Так 14 июня 2007 года я обратился через «Советскую Россию» к людям. И уже 18 июня получил первый отклик. С тех пор число откликов перевалило за три сотни. Накопившийся у меня материал огромен – временами я просто тонул в нем. Но все равно, прикасаясь к письмам, фотографиям, вырезкам, испытывал ликующее чувство сопричастности. Вот у меня в руках еще кусочек истории, которому я не дам пропасть! 
Естественно, что дело с книгой отодвинулось в даль светлую… Но количество материала переросло… нет, не в качество – в жгучее нетерпение. Да что ж на всех этих богатствах я лежу, как собака не сене!
«Для пробы» я разместил пару очерков в Интернете. Потом – на страницах «Советской России». И тем, и другим вызвал волну новых откликов. И решил написать две статьи под общим названием «Дети твои, Россия!» – по небольшой части присланных мне материалов.
Я заранее прошу прощения у тех людей, которые прислали мне свои заметки и не увидят их здесь. Для публикации ВСЕГО понадобится и в самом деле немаленькая книга. Так что, чтобы никому не было обидно, я поступил просто: брал то, что «лежит
сверху».
Слушайте.
Сейчас зазвучат их голоса… (Курсивом в тексте ниже выделены свидетельства моих респондентов. – О.В.).

Рассказывает Александр Фёдорович Канарейкин.
В 1977 году Станислав Иванович Хорев, ленинградец, капитан дальнего плаванья,  почетный полярник, был капитаном Дудинского морского порта. Ничем особенным он не выделялся среди советских людей того времени – ответственный, умный, да просто хороший человек, почти ничего о себе не рассказывавший. Нет, не потому, что в его прошлом, как любят показывать сейчас создатели голливудских фильмов, таилось что-то «такое». Ясно было, что там нет ничего, кроме обычной для его ровесников судьбы, в которой наверняка нашлось место войне, а если так – чего бередить старые раны?
В апреле 1977 года Станислав Иванович уехал в очередной отпуск «на материк». Оставшийся за него заместитель Александр Фёдорович Канарейкин получил на имя начальника странный пакет – пакет из секции юных партизан Совета ветеранов Великой Отечественной войны города Ленинграда. Срочный, что позволило Александру Фёдоровичу вскрыть его со спокойной душой. А в нем…
В нем Станислава Ивановича Хорева, юного бойца Новгородской партизанской бригады, приглашали принять участие в торжествах по случаю Дня Победы…
…Летом 1941 года двенадцатилетний Стаська Хорев, ленинградский пионер, приехал в новгородскую деревню к родным на лето, отдыхать. И тут застала его война.
Насколько обычным и страшным было все, что случилось потом, поймет лишь тот, кто видел это сам. Стаська пытался вернуться в Ленинград. Пошел пешком, надеясь пробраться. Но кругом уже были немцы.
Мальчишка поступил так, как только и мог поступить советский пионер. Поэтому нет ничего удивительного в том, что зимой 1942 года он – юный партизан – уже участвовал в проводке обоза с продовольствием в блокадный Ленинград. Может быть, он был знаком с Лёней Голиковым? Тот именно тогда участвовал в тех же операциях, благодаря которым в немалой степени остался жив Ленинград… Кто знает…
Александр Фёдорович рассказал мне в письме и о том, как в Новосибирске еще до той встречи познакомился с Гайдаром Баматовым, 1926 года рождения, кумыком по национальности. С 1942 года шестнадцатилетний Гайдар служил пластуном пластунско-егерского Терского полка. Пластун – это разведчик. И кто сказал, что фашисты убили Гайдара летом 1941 года? Всех настоящих Гайдаров им убить не удалось. И не удастся никогда.

Когда мне было 10–12 лет, я очень любил приключенческую книгу, которая называлась «Берестяная грамота» – о мальчишках, в 1941–1942 годах сражавшихся с врагом наравне со взрослыми на территории Дятьковского района Брянской области. Я и представить себе не мог, что через двадцать лет после того, как я в первый раз прочел эту книгу, мне в руки попадет материал о ее живых героях!
