Михаил Александрович Шолохов выбирал для художественного изображения самые критические, судьбоносные периоды в жизни народа, что обусловило их подлинную эпичность и насыщенность трагическими коллизиями огромного исторического масштаба. В их раскрытии с наибольшей силой и яркостью проявилась его гениальность как духовного выразителя русской нации. Шолохов олицетворяет собой великую и трагическую судьбу России, талантливость и богатырские возможности русского народа, его устремленность к общечеловеческой правде и справедливости. Он величаво возвышается над всеми деятелями либерально-западнической творческой интеллигенции, подавляя их правдой, художественной мощью своих произведений, благородной открытостью своей нравственной и политической позиции, и потому им хочется любой ценой испачкать его жизнь и книги.
Некий Анатолий Билоконь в опусе «За что хотело уничтожить М.А. Шолохова ведомство Н.И. Ежова?», напечатанном 7 августа 2015 года в «Литературной России», установил, что вокруг подготовки его убийства было немало недостоверных домыслов, их авторы исходили исключительно из политических предпосылок. А он, дескать, много лет рылся в архивных материалах и пришел к выводу: убийство «писателя действительно планировалось в недрах НКВД и его должен был исполнить Иван Погорелов. И мотив – а «...из-за ревности». Напоминается, что тогда Шолохову было 32 года, у него «казачья кровь играла», и он, как Гриша Мелехов, безоглядно влюбился. Только предмет обожания – Евгения Хаютина – была не просто чьей-то женой, а женой наркома внутренних дел Ежова! «Но Шолохов вел себя в этой ситуации точно так, как герои его романа: отчаянные рубаки в бою, в любви такие же смелые и безоглядные. Они забывали при этом обо всем на свете, если в кого влюблялись». Сказано броско, но без капли правды.
А. Билоконь пишет: «Со слов Ивана Погорелова секретарю райкома и стало известно о полученном задании по уничтожению знаменитого писателя. Мои поиски материалов в этом направлении оказались тщетными: никаких упоминаний на этот счет по делам, которые расследовались органами НКВД по Ростовской области, не содержалось». Весьма небрежно «исследователь» искал эти «упоминания», самонадеянно прошел и мимо известных фактов.
В 1937 году были арестованы руководители Вешенского района. Следователи вынудили председателя райисполкома Логачева подписать показания, что и он, и Луговой, и Шолохов – «враги народа». Бывший секретарь Вешенского райкома ВКП(б) П. Луговой вспоминал, что Шолохов, добиваясь справедливости, много раз ездил в Москву. «В одну из таких поездок он рассказал Сталину обо всем наболевшем. В заключение сказал, что если они враги народа, тогда и он, живший с ними одной жизнью, одним стремлением, тоже враг народа, и что его тоже нужно посадить. Сталин пообещал во всем разобраться».
После вмешательства Шолохова из заключения освободили Лугового и его товарищей. Это ударило по самолюбию Н. Ежова, наркома внутренних дел и секретаря ЦК ВКП(б). Ему пришлось признать, что были незаконно арестованы невинные люди, и их несправедливо исключили из партии. Стойкая защита Шолоховым честных людей настолько мешала работникам НКВД, что они начали осуществлять новую операцию по его дискредитации.
***
А. Билоконь, захмелевший от возможности подло опозорить Шолохова, вещает: «Как указывали авторы публикаций, приказ об уничтожении писателя исходил от тогдашнего наркома внутренних дел Н. Ежова, «С вредительской целью готовил убийство выдающегося советского писателя М.А. Шолохова…» Но на эту тему в деле Н.И. Ежова даже намека нет». Опять ложь. Вот что сообщил П. Луговой: «На совещании у Сталина Шолохов рассказал о том, что работники НКВД затеяли провокационную работу по отношению к нему. «Сталин спросил у Когана, давали ли ему задание оклеветать Шолохова и давал ли он какие-либо поручения Погорелову. Коган ответил, что такие поручения он получал от Григорьева, и что они, эти поручения, были согласованы с Ежовым. Ежов сейчас же встал и сказал, что он об этом ничего не знал и таких указаний не давал».
