2В конце прошлого года мне пришло письмо – одно из десятков писем, которые я получил как отклик на мое обращение через газету с просьбой поделиться материалами о мальчишках и девчонках, сражавшихся с гитлеровцами.
Хочу сказать, что я виноват перед автором письма. Я обещал ему попробовать написать очерк на присланном им материале сперва к 23 февраля, потом – к 9 Мая, но… но не получалось. Честное слово, по вполне объективным причинам. В конце концов написал я этот очерк о человеке, у которого не было ничего и которому Страна Советов дала все.
Петру Илларионовичу Таранцу было три года, когда умерли его мать и отец. Родителей он почти не помнил, воспитывал его дядя – Григорий Зарубенко, милиционер, родом с Кубани. Туда он и забрал племянника после смерти родителей. Там и жил Петр (тогда еще Петька) до 1937 года. Вспоминает, что с дядей, которого постоянно переводили с места на место, объехал всю Кубань.
В 1937 году дядя работал в прокуратуре станицы Северской. Десятилетний Петя пришел к нему как-то на работу, но женщина-секретарь еще в приемной сказала мальчику, что дядю забрали.
Мальчишка решил добираться в Белореченск, где в это время у своей матери жила жена Зарубенко. Захватив свои новые сапоги, Петя продал их за два рубля на толкучке, один рубль тут же проел, а второй припрятал и на станции сумел в последний момент забраться в отправляющийся поезд Москва–Новороссийск.
Едущий на подножке мальчишка таким оригинальным образом добрался до Краснодара. Вспоминал, что здорово замерз и почти ослеп от туч толченого ракушечника – поднятого колесами состава. А в Краснодаре на вокзале его «загребла» милиция после простого вопроса (который сейчас не любят задавать шатающимся в одиночку маленьким детям): «Мальчик, а родители твои где?»
Родителей, конечно, не было, и мальчишка был отправлен в детприемник поселка Карасун. Там – под охраной, за решетками – держали почти месяц. Зато хорошо кормили, лечили, а потом в числе пятерых таких же, как он, повезли в Пашковский детдом.
Петр Илларионович не конкретизирует, почему – но в детдоме ему не понравилось, и его посетила естественная для мальчишки мысль: «Сбегу!» Однако, выяснилось, что та поездка на подножке не прошла даром – у мальчишки обнаружилась трахома. По крайней мере, такой диагноз поставили ему на очередной комиссии (позже выяснилось, что был это «обычный» коньюктивит…) Так и поехал Петька обратно в Карасун – долечиваться. Опять был месяц лечения. А потом – детский дом города Ейска.
Детдом как раз отдыхал на виноградниках возле лимана. И виноград, и морские купания были ежедневными и бесплатными. Но и тут Петьке «не понравилось» – дисциплина. Уже через две недели десятилетний шпаненыш (это я ласково) сговорился с еще одним таким же мальчишкой – и они решили бежать. По собственному признанию Петра Илларионовича, «сами не зная, куда!»
И теперь представьте картину. По ночной железной дороге в сторону станицы Старощербановской чешут двое пацанов в трусах и майках. Другой одежды достать не удалось. (Больше всего их беспокоил холод – что их может кто-то обидеть или, не дай бог, убить, им – в тоталитарной стране! – даже в голову не приходило…) Это был 1937, а не 2007 год, и первый же встреченный ими на пустынных ночных рельсах человек (путевой обходчик) накормил мальчишек и расспросил, кто они такие. От великого ума те рассказали все и сразу. Обходчик подумал и попросил только, чтобы об этой встрече никому никогда не рассказывали – его ж уволят за то, что не сдал беглецов в милицию. С тем и отпустил (вообще-то зря…)
Рассказать это они и правда никому не рассказали (вот делаю это за них), а к утру добрались до Старощербановской. Там залезли под какой-то амбар, передневали, а вечером вылезли искать еду. Но оказалось, что и их тоже все это время искали – горе-беглецы влетели прямо в руки комсомольскому патрулю. Двое сопровождающих привезли мальчишек обратно в Ейск.
Там на линейке зачитали приказ о наказании за побег. Наказание было суровым – десять дней «без лимана» и эти же десять дней работать на бахче. Даже сейчас Петр Илларионович вспоминает о том наказании с обидой – в жару страшно хотелось искупаться, работа была трудной… Но десять дней прошли, наказание было снято, а там пришла пора возвращаться в город – учиться.
