1Бунт Ельцина на Пленуме ЦК – как его восприняла верховная партийная власть и каким образом «архитектор перестройки» Яковлев клеймил бунтаря.
В здании ЦК КПСС, в кабинете заведующего сектором парторганизаций Сибири, поздно вечером 21 октября 1987 года собрались почти все первые секретари сибирских обкомов КПСС. Все были чрезвычайно возбуждены. Только что закончился Пленум ЦК, где случилось нечто необычное: Б.Н. Ельцин поставил вопрос об освобождении его от обязанностей кандидата в члены Политбюро. Это заявление не укладывалось в привычные рамки – некоторые даже намекали, что у него произошел какой-то патологический сдвиг в сознании.
Никаких официальных сообщений о заявлении Ельцина и об устроенной ему на Пленуме ЦК «проработке» не публиковалось. Информационный вакуум тотчас заполнился слухами, кулуарными разговорами, распространялись «самиздатовские» варианты ельцинского выступления. Сам же возбудитель спокойствия залег в больницу. Затем полубольным, так утверждал он, был привезен на пленум горкома партии, который освободил его от обязанностей первого секретаря МГК КПСС. Трудно не признать, что «операция» с освобождением Ельцина была осуществлена довольно топорно и способствовала подрыву авторитета и ЦК, и лично М.С. Горбачёва. На этой почве стал складываться «феномен Ельцина». Из неудачника, лишь шумного, но не слишком сильного работника, он в сознании многих трансформировался в гонимого, обиженного, а затем и в пострадавшего «за правое дело».
Позднее, в феврале 1989 года, была опубликована стенограмма Октябрьского (1987 г.) Пленума ЦК КПСС с материалами, посвященными обсуждению «дела Ельцина». Представилась возможность ознакомиться с подлинными деталями обсуждения ельцинского демарша.
Как явствует из стенограммы, Б.Н. Ельцин выступил с неожиданным заявлением после обсуждения и принятия решения по основному вопросу повестки дня Пленума: «О вопросах, связанных с празднованием семидесятилетия Великой Октябрьской социалистической революции».
Заявлению предшествовал любопытный эпизод, связанный с Е.К. Лигачёвым и М.С. Горбачёвым. Председательствовавший Лигачёв обращается к залу: есть ли вопросы по докладу? Горбачёв подает реплику:
– У товарища Ельцина есть вопрос.
Лигачёв еще раз спрашивает зал: есть ли необходимость открывать прения? Из зала раздаются возгласы: «Нет». Тогда Горбачёв более настойчиво повторяет:
– У товарища Ельцина есть какое-то заявление.
(В свете последующего развития событий задумываешься: а не существовал ли негласный сценарий по разыгрыванию «конфликта» Ельцина с Горбачёвым?)
– Слово предоставляется т. Ельцину Борису Николаевичу – кандидату в члены Политбюро ЦК КПСС. Пожалуйста, Борис Николаевич.
Начало «заявления» Ельцина вполне традиционное: у него нет замечаний по проекту доклада на торжественном заседании, и он его полностью поддерживает. Затем говорит, что хотел бы высказать ряд вопросов, которые у него накопились «за некоторое время в работе в составе Политбюро». По его мнению, нужно было перестраивать работу партийных комитетов, начиная с секретариата ЦК. Он считает, ничего не изменилось «с точки зрения стиля работы Секретариата Центрального Комитета партии, стиля работы товарища Лигачёва». Чувствуется, этот тезис сформулирован с упором на фигуру Лигачёва. Как известно, позднее именно эта фигура была избрана главной мишенью для всех раскольников, «прорабов перестройки», так называемых демократов. Нападать на партию напрямую не решались – на данном этапе раскольнических действий это было бы небезопасно. Народ в то время в основной массе доверял партии, и прямолинейные атаки на нее насторожили бы, обнажили антисоциалистическую сущность тех, кто затеял и проводил роковую для СССР операцию. Всякого рода «прорабам перестройки» грозил неминуемый крах, нападки же на определенную личность, тем более высокопоставленную, напротив, создавали ореол «смелости», «принципиальности». Тем более, если критику конкретной личности преподнести как стремление помочь товарищу устранить «имеющиеся недостатки». С наскоков на конкретное лицо легче и проще развертывать дальнейшую борьбу с партией, постепенно всё теснее отождествляя эту личность и партию, превращая эту личность в некий символ, культивируя через личность неприязнь ко всей партии.
