Голос русской души

Наверное, нет в нашей стране человека, который бы не слышал голос Бориса Тимофеевича Штоколова. Кто-то бережно сохраняет дома радиолу с пластинками певца. Для кого-то магнитофон с его записями стал светлым воспоминанием о прошедшей молодости. Совсем молодые люди, блуждая по интернету, натыкаются на ролики с ариями, песнями, романсами в штоколовском исполнении и вдруг приостанавливаются, заслушавшись. Но творчество Штоколова слишком значительно, чтобы оставлять ему место лишь в истории и среди меломанов. В 1969 году после исполнения им партии Досифея в опере М.П. Мусоргского «Хованщина», поставленной в США, в Чикаго, американский критик писал: «Штоколов – великолепный художник. Его голос обладает редкой красотой и ровностью. Эти вокальные качества служат исполнительскому искусству наивысшей формы. Вот великий бас, имеющий в своем распоряжении безупречную технику. Певец Штоколов входит во внушительный список великих русских басов недавнего прошлого». А перед этим заслуженный артист РСФСР Борис Штоколов стал лауреатом Международного конкурса на VII Всемирном фестивале молодежи и студентов в Вене. И хорошо, что в Сети за именем Штоколова неизменно следуют слова «скачать бесплатно». Значит, всё новые поколения знакомятся с творениями выдающегося советского певца, в тридцать шесть лет ставшего народным артистом СССР.

Казалось бы, какие прекрасные возможности открыты перед телевидением для приобщения молодых зрителей и слушателей к подлинным образцам отечественной культуры! Я уже не говорю о патриотическом воспитании, о чем нынче вроде бы так пекутся официальные лица. Однако тщетно искать в телепрограммах записи выступлений Штоколова. Если нарезки из этих записей и появляются порой на экране, то для того только, чтобы подретушировать задним и, увы, посмертным числом его биографию. Как было, скажем, пять лет назад, к восьмидесятилетию певца, когда закадровый диктор сообщил нам следующее: «По слухам, авторство романса «Гори, гори, моя звезда» принадлежит адмиралу Колчаку, певшему его перед смертью, и Штоколов не случайно, а будто намеренно, выберет его главным произведением в своем концертном репертуаре». Простите, что значит «по слухам»? Исследователи русского песенного творчества XIX века давно доказали: принадлежат стихи поэту Василию Павловичу Чуевскому, музыка – Петру Петровичу Булахову, людям, в их время достаточно известным, и романс был впервые исполнен за много лет до рождения будущего адмирала, одного из – вот уж действительно главных – организаторов контрреволюции с приглашением иностранных интервентов. Это ведь про Колчака, выдаваемого нынче за суперпатриота, сибиряки сложили частушку: «Мундир английский, погон французский, табак японский, правитель омский...»

Знал об истории создания романса и Борис Тимофеевич, кстати, вовсе не считавший произведение это главным в своих концертах. Я часто бывал на его выступлениях и доподлинно знаю, что в сборных концертах он отнюдь не всегда включал его в репертуар, а порой и был недоволен, когда говорили, мол, он для него самый любимый, об остальных забывая, и тем более – об ариях из опер и русских народных песнях. Мы говорили с Борисом Тимофеевичем однажды очень подробно и на эту тему, направляясь авиарейсом в Англию. А где, как не в самолете, да на дальнем рейсе, поговорить с человеком, знакомым больше издалека, а если и ближе, то от случая к случаю.

О той поездке вспоминается сейчас с грустноватой и все-таки улыбкой, но тогда радостно взволнованное предвкушение побывать в стране Шекспира, Скотта, Диккенса, Уэльса, Шоу перекрывалось настороженностью. Во всех отправлявших нас инстанциях постоянно напоминали, что едем мы с особенной миссией. Заключалась она в том, чтобы проложить если не путь, то хоть дорожку для восстановления англо-советских отношений, фактически прерванных в сентябре 1971 года, когда из Великобритании выслали 105 советских дипломатов. Случилось это из-за предательства некоего Олега Лялина, секретаря нашего посольства, которого завербовала британская контрразведка МИ5. Бежал тот подонок, кому мидовских харчей мало показалось, видимо, с каким-то дальним прицелом, но оказался еще хуже, чем предполагали вербовщики, вынужденные использовать его лишь для шумной антисоветской провокации.