Тетради, книги, портфели, одежда, обувь детдомовцев – все было государственным. Бесплатным (ну-ка, вспомните это слово?) Но Петька не унимался. Не проходив в школу и двух недель, он подрался с местными ребятами – из-за девчонок, это десятилетний-то, а?! – и опять решил бежать. На этот раз бежал с вокзала, пристроившись к какому-то дядьке с корзинкой. Обходившие вокзал постовые думали, что мальчишка с родственником, а мальчишка-то уже упросил «родственника» купить билет, в обмен предложив свою майку. Так и доехал до конечной остановки – станицы Староминской. И почти тут же наткнулся на старого знакомого – поезд Москва–Новороссийск!
На этот раз Петька нашел разбитое окно в тамбуре, влез внутрь и в котельной вагона ухитрился доехать до Ростова. А в Ростове повторилась та же прежняя история (теперь я понимаю, почему у тогдашних маньяков не бывало весеннего обострения!) Увидев пацана, к нему тут же подошел милиционер и задал все тот же вопрос, на который отвечать было опять нечего: «Мальчик, а где родители твои?»
Через два дня сопровождающий привез неутомимого «бегунка» в детприемник города Шахты. Оттуда через месяц (опять карантин!) женщина-сопровождающий повезла пятерых мальчишек по Украине. Четверых – к родителям (бегали и тогда, только их практически всегда возвращали!), а Петьку – под Киев, в детдом города Сквира.
Что вы думаете? Мальчишка хотел бежать и оттуда, но настала холодная осень, и он решил «погодить» до весны. Очень жалел, что опоздал – по рассказам ребят, недавно двадцать пять человек из музыкального кружка взяли воспитанниками в армию.
-----------------
А потом – потом появился в жизни Петьки воспитатель Панас Хомович Когут. Сам детдомовский, женатый на детдомовке, воспитатель как-то сумел найти с неисправимым «бегунком» общий язык. У Петьки проснулся интерес к рисованию – он в любую свободную минуту заявлялся в мастерскую, где холсты, картон, краски, кисти – все было бесплатным. Работал и в слесарной мастерской, а на заработанные деньги купил Петька трехламповый приемник, и от свободной точки провел девчонкам в их корпус линию – пусть слушают музыку. Все радовались… А вот учился мальчишка средне. Отличникам была прямая дорога в техникум или институт, а ему…
Но вот зимой 1939/40 годов – Петьке было тринадцать – вышло постановление об открытии ремесленных училищ и школ ФЗО. Тут Петька и упросил Панаса Хомовича записать его в ремесленное в Киеве.
Собранных со всего района семьдесят пять человек провожали с музыкой и речами, и на месте встретили очень хорошо, сразу разместили в общежитии, личные вещи попросили сдать на хранение, а выдали ботинки, туфли, парадную, повседневную, выходную форму, ремни, шинели, белье, фуражки – все, вплоть до носовых платков.
Все – бесплатно.
Расселили по комнатам. Комендантом был в прошлом военный, он установил пропускной режим, ходьба по территории – только строем, в кино и баню (каждые десять дней) – тоже строем и с песней. Раз в месяц – театр. Каждый день – строевая и военное дело.
А вот специальность каждый выбирал себе по вкусу, добровольно, без малейшего принуждения. После двух лет обучения ремесленное давало пятый разряд. И кормили три раза в день, причем на обед давали еще и мороженое. Пётр Илларионович вспоминает, что ребята из сельских мест были недокормленными, прятали хлеб и ели по ночам под одеялами. За это их ругали, но не наказывали строго – разве что посылали в наряд на мытье полов или на кухню. Эпидемия эта прекратилась сама собой и довольно быстро, когда мальчишки отъелись.
Те, кто не имел нарушений дисциплины, после уроков были свободны до десяти вечера – могли идти в город, если хотели. Вспоминает Петр Илларионович и то, что полтысячи мальчишек жили довольно мирно и дружно – никто не пытался «дедовать» или обижать слабых. А 1 Мая 1941 года на площади Богдана Хмельницкого был смотр двенадцати киевских ремесленных училищ. На трибуне стояло все руководство республики, командующий Киевским военным округом Кирпонос. Впечатление от парада осталось у мальчишки грандиозное – впервые в жизни он почувствовал себя на самом деле нужным, частичкой могучей и дружной силы, ощутил, что живет не зря.
Время было тревожное, часто звучали учебные тревоги, но, как говорит Пётр Илларионович, в войну никто не верил. По крайней мере, 21 июня 1941 года было объявлено: утром идем на открытие нового стадиона. Мальчишки приготовили знамена, спортивную форму – тапочки, носки, трусы – все белое. Сбор должен был состояться на знаменитом Подоле.