Примечательно, что Ельцин к негативным проявлениям стиля работы относит «различного рода разносы, накачки на всех уровнях». Вот уж поистине, «чем кумушек считать трудиться…» Для Бориса Николаевича всегда – и в Свердловске, и в ЦК и в дальнейшем, в годы президентства – разносный, абсолютно неуважительный стиль органически присущ, неотделим от его властной, самолюбивой, а точнее, самовлюбленной натуры.
Критикуя стиль работы партийных комитетов и Е.К. Лигачёва, в частности, он проявляет прямо-таки трогательную заботу о «ленинских нормах нашей жизни», утверждая, что они дискредитировались и затем «были просто в большей степени исключены из норм поведения нашей партии». (Эта «забота» о ленинских нормах жизни всего через несколько лет обернется чудовищным поношением в его устах всего советского, социалистического, большевистского, ленинского.)
В своем заявлении на Пленуме Борис Николаевич высказывает неудовлетворенность темпами перестройки, уверяет, что «стала вера какая-то падать у людей, и это нас очень и очень беспокоит».
Здесь помимо перла «вера какая-то», обращает внимание «нас очень и очень беспокоит». Здесь, помимо кого это «НАС»? Не расшифровывается.
После мелких, даже мелочных примеров оратор громоздит политические оценки. Были, мол, победы, но были и «уроки тяжелых поражений». И далее: «Поражения эти складывались постепенно, они складывались благодаря тому, что не было коллегиальности, благодаря тому, что были группы, благодаря тому, что была власть партийная отдана в одни единственные руки, благодаря тому, что он, один человек, был огражден абсолютно от всякой критики» (выделено мной. – С.К.). Имени не названо – понимай как хочешь, кто имеется в виду. Хотя следующая фраза вроде бы намекает на адрес: «...В последнее время обозначился определенный рост... славословия от некоторых членов Политбюро, от некоторых постоянных членов Политбюро в адрес Генерального секретаря ...Мы (выделено мной. – С.К.) этого допустить не можем».
Казалось бы, высказывания об отсутствии коллегиальности, групповщине и т.п. находятся в единстве с обвинениями в славословии и относятся к одной и той же личности. Отнюдь. Участники Пленума, а затем и весь партийный актив под влиянием последующих выступлений Бориса Николаевича и комментарий в средствах массовой информации четко отделили: славословие – это в адрес Горбачёва, а отсутствие коллегиальности и остальное – это к Лигачёву.
«И последнее...» Следует наигранная напряженная пауза, и оратор как бы выдыхает:
– Видимо, у меня не получается в работе в составе Политбюро. По разным причинам. Видимо, и опыт, и другое, может быть, и отсутствие некоторой поддержки со стороны, особенно товарища Лигачёва, я бы подчеркнул, привели меня к мысли, что я перед вами должен поставить вопрос об освобождении меня от должности, обязанностей кандидата в члены Политбюро. – И дальше как бы мимоходом: – А как будет в отношении первого секретаря городского комитета партии, это будет решать уже, видимо, пленум городского комитета партии.
Ельцин возвращается на место. В зале короткое затишье, близкое к замешательству. Обычное течение заседания нарушено. Горбачёв переводит взгляд с зала на председательствующего Лигачёва и, как бы раздумывая, произносит:
– Наверное, далее мне удобнее вести заседание.
Лигачёв несколько суетливо откликается:
– Да, пожалуйста, Михаил Сергеевич.
Генсек берет вожжи в свои руки, выражает сожаление: как бы, мол, не хотелось начинать прения, но придется, серьезное, дескать, у товарища Ельцина заявление. Он пытается несколько сумбурные, топорные фразы из выступления Бориса Николаевича сконцентрировать в тезисы, разложить по полочкам. Активизация деятельности ЦК – замечание, как он мягко определил, в адрес Егора Кузьмича Лигачёва. Темпы перестройки. Извлечение уроков из прошлого. И наконец – о возможности продолжить свою работу в прежнем качестве… И наконец – первый выпад против Ельцина:
– Товарищ Ельцин решил на Пленуме поставить вопрос о своем выходе из состава Политбюро, а первым секретарем МГК решил остаться? Получается вроде желания побороться с ЦК(?!)
