести. Ведь все эти десять лет, на каждом заседании суда, в любом своем письме из застенков, - он утверждал, что вины не признает, что считает себя осужденным по политическим мотивам.
Еще один важный вопрос – это требование не заниматься политикой. Получается так, что это тоже указано в прошении. Вообще-то если человек просит освобождения, говоря, что у него больна мама, не логично указывать «не буду заниматься политикой». Понятно, что это было выставленное ему условие, которое закрепили как некий договор. Иными словами, с него, вероятно, потребовали указать обязательство: «Заниматься политикой не буду». Он указал. Его отпустили.
Но что это значит? Не так уж власть его «не боится», как все время утверждается. Ведь все время нам твердят и доказывают, что Ходорковский осужден исключительно за экономические преступления, что его дело не имеет ни малейшего отношения к политике. И вот, добившись такого согласия, власти по существу сами признали: наказан Ходорковский был именно за политическую деятельность.
А что касается – заниматься политикой, не заниматься – это решают не люди, которые пишут заявления и прошения. И даже не те, кто выставляет условия. Это решает сама политика. Все зависит от того, как будет идти общественное развитие, какими будут жизненные расклады. Это и заставляет одного человека не заниматься политикой, а другого – заниматься. Ходорковский еще сравнительно молодой человек, а жизнь у нас бурная. Так что, как говаривал Владимир Ильич Ленин: «Будем посмотреть».
Е.П. Я бы обратила внимание на то, что Михаил Ходорковский говорил о Платоне Лебедеве, о «болотниках». Правда, о других людях, которые у нас по политическим мотивам тоже посажаны, он не вспомнил, что характерно. Но, тем не менее, это важно. Он прямо сказал: его освобождение нельзя рассматривать как символ того, что в России не осталось политических заключенных.
В.Ч. Да, тема политических заключенных вообще лейтмотивом звучала на протяжении всей пресс-конференции. <
Е.П. Но, как мне показалось, в этом была некоторая фальшь. Наверное, олигархи бывшими не бывают. И к человеку, у которого были миллиарды долларов, да и сейчас, по собственным словам, нет никакой необходимости «работать за деньги» - приковано мировое внимание. К другим же политзэкам, которых и не думают отпускать, те же мировые медиа безразличны. Если Михаил Борисович захочет и сможет изменить такую ситуацию, это было бы очень полезно.
В.Ч. Еще одна характерная деталь. Ходорковского в лоб спросили: испытывает ли он жажду мести. Какой-то наш коллега-журналист, видимо, попутал его с Борисом Абрамовичем Березовским. Тот действительно очень хотел отомстить. Но Ходорковский другого формата человек. Он очень убедительно ответил на этот вопрос, это было для меня неожиданно. Он сказал, что семью его не трогали, не обидели, отнеслись к ней корректно. И уже это позволяет переплавлять эмоции в некий прагматизм.
Он, по моему впечатлению, вообще избрал правильный тон. И мне кажется, что Путин в такой ситуации не мог бы продемонстрировать, что эмоции переплавил в прагматику.
Е.П. Мне существенной показалась еще одна тема, которую Ходорковский проговорил достаточно прямо. Он сказал, что в его деле все зависело исключительно от одного человека, а именно от Владимира Путина. Причем речь шла не только о помиловании, что и формально-юридически является прерогативой президента. Как заявил Ходорковский – выйдет он или не выйдет по окончании срока, также зависело лишь от Путина. Получается, во власти президента заводить или не заводить третье или четвертое дело. И неважно – есть состав преступления, нет ли, раз решать это может один-единственный человек. И чего стоят все разговоры о независимых судебных органах, о самостоятельности российских судов!
В.Ч.Кстати, с лобовыми, «принудительными» вопросами, которых было не очень много, Ходорковский справлялся умело. Так, когда кто-то его начал расспрашивать о событиях на Украине, про евромайдан, про Тимошенко, он пожелал Януковичу взять пример с Путина по поводу освобождения «главного заключенного». А что касается евромайдана, ответил, что не имеет достаточной информации, и от этого ушел. Не начал перед этой публикой говорить слова, которые от него явно рады были бы услышать.
Е.П. А когда его спросили – поддерживает ли он бойкот Олимпиады в Сочи, он ответил, что нет. По его словам, Олимпиада «праздник спорта, праздник для миллионов людей и не надо его портить».
В.Ч. Безусловно, не все удалось понять и уловить. Хотя бы потому, что наши СМИ постарались, так сказать, отрубить, не дать возможности интересующимся последить за пресс-конференцией. И это, кстати, еще одно доказательство, что не так уж Ходорковский безразличен и «не страшен» нашей власти.