Но уже на Красной площади (киевской) колонну остановила милиция. Ремесленникам было приказано возвращаться, причем идти вдоль стен домов. В ответ на недоуменные вопросы милиционеры отвечали просто, что объявлена военная тревога. Уже к полудню в училище прибежал местный парнишка и рассказал знакомым ремесленникам, что на СССР напала Германия и уже разбомблен авиазавод в Святошино. Это было относительно далеко, поэтому в городе и не слышали бомбежки. А ведь погиб весь персонал завода…
---------------
Уже вскоре и днем и ночью стали появляться немецкие самолеты-разведчики. Людей начали обучать тушить зажигалки, дежурить на крышах домов, хотя бомбежек пока не было. Но появилось огромное количество беженцев. Пётр Илларонович вспоминает: улицу Кирова невозможно было перейти ни днем, ни ночью – люди с запада шли сплошным потоком. Везли вещи, стариков, детей, гнали скот, стоял постоянный крик и плач. Зрелище было жутким и непереносимым.
Стали готовить к эвакуации в Харьков и училище. На конных подводах отправили вещи, а сами ремесленники пошли пешком на Дарницу и дальше.
Петька и двое его друзей – Юрка Ковальчук и Иван Кузьменко – поступили проще: запрыгнули на товарняк (пригодилась старая выучка!) и добрались до Харькова за пять дней. Первое, что там сделали четырнадцатилетние мальчишки – принялись странствовать по военкоматам и напропалую врать с одной-единственной целью: попасть на фронт. Их – и еще сотни таких же – гнали с руганью, чуть ли не пинками. Было явно не до них. Тогда трое друзей решили, что надо просто поехать на фронт – в смысле обратно в Киев. Чего проще?
Оказалось, что это непросто. Поезда шли в основном на восток. Везли оборудование и беженцев. А на Киев двигались только военные и санитарные эшелоны, в которые проникнуть было трудно. Впрочем, мальчишки не стали пробовать – они облюбовали крыши санитарных вагонов и так потихоньку продвигались к цели, то и дело на ходу прыгая с этих крыш – немцы налетали с воздуха, бомбили, обстреливали совершенно беспощадно и постоянно. Бомбили все станции до самого Киева практически ежедневно, по нескольку раз. Мальчишки видели, с какой нагрузкой работают железнодорожные бригады, в бешеном темпе восстанавливая разрушенное, чтобы дорога работала.
В конце концов, они добрались-таки до Киева. Но тут в военкоматах повторилась та же история – их гнали.
И все-таки, рассказывает Пётр Илларионович, им повезло (тогда везением называлось попасть на фронт, а не от армии откосить). Через местных пацанов друзья узнали: все там же, на Подоле, комитет комсомола формирует истребительные батальоны – нужны парни старше шестнадцати лет. Конечно, все трое тут же отправились на Подол.
Набирали три группы: по борьбе с танками, диверсантов и истребителей-парашютистов. Друзья записались в истребители. Юрка Ковальчук был самый рослый, ему и правда было уже шестнадцать. Комсомолец Ковальчук соврал своему руководству совершенно беззастенчиво – мол, опоздал уехать с училищем. Записали… Так же записали и Ваню Кузьменко. А вот пятнадцатилетнего Петьку стали заворачивать – мол, врешь ты, ростом маловат… Но друзья поклялись, что он одного с ними возраста.
Так все трое стали бойцами истребительного батальона.
Батальон базировался в Куринёвке, на территории эвакуированной Четвертой обувной фабрики. Из офицеров оказался только старший лейтенант Рувин – один на весь батальон. Уже на второй день привезли оружие – трофейное польское. Каждый боец получил по 120 патронов к винтовке, на двоих – по гранате, на троих – тесак. Были в батальоне три пулемета – станковый «максим», ручной «дегтярев» и польский (Пётр Илларионович не знал названия, но точно описал ручной пулемет «браунинг»).
А на следующий день батальон на машинах отправили на стрельбы в Бабий Яр – глухая балка, удобная для стрельб (тогда было еще неизвестно, что¢ там произойдет довольно скоро). Встали лагерем и начали тренироватсься. А на шестой день батальон на машинах выступил в район Днепра…
В селе Петривцы их предупредили: все. Это фронт. Тут военные законы. Не кашлять, громко не разговаривать, не курить, стройся в цепочку по одному, за направляющим – местным представителем – шагом марш.
Батальон двигался к реке Ирпень. На той стороне – совсем рядом! – играли на губных гармошках. И это были немцы, и странно было понимать: вот они, враги. А было тихо, как будто и нет никакой войны.
Армейский капитан, сопровождавший их, сказал Рувину, что надо пройти подальше – там подготовлена оборона. И попросил оставить человека для связи. Петька стоял первым – и его Рувин и отдал в распоряжение капитана, а батальон ушел дальше.
После чего мальчишку отправили в блиндаж и посоветовали спать, пока есть возможность. Петька уснул на каких-то ящиках – в которых, как выяснилось утром, были мины.