23 ноября 1938 года Ежов написал в Политбюро и лично Сталину просьбу о своей отставке с должности наркома внутренних дел. Через день Берия занял этот пост и завел дело на самого Ежова, понадобились компрометирующие его материалы, следователи решили доказать, что он выдал «некоторые конспиративные методы работы» НКВД, рассказал о специальных аппаратах, посредством которых подслушивались и фиксировались стенографистками разговоры между людьми».
А. Билоконь не упомянул В. Шенталинского, который опубликовал в «Новом мире» (1998, №12) фальшивку о Шолохове «Охота в ревзаповеднике», что очень странно. Приходится останавливаться на ней, чтобы продемонстрировать явное плагиаторство Билоконя, который вслед за этим махровым антисоветчиком мерзко препарирует протокол допроса З. Гликиной, сотрудницы Иностранной комиссии Союза писателей, обвиненной в шпионаже «в пользу иностранных разведок», знакомой жены Ежова.
Самое поразительное в ее «признаниях» следователю заключалось в сведениях о поведении Шолохова. Жизнь, мол, его висела на волоске, он приехал за помощью к Сталину и в это же самое время ухитрился соблазнить жену очень опасного тогда наркома Ежова! «Шолохов – любовный соперник кровавого наркома Ежова? Что за бред! Если бы такое написал какой-нибудь сочинитель, мы бы только усмехнулись: мели, Емеля!» – воскликнул Шенталинский, но вместе с тем указал, что «жизнь фантастичней любой выдумки» и притворно сделал вид, что он поверил показаниям об «интимной связи Хаютиной-Ежовой с писателем Шолоховым». Мелькнула у него мысль, что арестованная Гликина сообщила пакости о Шолохове, «вероятно, по указке следователя» (такого «шатания» не допустил Билоконь), но он сразу отбросил ее в сторону, так как она в зародыше уничтожала его замысел.
Он преподносит очевидную фальшивку как «достоверный документ». Как известно, лучшие сорта лжи делаются из полуправды.
Действительно, в 1938 году Шолохов был на приеме у Ежова. Но у Шенталинского этот факт получил дурно пахнущее развитие: «Ежов пригласил Шолохова к себе на дачу. Хаютина-Ежова тогда впервые познакомилась с Шолоховым, и он ей понравился», она также вызвала у него «особый интерес к себе»… И в остальном содержании «документа» выпирает грубо состряпанная следователем психологическая несуразица. В нем повсеместно видны белые нитки: когда летом 1938 года Шолохов снова был в Москве, «он посетил Хаютину-Ежову в редакции журнала «СССР на стройке», где она работала, под видом своего участия в выпуске номера, посвященного Красному казачеству». И далее: «После разрешения всех вопросов, связанных с выпуском номера журнала, Шолохов не уходил из редакции и ждал, пока Хаютина-Ежова освободится от работы. Тогда он проводил ее домой»…
В дальнейшем фальшивка все более явно обнаруживает свою зловещую надуманность: «В августе 1938 г., когда Шолохов опять приехал в Москву, он вместе с писателем Фадеевым посетил Хаютину-Ежову в редакции журнала. В тот же день Хаютина-Ежова по приглашению Шолохова обедала с ним и Фадеевым в гостинице «Националь». …На следующий день после того, как Хаютина-Ежова обедала с Шолоховым в «Национале», он снова был в редакции журнала и пригласил Хаютину-Ежову к себе в номер… После этого-де Ежов устроил на даче дикую сцену ревности жене, затем он бросил Гликиной, свидетельнице (?!) этой сцены, «документ», «указывая, какие места читать». В нем зафиксировано: «Тяжелая у нас с тобой любовь, Женя», «уходит в ванную», «целуются», «ложатся» и «женский голос: – Я боюсь…». Как написала Гликина, она поняла, что «этот документ является стенографической записью всего того, что происходило между Хаютиной-Ежовой и Шолоховым у него в номере и что это прослушивание организовано по указанию Ежова»… Никакой стенограммы нет – ее, дескать, сжег Ежов.