Звучит как неприкрытая угроза: попробуй, мол! Ельцин пытается с места возразить.
– Садись, садись, Борис Николаевич, – словно обидевшегося ребенка, успокаивает его председательствующий. – Вопрос об уходе с должности первого секретаря горкома ты не поставил, сказал – это дело горкома партии.
Горбачёв своей интерпретацией пытается задать направление, в котором следовало бы обсуждать заявление Ельцина. Он готов предоставить слово для выступления, но что-то желающих не оказывается. Горбачёв уточняет:
– Я приглашаю вас к выступлениям, но не настаиваю. Если из членов Политбюро кто-то хочет взять слово, то я, естественно, предоставлю.
И красноречивый взгляд в сторону Лигачёва. Вот тут, как представляется, Лигачёв попадает в ловушку. Выступая первым, он невольно вынужден оправдываться. Критика в адрес ЦК, Политбюро, Секретариата становится персонифицированной. Для А.Н. Яковлева, М.С. Горбачёва и их группы он – неплохой щит и громоотвод. Для нападающей стороны – ее вскоре возглавит так называемая межрегиональная группа – он удобная мишень для раскачивания, а затем и раскола партии со всеми вытекающими последствиями.
В выступлении Лигачёва звучит явная обида. Он апеллирует к своему недавнему прошлому, к многолетней работе на периферии, убеждает в своей безграничной преданности делу, просит Михаила Сергеевича и членов ЦК подтвердить это. Оправдывается в своей требовательности и обещает ее еще усиливать. Вступает чуть ли не в перепалку с Ельциным…
– Ни на гран не преувеличу, если скажу: товарищ Ельцин фактически не принимает участия в работе Политбюро. Можете проверить по документам...
Конечно, можно понять, у Е.К. Лигачёва не было времени обдумать заявление Ельцина, подготовить достойный отпор, дать подлинно принципиальную оценку деятельности Политбюро и Секретариата. Политик всегда должен быть готов вступить в серьезную полемику, причем эмоции у него подсобный инструмент, а не главное оружие.
Можно поставить вопрос и так: а не было ли принуждение Лигачёва первым включиться в полемику заранее обдуманным шагом с вполне понятной целью: поставить его в положение «оправдывающегося»? Кто оправдывается – тот уже наполовину сдал свои позиции. Как важно помнить политику известную истину: только наступление приносит подлинный успех!
Лигачёв под довольно дружные аплодисменты сходит с трибуны. Горбачёв снова вопрошает:
– Может, все-таки кто-то из членов ЦК возьмет слово?.. А то вроде получается, что мы сами защищаемся – «командой». Вам со стороны виднее. Это принципиальные вопросы, так уж давайте говорить откровенно. Членам ЦК виднее, и мы будем знать их точку зрения.
Наконец решился выступить Манякин Сергей Иосифович, председатель Комитета народного контроля СССР. В недавнем прошлом он – первый секретарь Омского обкома КПСС. На этом посту проработал более 25 лет. Как куратор Омской парторганизации, узнал его в 1972 году. У меня твердое убеждение: это один из самых сильных, прогрессивных аграрников в стране. Он любил, пожалуй, до самозабвения земледелие, сельское хозяйство. Искал и находил пути преодоления природных трудностей. Разумное семеноводство, маневрирование культурами и сортами, пары, пропашная система, кулисные посевы, мульчирование – это лишь часть приемов, внедрением которых много и строго занимался руководитель Омской области. Как политика, признаюсь, оценивал Сергея Иосифовича несколько сдержанно, считал его чрезмерно осторожным, порой даже боязливым. Склонен предположить, что на том Пленуме выступить в начале дискуссии его побудило чувство землячества. Выходец из Ставропольского края, откуда его выдвинули на крупный партийный пост в Сибирь, Сергей Иосифович любил родные места, сохранил с ними связи, гордился Ставропольщиной и ее людьми. Он не скрывал гордости за Федора Давыдовича Кулакова, выдвинутого из Ставропольского края секретарем ЦК. Он подчеркивал, может быть даже слишком часто, что и М.С. Горбачёв – его земляк.