Разбудили его еще до утра, в темноте. Капитан сказал, что обязанностью мальчишки будет дважды в день, утром и вечером, носить в батальон новый пароль. И сразу же отправил с заданием, дав для начала в проводники красноармейца. Именно этот красноармеец и преподал первый урок мальчишке: будь осторожен – в лесу наши минные поля, а открытые места простреливают немецкие снайперы; через такие места только ползком, даже головы не поднимая. По ходу заламывай ветки, а то обратно заблудишься…
Когда Петька добрался до своих, то показалось – сто лет не виделся, ребята начали обниматься. И тут же выяснилось – за эту ночь снайпер убил двоих парней из батальона. Вот так – за ночь. Были двое – и нет.
Но тогда Петьке еще не было страшно. Страшно стало, когда он вернулся в часть – и тут же ее накрыло обстрелом. Мины летели с хлюпающим звуком, и мальчишка удивлялся, что бойцы вокруг вроде бы и не боятся. А они научили его, как по звуку определить, куда летит мина.
Так продолжалось несколько дней. Обстрел, потом – вялая атака немцев, они натыкались на ответный огонь и как-то даже охотно отступали. Петька два раза в день исправно носил пароли в батальон, в котором обнаруживались все новые и новые потери. А 17 сентября батальон сняли с передовой и отправили в село Петривцы, приказав окопаться на высоком берегу Днепра. Ночью ожидался немецкий десант. Но уже на следующий день пришел новый приказ – отступать. Переночевав на все той же обувной фабрике, истребители через заминированный Петровский мост пошли на Борисполь.
В Борисполе образовалась жуткая пробка, которую никак не могли «рассосать». Когда и куда двигаться дальше – никто не знал. Больше того, оказалось, что впереди – в Иваньково – уже немцы! Между какой-то нашей артиллерийской частью и немцами завязалась дуэль. Батальон рассеялся в массе бросившихся кто куда беженцев – не разбежался, а именно рассеялся. Потерялся. Петька добрался до окраины Борисполя, стал расспрашивать, что и как. Местные жители были перепуганы – оказывается, вчера немцы и в Борисполь врывались, но их задержали окопавшиеся на окраинном кургане комсомольцы. Немцы не смогли их сбить с позиций, уничтожили из минометов, но сами отступили.
Потом были бесконечные неубранные поля, через которые двигалась масса людей и техники. Немецкие самолеты ходили по головам – по 30–40 штук, поливавших людей внизу из пулеметов и пушек. Оглушенный, растерянный Петька помог какому-то мотоциклисту вытолкнуть из ямы его машину, и тот чуть ли не силой усадил парня в люльку и рванул через поле дальше. А сзади уже снова была каша, самолеты охотились за людьми. Как они с мотоциклистом выбрались – Петька не помнил. В какую-то деревню, где мотоциклист нашел свою часть, приехали уже в темноте. И тут же решили, что мальчишку возьмут с собой. Он заночевал прямо в люльке (чтобы не забыли!), а утром поехал со всеми на Харьков.
-----------------
Радость оказалась преждевременной. Прошло всего полчаса – и дорога оказалась под обстрелом. Мальчишка едва успел выскочить из люльки – снаряд угодил точно в мотоцикл. Петька спрятался в кукурузном поле рядом с дорогой. Но и по кукурузе лупили так, что почудилось – попал в ад. Мальчишка побежал, не помня себя, выскочил на чистое паханое поле и увидел впереди – как во сне – пожарную машину. Буквально из последних сил догнал ее, вцепился мертвой хваткой в поручни. Влез наверх. Но и на этот раз ехал недолго. Машина остановилась на краю болота, где торчали без движения десятки других автомобилей – самых разных. Пушки, зенитки, грузовики с обмундированием… Кто-то поджигал машины, артиллеристы снимали замки с орудий, швыряли в болото. Убивали лошадей, разбирали продукты… Паники не было, но царила какая-то тяжелая безнадежность, всеобщая…
Петька взял из одной машины две банки тушенки, сахар, сухари, набил карманы. Полез через болото. В лесу люди ходили туда-сюда два дня, а вокруг были немцы. В лес они не совались, но то и дело обстреливали его изо всего – от орудий до винтовок. В конце концов мальчишку снова вынесло – иначе не скажешь – на край болотины... Раздвинулись кусты возле сарая – и Пётр увидел двух немцев с ручным пулеметом.
В ужасе он дернулся был обратно – бежать. А куда побежишь по болоту? Его окликнули хрестоматийным «хальт!» Петька продолжал упрямо бежать назад – ну это ему казалось, что он бежит, а он просто полз по жиже. Его окликнули снова и снова, потом резанули из пулемета над головой. Он упрямо шел. Ударили слева, справа – и он понял, что следующая очередь будет в него.
