Центральное интервью номера – с актером Томом Харди.
Интервьюер со второго (!) вопроса спешит к сути:
– На пресс-конференции в связи с одним из ваших героев, по фильму он гей, журналист задал вопрос о вашем собственном гомосексуальном опыте, а вы…
Том Харди пытается и так и сяк уйти от ответа, но интервьюер не успокаивается, настаивая, что благодаря личному опыту, о котором Харди отчего-то расхотел говорить, он такой хороший актер.
В разделе «Большой экран» рассказывается о новом английском фильме «Виктория и Абдул»: про трогательную дружбу королевы Англии и слуги раджи из Индии – британской на тот момент колонии. Автор колонки и словом не желает обмолвиться о новейшей привычке английского и американского кино откровенно перевирать свою историю, рассказывая о таких близких и добрых отношениях между колонизаторами и колонизируемыми. В отличие от России, хоть советской, хоть досоветской, ни индийцы, ни индейцы в действительности вообще не считались людьми, и тем более не становились частью национальных элит – в отличие от нас, где элиты в равной степени пополняли и собственно русские люди, и выходцы из Европы, и выходцы из ордынских, кавказских и всех прочих народностей.
Вы скажете: а что, журналистка обязана об этом упомянуть?
Нет, не обязана.
Тем не менее, когда в разделе «История» речь идет о новом томе отечественной истории в картинках – «Намедни. Наша эра. 1931–1940», журналист считает своим долгом похвалить автора книги: «…захват Прибалтики в 1940 году назван со всей честностью – захватом». Захват Прибалтики, со всей честностью, был действительно захватом – правда, бойцов Красной армии во многих селениях встречали с цветами огромные, совершенно искренние толпы народа, а правили странами Прибалтики полуфашистские режимы, посему в преддверии огромной войны, уже, кстати, начавшейся, Прибалтику неизбежно пришлось использовать в качестве разменной территории, дабы максимально отодвинуть от Москвы фашистские войска – которые, если б мы не пришли в Прибалтику первыми, пришли бы туда вместо нас. Но зачем о таких скучных вещах рассуждать, верно? Прибалтику коварно захватили, а королевы Англии очень дружили с ничтожными индийскими слугами, поверяя им свои королевские тайны.
В статье о братьях Стругацких говорится (устами психолога Дмитрия Леонтьева): «В 60-е годы у нас в моду вошла фантастика, жанр, который раздвигал жесткие рамки советской реальности».
Во-первых, фантастика вошла в моду в 20-е годы – как жанр, не «раздвигающий жесткие рамки», а продолжающий советский проект как таковой. О романах Алексея Николаевича Толстого и Александра Беляева психолог мог слышать в детстве, но на самом деле текстов с элементами фантастики или антиутопии именно в 20-е годы вышло в СССР даже не десятки, а сотни. Советский проект – в восприятии миллионов советских людей – был вертикальным, победительным, нацеленным на преодоление человеческого, посему фантастический жанр, тем более в 60-е – после прорыва в космос, вырос из него совершенно органически.
Но нет, раз нам сказали «раздвигая жесткие рамки» – значит, так тому и быть.
Остается только один вопрос: а фантастический жанр в Европе и в США – он был в моде, так как развивал «жесткие рамки капитализма» или по какой-то другой причине? Отвечаем сами: нет, конечно, откуда у капитализма «жесткие рамки» – там простор и полная невесомость, открытая каждому, даже индийскому слуге.
В разделе «Здоровье» журналист уверяет, что традиция общих бань в Амстердаме – когда мужчины и женщины моются вместе – абсолютно нормальна, и только скучные русские люди находят это странным. «Только позднее, вкусив медитативную прелесть коллективной помывки, я убедилась в правоте европейцев», – уверяет автор.
«Медитативную прелесть помывки», да-с.
Тысячу лет – когда еще никаких бань в Амстердаме не было – русские люди мылись отдельно, сначала мужчины, потом женщины – но правы оказались европейцы (у большинства «европейцев», к слову сказать, до сих пор никаких бань как не было, так и нет).
Вы можете сказать, что подобное прочтение журнала выдает в авторе этого текста ханжу – как хотите, мне все равно...
Мы взяли для примера всего один глянцевый российский журнал, но если взять с лотка сразу пятнадцать таких журналов – все они поместят вас плюс-минус в то же самое пространство – с несчастной Прибалтикой, ужасными советскими вождями, британской романтикой и общими банями; или с чем-нибудь наподобие.
И когда потом явятся новые уренгойские мальчики и уренгойские девочки, возмущенные люди вновь побегут искать виноватого – в первую очередь в лице этого самого несчастного мальчика или несчастной девушки – но в чем он (она) виноваты?
Да ни в чем они не виноваты.
Они росли в мире, где выводы об ужасном и вековечном насилии русских (советских) солдат над несчастными немецкими (европейскими) людьми неизбежно складываются едва ли не из воздуха.
Такой у нас воздух.
Из этого текста можно будет сделать совершенно неверный вывод: например, о том, что я желаю цензуры, или о том, что мне не нравится журнал Psychologies.
Увы, это не так. Журнал Psychologies вполне себе симпатичный, а цензура нам не нужна.
Мне просто хотелось сказать, что мышление современного прогрессивного человека – а журнал делают, безусловно, современные и прогрессивные люди – имеет столь же очевидные ханжеские стороны и столь же явные зоны умолчания, как и мышление советского человека.
Разве что советский человек втайне догадывался, что «где-то как-то что-то у нас не так», и склонен был иронизировать над действительностью, а нынешний среднестатистический журналист глянца религиозным образом убежден, что он находится на иных ступенях бытия, что он необычайно вырос, постигнув очень и очень многое.
Между тем никуда он не вырос.
Он все тот же косный человек, который одни благоглупости заменил на другие. Или, как сказала бы нам иная представительница глянца, понял, в чем удовольствие коллективной «медитативной помывки». В данном случае – медитативной помывки человеческого сознания. И своего собственного тоже.