– Товарищ Ельцин в Москве, в городской партийной организации себя не нашел, – твердо заявил С.И. Манякин. – ...Я в составе ЦК 26-й год. Такого выступления и заявления еще не было. Это произошло из-за политической незрелости тов. Ельцина. Он и в партию вступил поздно, не получил и должной закалки, особенно партийной, да мало проработал и в должности первого секретаря обкома партии ...Быстрый взлет, скорое продвижение по работе на фоне политической незрелости и породили сегодняшнее выступление. Сказались и личные плохие черты характера.
Выступление С.И. Манякина отличалось убедительностью, аргументированностью, подкупающей прямотой:
– Если товарищ Ельцин считает, что материал собирал товарищ Лигачёв, то он ошибается. Это Комитет их дал, о безобразиях, которые не пресекаются в Москве. Настроили всяких павильончиков дурацких. Стоят они пустые, никому не нужные, нервируют людей. Показуха это!..
Насчет показухи – не в бровь, а в глаз. Не только Москва, вся страна получила потом возможность убедиться, что Борис Николаевич – непревзойденный мастер показухи. Не быть, а казаться – органическое качество его натуры.
Манякин словно пробил брешь в плотине. Возник поток желающих выступить после него. Практически все признали неправомерность и незрелость ельцинского заявления. Отвергались и его нападки на Лигачёва. Напротив, от последнего требовали усилить принципиальность. Из выступлений бывших свердловчан вытекало: их не удивило нынешнее заявление земляка. И прежде, еще в Свердловске, настораживали многие проявления амбициозного характера Бориса Николаевича. Поделился наблюдениями Николай Иванович Рыжков, председатель Совета Министров СССР:
– Товарищ Ельцин и я из одного города. Я знал его много лет... Почему же это произошло сегодня? Думается, что это не случайность ...Борис Николаевич, ты постепенно подходил к этому... Как только он перешел в Московскую партийную организацию, у него начал развиваться политический нигилизм. Стало нравиться, что его начали цитировать за границей всякие радиоголоса... По-видимому, ему нравилось... обособленное положение, какая-то дистанция от всего Политбюро, от политического руководства.
Робкую попытку смягчить критику Ельцина предпринял В.Т. Сайкин, работавший в то время председателем Моссовета. Понять его можно, но и он не мог не осудить заявление Ельцина.
Многие пожелали зафиксировать свою позицию – хотелось, чтобы оценили их «принципиальность». Характер выступлений некоторых можно было предугадать заранее, конъюнктурщина не обошла стороной ЦК КПСС… Из череды конъюнктурных выступлений, пожалуй, стоит обратить особое внимание на речь члена ЦК, академика Арбатова, директора института США и Канады Академии наук СССР (некоторые впоследствии не без оснований стали его именовать. «Институт США и Канады в СССР»). Он расценил сам факт выступления Ельцина как свидетельство перестройки, перемен, которые уже произошли, – правда, постарался внести весьма характерную «сладкую» добавку в адрес Михаила Сергеевича и Егора Кузьмича. По его мнению, и Ельцину «в мужестве не откажешь». Но Георгий Аркадьевич не мог обойтись без того, чтобы не произнести высоких слов:
– Я главное хотел сказать, что главная претензия, которую, по-моему, следует предъявить товарищу Ельцину, – что он не проявил чувства ответственности и политической зрелости, которых требует наше время... Первое, что в такие моменты особенно нужно, – это единство. Единство партии и единство в руководстве... Сегодня товарищ Ельцин нанес большой ущерб делу... Это исправить нельзя, потому что круги от его выступления пойдут. И это уже ущерб – товарищи, я представляю себе реакцию, которая будет внутри страны и за рубежом.
Не правда ли, трогательные слова о единстве и ответственности лились из уст будущего оплевывателя партии и ее руководства, активного разрушителя единства КПСС?
На Пленуме ЦК выступили почти все члены Политбюро. В оценках деятельности партии, ЦК, Политбюро они практически не расходились. Разными словами, но в одном направлении, они оценивали заявление Ельцина. Послушав некоторых из них, можно подумать, что эта фигура была понятна им и до его заявления. Тогда спрашивается: чего же они безучастно взирали, на что надеялись?