Буквально на ватных ногах он повернул к берегу. Немцы что-то говорили, махали руками. Мальчишка шел и думал – убьют, так хоть не в болоте потом утону, на сухом месте останусь. Так и вышел на берег.
Немцы были молодыми парнями, не больше восемнадцати лет. О чем они думали, почему пожалели русского? Молодые немцы были, как правило, беспощадны и жестоки. А эти… Очевидно, несмотря на молодость, солдатами они были уже опытными. Один остался у пулемета, а второй, обыскав мальчишку, повел его в деревню, где уже собрали не меньше полусотни пленных. Хозяин двора, где их собирали, успокаивал – мол, немцы вас скоро отпустят по домам, но его мало кто слушал – все были погружены в свои мысли.
Через какое-то время сюда же привели женщину-военврача. Она сожгла в костре, разведенном посередине двора, свои документы, а потом начала раздавать солдатам деньги. Почти никто не брал, и женщина деньги начала жечь – а несколько купюр молча сунула за пазуху сидевшему рядом с огнем Петьке (он пытался согреться и обсушиться). Потом спокойно сказала мальчишке, что ее сейчас расстреляют. А ему деньги могут понадобиться.
Потом он много лет казнил себя, что не расспросил ее – кто она, откуда? А за женщиной почти тут же пришли. И больше ее никто не видел.
Вечером охрана загнала всех пленных в старую колхозную конюшню – длинное, не меньше двухсот метров, помещение. Пленных тут было несколько сотен, как муравьев в муравейнике. Петька, придя более-менее в себя, послушал – не кормили пленных уже дней пять, что дальше будет – неизвестно… и принял свое коронное, вынесенное из детства решение: не нравится мне тут, надо что? Правильно – бежать. Но до утра решил хоть чуть-чуть поспать. Улегся в свободном уголке, и правда, уснул.
В конюшне было три большие двери. Утром немцы их открыли – на кой черт, неизвестно, потому что тут же, во дворе, стоял трофейный – «бывший наш» – обоз с продуктами и голодные пленные рванулись на штурм, буквально смяв охрану. Немцы пустили в ход приклады, но это было все равно что прутиком воду останавливать. Все были голодны и на удары почти не обращали внимания.
А Петька поступил просто. Вылетел из ворот вместе со всеми и шмыгнул под одну из повозок. Переполз под следующую, добрался до поля, где на его счастье появились три женщины и четверо мальчишек – несли какие-то мешки, на происходящее около конюшни смотрели с ужасом и жалостью. Мальчишка из-под телеги стал махать пацанам, и те, помедлив, подошли. Охрана в это время уже начала стрелять в голодных людей. А наш беглец, выскочив из-под повозки, пристроился к незнакомым пацанам. И они, и ждавшие женщины делали вид, будто ничего не произошло – отвели Петьку подальше от конюшни и рассказали, как выйти на харьковское шоссе.
Побег удался.
------------------
На той дороге он нашел разбитую полуторку с продуктами, набрал масла, сухарей, конфет. И тут же за машиной встретил трех молодых ребят – гражданских вроде бы, но только на первый взгляд. Выправка, умение держаться говорили, что это переодетые солдаты. Они предупредили, что на Харьков немцы никого не пускают и поинтересовались у мальчишки, есть ли у него на западе знакомые, у которых можно спрятаться. Услышав, что есть, предложили идти вместе.
Они пошли на запад вчетвером. Первоначально везло – то и дело попадались разбитые машины с продуктами, а немцы проскакивали мимо на мотоциклах, не обращая внимания на бредущих русских. Но все около того же злополучного Борисополя четверку остановили три мотоциклиста с бляхами фельджандармерии. Этим до всего было дело. Выяснив, что «парирэ» – документов – у ребят нет, жандармы, не долго думая, сбили картуз с одного из парней. Увидев короткую стрижку, повалили наземь и принялись бить прикладами и сапогами, приговаривая «коммунист». Так же «проверили» второго, а третьему – темноволосому – досталось еще сильнее, и к крикам «коммунист» добавились крики «юдэ» – еврей!