Но обе стороны понимали, что надолго прерывать отношения между двумя великими державами никому не выгодно, и обстоятельный визит в мае 1973 года делегации Ленинграда в Манчестер по линии городов-побратимов должен был поспособствовать восстановлению этих отношений. Вместе с нашей официальной делегацией выезжала и группа артистов Театра оперы и балета имени С.М. Кирова, где самым известным был, конечно, Борис Тимофеевич Штоколов. В самолете мы оказались рядом и наговорились, кажется, вдосталь, на всякий случай, для «конспирации», что ли, все о прошлом да о прошлом. О Свердловске, к примеру, где я родился и окончил среднюю школу, и где немало лет прожил Штоколов – учился в консерватории, работал, впервые вышел на филармоническую и оперную сцену. Тогда-то я и узнал в буквальном смысле из первых уст, как пришел этот истинно великий певец в большое искусство.

 

 

– Я был курсантом школы ВВС, это под Свердловском, а Жуков в то время Уральским военным округом командовал, – рассказывал Борис Тимофеевич. – На выпускном вечере вдруг слышу: «Жуков приехал...» У нас у всех поджилки затряслись. Шутка ли, сам маршал Победы! А мне в концерте художественной самодеятельности еще выступать. Пел я тогда блантеровские «Грустные ивы» со словами Жарова. Знаете: «Грустные ивы склонились к пруду, месяц плывет молодой. Там у границы стоял на посту ночью боец молодой...» И «Дороги» Новикова–Ошанина: «Эх, дороги... Пыль да туман, холода, тревоги да степной бурьян...» После концерта говорят: «Тебя Жуков вызывает. Пришел я к нему, представился по-военному, хотя был в концертном костюме, а он мне с ходу: «Слушай, Борис, в авиации и без тебя молодцов хватает. А тебе петь нужно, петь!» На всю жизнь запомнил тот день...

Про человека, выделяться среди других не стремящегося, но который добивается заметных жизненных успехов, говорят, будто ведет его путеводная звезда. Стремление же людей к своему совершенствованию издревле выражалось метафорой «дорога к звездам». Уверенно выйти Борису Штоколову на ту дорогу широкую помог и легендарный советский полководец Георгий Константинович Жуков. По окончанию летной школы Бориса направили в Серпухов, откуда Жуков вытребовал его в Свердловск и «приказал» принять в Уральскую государственную консерваторию имени М.П. Мусоргского, получив предварительно положительный отзыв специалистов, разумеется. В старинном романсе «Гори, гори, моя звезда», к слову, ему хотелось передать в неотрывности и чувства к возлюбленной, и почитание родного дома, и любовь к Отечеству, ведь вся жизнь певца связана с русской землей, ее необозримыми просторами, ее смелыми, самоотверженными людьми. Поэтому и пел он столь веско и возвышенно:

 

 

Родился Борис Штоколов 19 марта 1930 года в сибирском поселке Куздеево. Детство его прошло в Новокузнецке Кемеровской области, юность – на среднем Урале. Мать Елизавета Ивановна Юрасова окончила церковно-приходскую школу, училась в гимназии, преподавала в младших классах. Об отце Борис Тимофеевич пишет: «Отец мой, Тимофей Ильич Штоколов, был родом из Сибири... В 1918 году он добровольцем ушел в Красную Армию, воевал всю гражданскую войну кавалеристом, а в начале двадцатых годов вступил в партию большевиков. В одном из боев под Тобольском отец был ранен и попал в плен к белым...» Но ему удалось бежать. Он возвратился к своим, а в 1926 году с должности командира полка демобилизовался, став «начальником штаба по работе с призывниками». И вот тут его настигла чья-то анонимка. Он был исключен из партии, однако не смирился, стал добиваться справедливости, неоднократно ездил в Москву, пока осенью 1939 года комиссия из старых большевиков не разобралась в его деле досконально. «Возвращая Тимофею Ильичу партийный билет, – продолжает Борис Тимофеевич, – председатель московской комиссии сказал: «Не обижайтесь на партию, товарищ Штоколов, это делают враги нашей партии!» После этого Тимофей Ильич получил назначение на должность управляющего трестом «Мелиоводстрой», и они переехали в Пермь...»