Ничего не выдумал автор. Ни сопротивления. Ни партизанской республики. Ни газет на бересте. Человек, который прислал мне эти свидетельства, сам был очевидцем, современником тех событий, их участником…
Рассказывает Василий Иванович Афонасин.
…Немцы в опьянении победами рвались вперед и упустили из внимания огромное количество брошенного оружия и боеприпасов. Тогда они еще не верили, что русский народ способен продолжать сопротивление. Им казалось, что война окончена, они почти не обращали внимания на то, что в их тылу начинают возникать первые отряды партизан. Бойцам не хватало оружия, и Василий Иванович вспоминает, как мальчишки 10–13 лет искали оружие – с азартом ходили по лесу, винтовки, патроны на тачках привозили к реке, где партизаны на лодках перевозили их на другой берег, где была база. И успели вооружиться. Вовремя…
Немцы пришли по-настоящему. Злые и растерянные. Им набили морду мод Москвой. Война получалась долгой и тяжелой, не похожей на европейскую «прогулку». А тут еще эти партизаны!
Заходить далеко в партизанские края гитлеровцы боялись, но в селах грабили и убивали вовсю. На это время приходилось убегать из своих домов и прятаться в лесу. Так было всю зиму 1941/42 года. Зимовали фактически под деревьями!
Василий Иванович вспоминает то время, когда немцы бесчинствовали особенно яростно.
В апреле 1942 года в село ворвался конный отряд карателей. Полсотни ребят согнали в сельскую школу, в один из классов. Их обвинили в том, что у немцев во время ночевки угнали четырех лошадей. И дали час сроку, чтобы назвали, кто угнал. Иначе…
Что иначе – все понимали. Но они молчали. Весь час. Молчали и потом. Они хорошо выучили урок – урок, на котором нельзя отвечать.
Тогда гитлеровцы отобрали 16 ребят постарше, связали друг с другом – чтобы никто не убежал – и увели в лес.
Ночью шестнадцать мальчишек расстреляли за четырех коней. Чтобы запугать других. Но вызвали не страх – ненависть.
Примерно через месяц после того расстрела Вася потерял лучшего друга.
Летом дети угоняли сохранившихся коров под охрану партизан, на лесные поляны. Вася с матерью и соседским мальчишкой пасли коров в свою очередь именно в тот день. Неожиданно в селе начали стрелять. Прибежавшие оттуда люди сообщили, что в очередной раз пришли каратели. И не просто пришли – обосновались надолго.
Среди тех, кто пришел в лес, был друг Васи, тоже Вася, – Борискин с братом Толей и группой ночевавших в селе партизан. В районе уже тогда действовал молодежный отряд под командой секретаря РК ВЛКСМ Владимира Рябка (награжденный Звездой Героя посмертно, в моей любимой книге он был выведен как Анатолий Ревок). Ребята решили к нему вступать именно в те дни – ночевавшие партизаны приходили в село именно для агитации. И теперь, еще не став партизанами «официально», надо было выполнять первое задание.
Дело в том, что немцы отрезали путь к лесу. Вася предложил провести всех вместе, со скотом, болотом. Ушли, как думали, совсем. Возвращаться было нельзя – в тех, кто пытался зачем-то вернуться, немцы просто стреляли, как в движущиеся мишени. Каратели подтягивали подкрепления, бомбили лес с самолетов. Люди прятались в оврагах. Как-то раз бомбили всю ночь…
Но люди все-таки иногда пробирались в село – за вещами, за разной мелочью, без которой жить трудновато. Во время одной из таких попыток вернуться Вася погиб.
Они с братом сопровождали в село женщину с грудным ребенком и инвалида-старика. Всех схватили. Конечно, было ясно, кто такие двое мальчишек.
Их долго пороли возле дома, пытаясь выбить нужные сведения. Когда поняли, что ребята ничего не скажут, убили выстрелами в затылок. Женщину и инвалида держали заложниками еще сутки, только вечером отпустили и приказали хоронить убитых пацанов.