Дошла очередь и до Петра. Но у него под кепкой обнаружилась отросшая шевелюра, да и ростом, возрастом он не тянул на солдата. Жандармы стали выяснять: кто такой, куда идешь, почему с этими? Мальчишка, приставив к голове пальцы, помычал, получил порцию ругани и несколько пинков, но был отпущен. Что возьмешь с пастушка? А его попутчиков забросили в проезжавшую машину и увезли…
Дальше он опять шел один. Недалеко от окраины Борисополя старушка предупредила его: не ходи через город, там молодые эсэсовцы, которых отвели в тыл на отдых, отмечают взятие Киева и палят в людей прямо на улицах. Да Пётр и сам уже понимал, что по дорогам идти больше нельзя – они были забиты ползущей на восток немецкой техникой, а по обочинам лежали трупы и стояли наши сожженные машины. На такой дороге он напоролся на огромную колонну наших пленных – немцы угоняли ее в тыл. Ужаснул вид солдат – оборванных, заросших… Вдоль колонны шли женщины и дети – высматривали своих родных, близких… Стремясь поскорее пройти страшное место, Петька неудачно обогнал немецкого офицера, занятого увлекательным делом – он снимал фотоаппаратом русских пленных и вдруг заорал в спину парню: «Хальт, цурюк!» Петька сделал вид, что его это не касается. Тогда офицер не поленился нагнать мальчишку и ударом в шею свалил наземь. Потом рывком поднял и буквально забросил в колонну пленных. Петька начал отбиваться. Мгновенно разъярившийся офицер крикнул конвойных, и те, не долго думая, сняли с плеч карабины. Мальчишка решился – бросился бежать не в сторону, а прямо через колонну. Пленные его пропускали, а на повороте дороги прикрыли собой стоявшие группкой женщины, и конвоиры с руганью пробежали мимо.
Отсюда его увела какая-то женщина. Спросила, хочет ли Петька есть, и всю дорогу жаловалась – искала мужа, не нашла… Накормив, рас-спросила, кто он и откуда, показала дорогу к Днепру и сказала, где можно найти лодочника для переправы.
Смешно, но советские деньги еще «ходили». Вот когда пригодился странный подарок той женщины-военврача. Лодочник просил на перевоз по пятерке – и, заплатив, Петька оказался на другом берегу реки, в рыбачьем поселке.
Наступал комендантский час. Девушки, плывшие в лодке с Петром, нашли ему место в одной из хат – поселок переполняли беженцы. Спать пришлось под столом, но мальчишка устал до такой степени, что даже не понял, где он уснул.
Утром он пошел дальше. До Киева оставалось немного, он слышал взрывы – позже ему рассказали, что это взрывались на Крещатике заминированные дома. А на самой городской окраине огромная толпа людей обсуждала немецкий приказ – всем желающим явиться с вещами на вокзал, специальный поезд отвезет их к линии фронта и там их обменяют на немцев, которые живут в России.
Мальчишка обрадовался. Такая возможность показалась ему простой и доступной. К счастью, со своими наивными вопросами он обратился к одному из местных – старику, уже успевшему хлебнуть «нового порядка», и тот хмуро ответил: «Беги-ка, парень, отсюда подальше и побыстрее». Сказал так, что Петька поверил – надо бежать.
По Красноармейской улице он выбрался кое-как из ставшего чужим Киева. Дошел до Сквиры, где когда-то жил в детдоме, но там уже никого не было, а люди сказали, что все разбрелись кто куда. Впрочем, разбрелись не все. Панаса Хомовича Когута, который дал Петьке «путевку в жизнь», гестаповцы забрали сразу, вывезли в Терешковский лес и… расстреляли.
Расстреляли именно за то, что он давал пацанам такую «путевку». А гитлеровцев вполне устраивала Россия беспризорников…
И Петька перестал быть Петькой. Стал Петром. Петькой в окружающем мире оставаться было уже невозможно…
-------------------
…Первым делом он нашел своего школьного друга – Сергея Паломарчука. Именно Сергей рассказал, как расстреливали вместе с семьями евреев и коммунистов. И что делать дальше – было совершенно непонятно.
Наступила первая зима оккупации. Пётр жил у тетки. Немцы часто заставляли молодых ребят работать – пилить дрова, возить грузы. Можно возмущаться – как это, работать на оккупанта? А что было делать?
И все-таки Сергей и Пётр нашли – что.
В бывшем здании райисполкома стояла теперь немецкая часть связи. На одном из окон друзья увидел советскую радиостанцию. И, не думая долго, утащили ее, завернув в дерюгу. Сами еще не очень понимая, зачем.
Дома радиостанцию разобрали. Пётр еще в детдоме стал спецом по радиотехнике, Сергей не слишком от него отставал – и кое-какие мысли насчет деталей уже начали бродить в их головах.
А времена становились хуже и хуже. Немцы начали угонять молодых в Германию, и Пётр ушел в Винницкую область, где устроился у одной старушки – из тех, кто не боится никакой власти, ибо видел в жизни все, что только можно. Парень помогал ей по дому, а она не задавала вопросов – благо, внуки ее служили в Красной Армии.
Но немецкая мобилизация докатилась и сюда. Весь сорок второй год Пётр бегал – иначе не скажешь – по родной Киевщине от «новых хозяев». Наконец встретил Сергея, промышлявшего тем же самым. Вдвоем они вернулись в Сквиру и первым делом собрали простенький приемник.