Но вот началась Великая Отечественная война. Тимофей Ильич ушел добровольцем на фронт. В 1942 году политрук Тимофей Ильич Штоколов погиб в бою за Ленинград, и Борис тоже стал рваться на фронт, убежал из дома даже, но воевать по возрасту не пришлось. Зато он попал в Соловецкую школу юнг, служил на эсминцах «Строгий» и «Стройный», на крейсере «Киров», участвовавшем в победном морском параде 1945 года на Неве, а потом вернулся домой, уже в Свердловск, куда переехала оставшаяся без отца семья, где судьба и свела его с Жуковым.

Обучаясь в Консерватории имени Мусоргского, Штоколов сдавал экзамены и за десятилетку, подрабатывал электриком в драматическом театре, осветителем в Театре оперы и балета имени А.В. Луначарского и вскоре стал солистом этого замечательного театра, где выступали прежде такие величайшие певцы, как И.С. Козловский, С.Я. Лемешев, А.А. Иванов, а в те годы восхищал проникновенно мягким баритоном Ян Христофорович Вутирас и очаровывал нежным лирическим тенором Нияз Курамшевич Даутов.

Приехав в родной город уже студентом Ленинградского университета, я, слушая этих любимых певцов в партиях Онегина и Ленского, впервые услышал, как неожиданно, свежо, с отсылами к герою Отечественной войны 1812 года В.Ф. Раевскому, поет Гремина незнакомый мне Борис Штоколов. В следующий раз я услышу Штоколова уже на сцене Ленинградского государственного ордена Ленина академического театра оперы и балета имени С.М. Кирова. То будет Иван Сусанин и Руслан в операх М.И. Глинки, снова Гремин в «Евгении Онегине» П.И. Чайковского, исполнявшийся певцом на протяжении трех десятилетий, Досифей в «Хованщине» и Борис Годунов в одноименной опере М.П. Мусоргского, которого он называл «гением, воплотившим в музыке мысли, речь, психологию, национальную суть вольнолюбивого и ответственного русского человека», половецкий хан Кончак и князь Владимир Галицкий в «Князе Игоре» А.П. Бородина, главная роль в «Демоне» А.Г. Рубинштейна, а из западноевропейской классики – Дон Базилио в «Севильском цирюльнике» Дж. Россини, Мефистофель в «Фаусте» Ш. Гуно...

– Начинать на сцене, где пели выдающиеся русские басы, когда вам и тридцати лет не было, трудновато, наверное. Традиции все-таки, атмосфера...

– Конечно... Осип Афанасьевич Петров... Федор Игнатьевич Стравинский и... Шаляпин, Шаляпин!

– А конкуренция?

– К конкурентам я еще с флотских времен привык относиться по-флотски. У кого лучше получается, тот и впереди. В жизни качает не меньше, чем на палубе в шторм. А есть локоть товарища, и легче тебе, увереннее. Русское искусство требует ведь и русской души. А душа у нас великодушна. Кто чувствует это, уже не конкурент, а друг...

Оттого-то Борис Тимофеевич столь смело брался за партии в операх советских композиторов, когда другие предпочитали держаться за привычный репертуар. Именно здесь он не просто ощущал себя поющим артистом, какими были выдающиеся певцы, но и получал возможность от исполнительского творчества подойти к авторскому, внося вместе с композитором коррективы в свои партии. Такое проявилось наиболее наглядно, когда шла работа над образом Андрея Соколова в «Судьбе человека» И.И. Дзержинского. «В работе над ролью Андрея, – говорит Штоколов, – я использовал многое из того, что пережил сам». И создатели спектакля, в первую очередь, композитор Иван Иванович Дзержинский, режиссер Александр Васильевич Соколов, молодой дирижер Владимир Сайко, который сделал оркестровку оперы, вдохновленные глубоким и многоплановым рассказом Михаила Александровича Шолохова, сумели музыкой, речитативами, голосом передать то, что обрисовал писатель. Когда Андрей Соколов уходит с мальчиком в дорогу (а Штоколов идет в зал), зритель слышит: «И хотелось бы думать, что этот русский человек, человек несгибаемой воли, выдюжит, и около отцовского плеча вырастет тот, который, повзрослев, сможет все вытерпеть, все преодолеть на своем пути, если к этому позовет его Родина...» 