***
Ладно, как ни мерзко копаться в этой несуразной грязи, следует познакомиться с этим документом… Увы, не получится, Ежов, по словам его жены, стенограмму сжег.
Билоконь повторил Шенталинского, цитируя протокол допроса Гликиной, и лихо добавил: «Но вряд ли она была в одном экземпляре. Поэтому и Сталин, принимая решение по сообщению Шолохова и Погорелова о подготовке убийства писателя по указанию уже бывшего наркома Ежова, был ознакомлен с этой стенограммой».
И это еще не все. Неправдоподобно болтливый нарком рассказал Гликиной (?!) и о том, «что Шолохов был на приеме у Л.П. Берии и жаловался на то, что он – Ежов – организовал за ним специальную слежку и что в результате разбирательством этого дела занимается лично И.В. Сталин». Тогда же Ежов старался убедить ее «в том, что он никакого отношения не имеет к организации слежки за Шолоховым и поносил его бранью». Уж слишком дико неумным предстает здесь Ежов: он совершил очевидное должностное преступление, говорил постороннему человеку о сугубо служебных – секретных – делах, сам показал Гликиной «документ» о слежке за Шолоховым, и затем без смущения уверял ее в том, что он не имеет к этому никакого отношения…
Шолохов и Фадеев на самом деле встречались в 1938 году в ресторане. Писатели, собираясь встретиться, знали, что им предстоит не просто побеседовать о мелких пустяках, а обсудить серьезные вопросы. Мог ли Шолохов, над которым нависла серьезная опасность, приглашать на эту деловую встречу жену Ежова? Чтобы понять несуразность придуманной следователем ситуации, отметим такой факт: по словам Лугового, когда Шолохов был в Москве, ожидая встречи со Сталиным, «к нему в номер пришел Фадеев с женой. Писатели вдвоем вышли в коридор и там долго разговаривали». Даже при жене Фадеева (не Ежова!) писатели не захотели обсуждать важные для них проблемы.
Шолохов явился на совещание к Сталину 4 ноября 1938 года, прервав встречу с Фадеевым. Никакого свидания с Хаютиной-Ежовой у него не могло быть в «Национале». Неопровержимым фактом является то, что Шолохов уехал на следующий день после этого совещания, решившего роковой вопрос его жизни. По его словам, утром он «позвонил Фадееву, а днем отправился назад к Марье Петровне». Участник встречи со Сталиным и членами Политбюро И. Погорелов писал в феврале 1961 года: «5 ноября мы выехали домой. До Миллерова мы ехали вместе с М.А. Шолоховым и Луговым. В Миллерове они сошли с поезда и поехали в Вешенскую, а я поехал в Новочеркасск».
Сейчас А. Билоконь мучительно размышляет о том, как укрепить свою дурную известность. А если ухватиться за то, что 24 апреля 1939 года Ежов написал записку с признанием в своей гомосексуальной ориентации? И это подкрепляется тем, что в обвинительном заключении было сказано: Ежов совершал акты мужеложства, «действуя в антисоветских и корыстных целях». И потерявший всякую совесть Билоконь тут же помянет имя Шолохова.
Ляпнет он такую мерзость, и это сразу опубликуют и «Новый мир», и «Литературная Россия». Известно, что институт «Открытое общество» выкупает и безвозмездно направляет в библиотеки России много экземпляров журнала «Новый мир». Деньги, выделяемые Фондом Сороса и российскими компрадорами «демократическим» изданиям, идут на то, чтобы помогать либералам-западникам проводить их антироссийскую политику. «Новый мир» опубликует новую фальшивку и всем продемонстрирует, что он продолжает участвовать в борьбе против патриотической оппозиции и народных основ русской литературы. Не откажется от публикации и главный редактор «Литературной России» В. Огрызко, который охотно принимает статьи антисоветской направленности.
А.В. ОГНЕВ,
заслуженный деятель науки РФ
г. Тверь
А.В. ОГНЕВ