Нельзя было и передать, с каким чувством они шарили в эфире, ловя Москву. Ведь гитлеровцы взяли нашу столицу уже раз пять, не меньше. И каждый раз сердце останавливалось – а вдруг правда?! Но вот в эфире зазвучало: «Говорит Москва!» И уже не следующий день оба говорили знакомым: «Мы тут радио слушали… Москву они не взяли».
Просто слова. Но за такие слова расстреливали…
…Вновь спасаясь от очередной волны мобилизации, парни рванули на границу Житомирской области, в Фастовский район. И тут устроились у еще одной бабули. Бабуля эта отличалась, так сказать, живостью характера и, наплевав на оккупацию, устраивала у себя вечеринки для молодежи. Вот на такой вечеринке и познакомились Пётр и Сергей с человеком, которого звали Харитон Теймуразов. Осетин, бывший красный командир, бежавший из плена, он долго присматривался к парням, заводил ничего не значащие разговоры – три человека ходили друг возле друга, чутьем понимая – свой! – и не находя сил поверить. Жуткое было время. Но в конце концов встал вопрос: ну, что будем делать-то? Выяснилось, что Харитон Теймуразов не один, есть еще люди, как он туманно сказал. Проблема – нет оружия. И парни предложили: а что, если мы…
…В мае 1943 года Пётр вернулся в Киев. На этот раз он сам нарывался на работу к немцам, сам пришел на Воздухоповитряную улицу, где немцы набирали внешнюю охрану аэродрома – полицаев, проще го-
воря.
Сорок третий – не сорок первый, люди (даже подлые) к немцам шли уже не очень охотно. Шестнадцатилетний крепкий парень, доброволец, был настоящей находкой. Его приняли, но – как назло! – оружие выдавать не спешили. Смелый план грозил обернуться ловушкой. Однако в начале июня наша авиация крепко шарахнула по аэродрому. Немцы разбегались в одних трусах, удрали через окно унтер и фельдфебель, надзиравшие за русскими полицаями. Вообще-то их можно понять и вряд ли стоит обвинять в трусости. Но так или иначе, а Пётр оказался один на один с пустой казармой. Пересилив страх (того и гляди, ухлопают свои же!), он забрал два пистолета, две найденные гранаты, три комплекта формы, несколько документов – и тоже махнул в окно. На станции Фастов запрыгнул в грузовой поезд, наплевав на крики увидевшего его немца-часового и стрельбу вслед. И через два дня уже был у своих, в деревне Дидовщина, где его уже давно ждали Харитон и его люди.
Вооружившись принесенным парнем оружием, небольшой отряд напал на штаб полиции в селе Томашовка. Как чаще всего бывает, внезапность и смелость сделали свое дело – хотя полицаев было намного больше, и оружие у них – не чета двум пистолетам, сделать они ничего не смогли. Партизаны забрали оружие, боеприпасы, а весь отряд – было полицаев около трех десятков – предупредили: кто вздумает остаться у немцев – пусть не ждет пощады.
Петька с Сергеем хотели вернуться в деревню – может, еще что сделать удастся. Но старшие забрали их с собой, на Волчье болото, где обосновался новый отряд. Как выяснилось, не зря. Уже через день туда, где квартировали ребята, явились немцы с полицаями и первым делом поинтересовались, где пацаны. Старуха спокойно ответила, что они уж давно у нее не живут, и немцы стали переворачивать хату вверх дном. Нашли две четверти самогона и немедленно, так сказать, ужрались до того, что почти забыли, зачем приходили. Правда, перед уходом предупредили, что если найдут пацана – спалят хату. С тем и ушли.
Ну а Пётр превратился в Петра Илларионовича Таранца, бойца партизанского отряда, активно и успешно действовавшего до самого января 1944 года – до освобождения…
--------------------
В начале апреля нынешнего года по первому каналу вечером прошла часовая программа под названием «Дети-герои», посвященная детям и подросткам России, совершившим в последние годы героические поступки. Финал программы был идеологически сусален – не забыв упомянуть о советских пионерах-героях в самом благожелательном ключе, ведущие заметили, что те времена давно прошли, современные дети не знают, что такое красный галстук, но, как видите, хуже не стали и продолжают совершать подвиги.
Хочу оговориться сразу – в этом отношении я совершенно согласен с создателями программы. Не стали, продолжают совершать. И подвиги настоящие, вызывающие у меня уважение и восхищение мужеством мальчишек и девчонок. Вот только… вот только какой-то тяжелой трагической вынужденностью тянет от этих подвигов нашего времени.