 

 

Неразрывная связь человеческой и артистической судьбы Бориса Штоколова ясно чувствуется и в его концертной деятельности, на которой он сосредоточился, покинув театр в начале 90-х годов, в целенаправленном подборе репертуара: народные русские песни, старые романсы, наиболее популярные арии из отечественных опер. И советские песни. Он стал первым исполнителем песни Вениамина Баснера на слова Михаила Матусовского «На безымянной высоте» из кинофильма «Тишина» по роману Юрия Васильевича Бондарева:

 

 

Песне Матвея Блантера на стихи Алексея Фатьянова «В городском саду играет духовой оркестр», написанной в 1947 году, Штоколов по существу дал вторую, новую жизнь. «Вечерней песне» Василия Соловьева-Седого и Александра Чуркина о Ленинграде, переделанной зенитовскими болельщиками на свой разудалый лад, певец возвратил первоначальный лирический образ, а у танго Ежи Петербургского со словами Иосифа Альбека исчезла в его исполнении бытовая легковесность. На современную песню и романсы он смотрел с позиции, к какой привык, осваивая музыкальную и литературную классику, русские народные песни «Вдоль по Питерской», «Эй, ухнем», «Дубинушка», «Коробейники», «Степь да степь кругом», «Вот мчится тройка почтовая» и другие, в том числе исполнявшиеся его «путеводной звездой» – Федором Ивановичем Шаляпиным, о котором сказал: «Нам, певцам, необходимо учиться у Шаляпина, но учиться осмысленно. Можно копировать технику, исполнительские приемы, но невозможно подражать в процессе творческом, как невозможно копировать чужую душу. Нужно играть и петь то, что чувствуешь сам, высказывать собственное понимание исполняемого».

Кто работал с Борисом Тимофеевичем постоянно, знают: ни один концерт не был для него чем-то привычным, заурядным, рядовым, хотя непрерывная череда их бывала длительной. К каждой встречей со слушателями он готовился как к первой, как к премьере, внося постоянные уточнения в манеру исполнения, не всякому, впрочем, глазу и уху заметные, но необходимые для актерского самосовершенствования.

В советское время Штоколов любил выступать перед моряками и солдатами, работниками совхозов и колхозниками, в производственных коллективах, порой прямо в цехе, в обеденный перерыв. В Ленинграде, на Адмиралтейском судостроительном объединении имени А.А. Жданова бригада электросварщиков избрала его своим почетным членом. С концертами он объездил весь Советский Союз – от Архангельска до Сахалина и от Норильска до Караганды, побывал почти во всех столицах советских социалистических республик, куда ездил не единожды, встречая везде радушный, теплый прием. Хорошо знали его и за рубежом: Италия и Куба, Англия и Америка, Испания и Франция, Австралия и Канада, Швейцария и Канада – в этих и многих других странах выходил певец на оперные и концертные сцены.

 

 

А в той нашей поездке в Манчестер в мае 1973 года мы, ленинградцы, были свидетелями, как на представление артистической труппы Кировского театра в Оперном театре пришли и лица в вечерних туалетах, и люди совсем даже попроще, но все они словно бы соединились на время под воздействием настоящего искусства. И в том, что дипломатические отношения потом потеплели, а международная мирная «разрядка» продолжалась, есть своя заслуга и у ленинградских артистов. Любопытно: на второй день по приезде лорд-мэр Манчестера, левый лейборист, «красный мэр», согласно заголовкам британских газет, сказал нам, и сказал с неудовольствием, что с руководством делегации хотят встретиться руководители еврейских общин города. Хоть это и было отклонением от заранее согласованной дипломатическими сторонами программы, но глава делегации – заместитель председателя Ленгорисполкома Евгений Алексеевич Гоголев, и я, в поездке его зам, решили все же нарушить московские указания, и правильно сделали, как оказалось впоследствии.