Виталий Иванович Воротников, в то время председатель Совета Министров РСФСР, удивлялся:
– ...Происходила на глазах какая-то трансформация... Появилась излишняя самоуверенность, излишняя амбициозность, появились левацкие фразы... Борис Николаевич постепенно начинает занимать особую позицию по многим вопросам ...даже не по принципиальным вопросам, а по вопросам, казалось бы, простым... Видимо, он уже уверовал в свою единственную правильную позицию... Борис Николаевич, ты в большей части (на заседаниях Политбюро. – С.К.) отмалчивался... Какая-то маска даже на лице все время у тебя. Какое-то постоянное неудовлетворение, какое-то отчуждение все время чувствуется. Ведь он же не был таким, когда работал в Свердловске. А здесь вот надел на себя маску. Всем недоволен, все время какое-то чувство неудовлетворенности всем и вся.
Член Политбюро ЦК КПСС, председатель КГБ СССР Виктор Михайлович Чебриков сказал, что происходящее на Пленуме войдет в историю нашей партии. Он посчитал, что «выступление товарища Ельцина надо оценивать как человека, несогласного с линией партии»... что он «больше думал о себе…»
Чебриков упрекал Ельцина в том, что за его темпераментными выступлениями в Москве не последовало кропотливой и настойчивой работы. Из его слов можно понять, что Ельцин – человек крепкий на громкие слова, но отнюдь не человек дела. Далее он обвинил, и довольно остро, Ельцина в клевете на Секретариат и Политбюро ЦК, подчеркнув, что вся речь Ельцина бездоказательна. Если говорить об упомянутых в заявлении Бориса Николаевича накачках и разносах, то Председатель КГБ со знанием обстановки заявил:
– ...Из недр Московского актива идут такие разговоры, что бюро Московского городского комитета партии – это как раз накачки и разносы... когда люди туда идут, то говорят, что мы идем на плаху. ...Надо самому сначала научиться работать, надо самому организовать работу, самому всё сделать, а потом... предъявлять требования к руководству партии и страны.
Жизнь показала, что замечания Чебрикова били, что называется, прямо в цель – позже вся страна каждодневно убеждалась: бесславный президент России показал обществу свою неспособность организовывать, эффективно вести государственную работу. Амбиций у него на добрую сотню политиков хватило бы, а практической результативности и на сотую долю недоставало.
– ...Империализм ищет пути, как нам помешать, – предупредил Чебриков. – И он уже принимает конкретные меры... И вот в это трудное время, в это переломное время, когда мы должны быть все едины и беречь наше единство... мы начинаем бездоказательные речи, мы начинаем демагогию, начинаем заниматься клеветой, вместо того чтобы еще объединяться, взяться за нерешенные вопросы и идти вперед смело к нашей цели.
Как известно, подобные предупреждения игнорировались, а Борис Николаевич сделал вывод весьма далекий от того, на который надеялись участники Пленума.
Самую строгую политическую, партийную оценку заявлению Б.Н. Ельцина дал член Политбюро ЦК КПСС Александр Николаевич Яковлев. Выступление этого деятеля в свете последующих его действий заслуживает, чтобы о нем рассказать поподробнее.
– Вероятно, – начал он, – Борису Николаевичу кажется, что он высказался здесь, на Пленуме, смело и принципиально. На самом деле, на мой взгляд, ни то, ни другое… Выступление ошибочно политически и несостоятельно нравственно.
Его слова, воспринимаемые в то время буквально, произвели сильное впечатление – и далеко не в пользу Бориса Николаевича.
– Политически неверно, – разъяснял свой тезис А.Н. Яковлев, – потому что он исходит из неверной оценки тех принципиальных позиций, которые занимают Политбюро, Секретариат Центрального Комитета, из неверной оценки того, что на самом деле происходит в стране. А безнравственно, на мой взгляд, потому, что он поставил свои личные амбиции, личные интересы выше общественных – как говорят, завел речь не в то время и не по делу.
Оратор взял под защиту деятельность Секретариата ЦК, заявив, что на нем идут споры и дискуссии:
– Иногда очень горячие... Это и есть выражение новой политической обстановки, за которую надо держаться, но драться делом, а не демагогическими притязаниями на истину.
До этого выступления не звучало на этом Пленуме столь острых политических обвинений:
– Борис Николаевич, на мой взгляд, перепутал большое дело, которое творится в стране, – наступал Александр Николаевич, – с мелкими обидами и капризами, что, на мой взгляд, совершенно недопустимо, когда он занимает такой высокий пост, и партия ему доверила такое большое дело... Один из руководителей впал в элементарную панику... произошел мелкобуржуазный выброс настроений, которые имеют место в обществе. Но приходится только сожалеть, что глашатаем этих настроений мелкобуржуазного свойства явился руководитель Московской организации.