12-летняя девочка, сама тяжело пострадавшая во время аварии в аквапарке, полтора часа держала на руках другую девчонку – младше себя, не давая ей захлебнуться. Аквапарки вообще стали для меня притчей во языцех – я об этом уже писал. Этот подвиг стал возможен благодаря халатности и стремлению к наживе тех, кто строил и эксплуатировал сооружение.
16-летний парень во время аварии самолета спас от верной смерти трехлетнего братишку. А почему упал самолет, вы не задумались? Сколько можно летать на изношенных, разваливающихся на части машинах, доставшихся нам от СССР?
12-летний мальчишка вытащил из горящего дома троих маленьких детей. Играя без присмотра родителей, те опрокинули телевизор, начался пожар… А кто виноват в той жизни, из-за которой родители вынуждены пахать, как проклятые, чтобы обеспечить своим детям просто еду и одежду и зачастую не уделять внимания тому, чем они заняты, как проводят время, просто не успевая за ними присмотреть?
16-летняя девушка, все лето пасшая скот на ферме, не получила денег от хозяина и добилась выплаты через суд. Правда, результатом этого было полное разорение фермы и абсолютная безработица в ее родном селе. (Кстати, Леня Голиков, о котором вскользь упоминали в программе, в 12 лет подрабатывал во время каникул на пароме. И ему и в голову не могло прийти судиться с начальством – как и начальству не могло прийти в голову не заплатить мальчишке… Дикие были времена, дикие…)
Сюда же каким-то боком затесался сюжет о малолетних телефонных «террористах» – мальчишках, которые (спровоцированные журналами, газетами и телепередачами) звонят в свои школы о заложенных бомбах. Я не понимал, при чем тут это, пока не объяснили с экрана, как повезло третьекласснику – герою сюжета. Его родители отделались штрафом. А будь мальчишке 14 лет – ему могли бы дать до 7 лет колонии!
Фарисейство и цинизм заявления были таковы, что у меня остановилось дыхание. Я уже не буду повторять сказанное о провоцирующей роли СМИ, которые сперва всячески толкают детей на преступления (в том числе и настоящие, не звонки по телефону!), а потом становятся в позу моралистов. Но сами подумайте: что за государство нас окружает?! Если подонок и негодяй совратит четырнадцатилетнего – он получит два или три года, возможно условно, и уж точно выйдет по первой же амнистии. А вот если четырнадцатилетний сделает телефонный звонок – да, глупый, да, дорогостоящий в самом прямом смысле, но всего лишь телефонный звонок! – ему могут дать до семи лет. Вчитайтесь в эти строки – и прочувствуйте нервами, сердцем, мозгом весь дикий, нечеловеческий абсурд ситуации.
Напомню, что в СССР до 16 лет подросток был фактически неприкосновенен – даже порой тоже до откровенного абсурда, до попустительства, до глупости. Но сейчас в перечень преступлений, за которые могут отправить за решетку уже 14-летнего, входят порядка 50 наименований. В том числе – и откровенно полоумные или ангажированные типа того же телефонного терроризма или политического экстремизма.
А подоплека этого сюжета была ясной. Смотрите, дети, и знайте, чего нужно бояться. Хотите быть героями – будьте, но только правильными. Спасайте сверстников в падающих от ветхости самолетах и аквапарках, в которых в том же СССР не разрешили бы устроить даже склад сена. И не дай бог задать взрослым самый страшный вопрос: «Почему?!» Тогда можно превратиться если не в телефонного террориста, то в политического экстремиста – и возраст вас не спасет (разве нет тому примеров?)
Пионеров-героев вынудила стать героями война. Именно вынудила, потому что в мирное время их окружала жизнь, которую стоило защищать – стоило, несмотря на все ее недостатки. И они это понимали. Едва ли кто-то из них мечтал подорвать себя гранатой или быть повешенным гестаповцами. Но… страну, которую они любили, постигла беда. И все было ясно. Пример героя моего очерка ярок и потрясающ – беспризорник, изрядный разгильдяй, принципиальный «бегунок», он все-таки не был брошен государством, не стал жертвой маньяка или работорговца, не пропал, не скатился на дно – «проклятый сталинский режим» нашел ему достойное место в жизни. И, когда пришла беда, он сам, без понуждения пошел защищать власть, которая дала ему возможность не платить за жизнь.
Это объяснимо. Это логично и понятно.
Труднее объяснить героям телепрограммы – и тысячам других, неизвестных, но не менее мужественных – какая война, какая беда, чья злая воля заставляет их становиться героями в официально мирные дни? И иногда – посмертно. Вот в чем жестокий и неразрешимый вопрос… Да, они пока еще малы и могут его и не задать. Но, повзрослев, зададут обязательно.
Если к тому времени из них не сделают «телефонных террористов»…
Олег ВЕРЕЩАГИН