На встречу в гостиницу «Мидланд», где мы остановились, пришли пять человек. Интересовали их «вопросы антисемитизма», которые мы и обсудили в течение примерно часа, пригласив гостей на «представление» наших артистов в местном Оперном театре. Приглашение приняли, а после концерта отпали, я думаю, и многие поднятые «вопросы»: весь вечер за роялем была Софья Борисовна Вакман, концертмейстер, аккомпанировавшая солистам и оперы, и балета, жена известного ленинградского дирижера, народного артиста РСФСР Эдуарда Петровича Грикурова. Он, между прочим, первым прослушивал Бориса Штоколова при его поступлении в Кировский театр, и дал ему самую высокую оценку. А британцев Борис Тимофеевич поразил еще и рассказом о том, что исполняемый им размеренный и величавый «Вечерний звон» со стихами английского поэта Томаса Мура стал в переводе поэта пушкинской поры Ивана Козлова русской народной песней, которую не только исполняют в концертах, но и поют в быту, в праздники, при дружеских застольях:

 

 

 

Но началась «перестройка». Ленинград стал Петербургом, Кировский театр – Мариинским, в нем и ситуация тоже «перестраивалась». Оперы со Штоколовым стали реже появляться в текущем репертуаре, усилились за его спиной извечные театральные интриги, а кое-кто стал даже попрекать певца наградами от советской власти, а их он всегда принимал с гордостью: орден Ленина, орден Октябрьской Революции, орден Отечественной войны 2-й степени, орден Трудового Красного Знамени, которых было два, Государственную премию РСФСР имени М.И. Глинки, Государственную премию СССР, звание почетного гражданина Кемеровской области. К творческим невзгодам добавились и семейные, скончалась нежно любимая жена Надежда Петровна, его Надя. И все чаще, все решительнее, при настороженно-согласной, а то и вовсе горячо-открытой поддержке публики пел он... 

 

Здесь проходила, друзья,

Юность комсомольская моя.

За родимый край с песней молодой

Шли ровесники рядом со мной.

 

С этой поры огневой,

Где бы вы ни встретились со мной,

Старые друзья, в вас я узнаю

Беспокойную юность свою.

 

Нет, Борис Тимофеевич не сдавался на милость завистникам и недругам, по сути, выдавливавшим его из театра, продолжая работать на эстраде, выпуская диски, хотя из театра решил, в конце концов, уйти, вернувшись лишь однажды – по случаю празднования своего 75-летия. В трудные минуты помогали, конечно, товарищи, друзья из патриотических организаций. Он избран был почетным академиком Петровской и Славянской академий, его приняли в Союз писателей России – он ведь книгу еще написал. В ней рассказал он и о любимом, вслед за Федором Ивановичем Шаляпиным, певце Энрико Карузо, подчеркивая: «Школа у меня итальянская, а душа русская». К слову будет сказать, принимали Штоколова в писательский Союз в помещении на Торжковской улице, 6, где работает Совета ветеранов и районная организация КПРФ Приморского района, в «Доме Воронина», как его называют, в котором жил видный советский писатель Сергей Алексеевич Воронин.

Не стало Бориса Тимофеевича Штоколова 6 января 2005 года, десять лет назад. А ведь он мог жить и сейчас, 85-летний сильный сибиряк, если бы невзгоды не подточили. В интервью газете «Смена» 18 марта того печального года – в канун его дня рождения – вторая жена певца, Нина Сергеевна, сказала: «Штоколову рукоплескали концертные и оперные залы всего мира, в одном только Париже он бывал больше пятнадцати раз. Неоднократно предлагали остаться за границей, но верность Родине, семье, пению была одним из главных качеств Бориса Тимофеевича. Он очень переживал из-за распада Советского Союза и культурного обнищания страны, не признавал тот «бум-бум-бум», что сейчас именуют музыкой»*. 

Что поделать, капитализм вообще с подозрительностью относится к индивидуальному, тем паче самобытному творчеству, ему подавай меркантильное количество. И не надо врать, будто в консерватории Штоколов игнорировал общественные дисциплины. Он, например, прекрасно помнил слова Гегеля, знатока тайн диалектики: «Из того, что само по себе плоско, тривиально, пусто и абсурдно, нельзя выработать ничего музыкально серьезного и глубокого». А сам Борис Тимофеевич продолжал и продолжал повторять: «Русское искусство требует русской души», – вкладывая всю душу свою в каждое произведение, за которое брался, и пел всегда так, чтобы человеку об Отечестве своем думалось тепло, возвышенно и с надеждой на лучшее...