Не прошел Яковлев и мимо личностных качеств Ельцина.
– ...У него сыграло свою роль и личное... – это упоение псевдореволюционной фразой, упоение собственной личностью. Это всегда застилает глаза политикам... Он не понял… что происходит вокруг... Ему кажется это революционностью, на самом деле это – глубокий консерватизм.
В таком же духе Яковлев завершил свое обвинительное выступление:
– Здесь у нас прозвучало ...самое откровенное капитулянтство перед трудностями, с которыми человек встретился, самое откровенное выражение такого состояния, когда человек решил поставить свои амбиции, личный характер, личные капризы выше партийных, общественных дел (выделено мной. – С.К.).
В наши дни речь А.Н. Яковлева воспринимается, разумеется, через призму его последующей предательской деятельности. На память приходит термин «двурушничество». Невольно возникает вопрос: а не была ли эта речь своеобразной отповедью за то, что Ельцин выступил «не в то время и не по делу»? Не упрек ли это Ельцину, что он поспешил раскрыть карты? И не защитная ли это реакция на случай, если бы Ельцин в то время был окончательно разоблачен, и ниточки потянулись бы к тем, кто стоял за ним, кто дергал его, как марионетку? Думается, совершенно не случайно, что Александр Николаевич, завершив выступление грозными, но ни к чему не обязывающими фразами, все-таки не внес конкретного предложения: а как дальше быть с Ельциным?
Можно было продолжить анализ выступлений на Октябрьском Пленуме 1987 года, но, пожалуй, это едва ли что-нибудь еще добавит к разобранным оценкам и осуждению заявления Ельцина.
Вполне естественно, что Б.Н. Ельцину была предоставлена возможность выступить еще раз. Как и следовало ожидать, он начал с покаяния:
– Суровая школа сегодня, конечно, для меня на всю жизнь…
Трудно сказать, насколько он был в тот момент искренним, но «суровая школа» впрок не пошла. Какой ни была суровой партийная школа, но после этого Пленума пути Бориса Николаевича с коммунистической партией, социализмом расходились совершенно. Нельзя не признать, что руководство партии, а точнее М.С. Горбачёв, в немалой степени этому способствовали.
Заявив о «суровой школе», Борис Николаевич попытался внести, как он выражался, «некоторые уточнения». Практически он отстаивал заявленные позиции о «волнообразности» в темпах перестройки.
– В отношении единства. Нет, это было бы кощунственно, и я это не принимаю в свой адрес, что я хотел вбить клин в единство Центрального Комитета, Политбюро. Ни в коем случае я этого не имел в виду, как, между прочим, и в отношении членства в Политбюро.
Ельцин пытался разъяснить, что он имел в виду, говоря о «славословии», но тут Горбачёв выступил в своем обычном амплуа. Перебив выступающего, он фактически не дал ему ничего сказать, заполняя время своими пространными репликами.
Дай Горбачёв возможность полностью высказаться Ельцину, может быть, уже на этом Пленуме яснее стала бы истинная позиция, подлинное лицо его будущего оппонента. А так выходило, что Ельцин – это жертва обстановки несправедливости, якобы царившей (или, точнее, уже насаждавшейся) в ЦК, в Политбюро. Этому способствовало и аморфное, беспринципное решение, навязанное Горбачёвым Пленуму ЦК… Ослабляла это решение Пленума обусловленность провести его в жизнь после октябрьских праздников. Причем говорилось лишь о рассмотрении вопроса об освобождении Ельцина от руководства Московской парторганизацией, но никак не оценивалось его политическое лицо, раскольническое поведение.
При сравнении выступления Ельцина на XXVII съезде КПСС с его же речами на данном Пленуме ЦК наглядно проступает их разительное отличие. Непомерная жажда власти, безудержное стремление к незаслуженной славе, беззастенчивая погоня за богатством (личным!) не могли не породить процесс перерождения нравственных и моральных устоев, деградации и деформации этой личности. Это наглядно проявлялось, когда он коварным образом «достиг высшей власти».
С.В. КАРНАУХОВ