Васе было тогда 11 лет.
Потом, после возвращения наших, их перезахоронили в общей братской могиле у д. Неверь…

А в конце весны партизаны несколькими рейдами разгромили крупные гарнизоны и отвлекли внимание от населения на себя. Каратели почти перестали беспокоить села.  У них хватало других хлопот. Вот тогда Василий Иванович и писал партизанские листовки на бересте! 
Отступая окончательно, немцы сожгли все села в округе. Именно тогда Василий Иванович  попался в руки врагов. В числе прочих схваченных его увезли в Германию, где он был в рабстве до мая 1945-го. Пока его не освободили советские солдаты…
Позже, вернувшись домой, он подсчитал: в одном только его селе погибло до 30 детей.
Рассказывает Михаил Васильевич Чулков.
Ване Рылику не исполнилось еще и восьми лет, когда в его родное белорусское село недалеко от Гомеля  ворвались гитлеровцы. Приехали на подводах, в сопровождении троих полицаев из местных.
На всю жизнь запомнил мальчик, как, словно в страшной сказке, волокли за косы и прикручивали к задкам телег за руки, словно рабынь, красивых 15–17-летних девчонок. Мольбы и крики не помогали. Мать одной из угоняемых кричала: «Что же вы делаете, вы же русские люди!» – а полицаи хохотали. Не знали тогда еще жители белорусской деревеньки, что не русские это и не люди, а – предатели. Слыша крики матери, девчонка обезумела, зубами прокусили руку полицаю, схватила, вырвавшись, мать за руку, и вместе они побежали к лесу. Но не добежали. Немцы открыли огонь и убили обеих. Тела затащили в хату и подожгли ее. И уже около горящего дома сообщили онемевшим от горя людям – так будет с каждым, кто не покорится новой власти.
Уже на следующий день на дороге в Гомель выставили дозор из мальчишек. Среди них был и Ванюшка. И когда мародеры появились снова, их встретила пустая деревня. Предупрежденные мальчишками, все жители спрятались в болотах. Почти сутки стояли они там в ледяной воде и вернулись, лишь когда те же мальчишки доложили: враг убрался.
Дозор стал постоянным. Воевать с гитлеровцами безоружные люди не могли. Но подчиняться и терпеть их – не желали. Каждый раз с приближением врага деревня пустела. Даже полицаи, как ни бесились их хозяева,  не могли найти дорогу по болоту – лишь уныло бродили вдоль топей, орали, чтобы «выходили», и палили наугад. А люди стояли в воде и молчали. Молчали даже грудные дети.
Тогда оккупанты сожгли деревню. Люди остались жить на болоте. Как они там жили – у меня не хватает фантазии представить, если честно. Но – жили… Там рос среди других и семилетний мальчик, деревенский «дозорный». Ваня простудил почки. И умер в сорок лет. В сорок лет, потому что война догнала его и убила. Сделала то, что не смогла в сорок первом.
Похожая история произошла и с Володей Кудряшовым, уроженцем все той же несчастной Гомельщины. Только он был постарше Вани – двенадцать лет исполнилось мальчику, когда и его деревню «приобщили к новому порядку». Наутро председатель колхоза собрал сельчан и сказал, что он на такое смотреть не может. Приказывать не станет, но сам вернется, только когда из села вышвырнут гитлеровцев. И село ушло в лес. Всё.
Этим людям повезло больше. В лесу они наткнулись на партизан. Таких же неустроенных и голодных. Вместе вырыли землянки. Стали жить кое-как. А Володя так жить уже не мог. И ничего удивительного не нахожу я в том, что уже через полгода мальчишка ходил по деревням, пробирался в город – поддерживал связь с подпольщиками и другими отрядами. В тринадцать лет получил оружие,  стал охранять группы подрывников, ходил в рейды на вражеские гарнизоны. Воевал. Просто воевал.
Когда в сорок четвертом в эти места пришли наши, то Володе было едва четырнадцать. Вместе с друзьями он ушел на курсы пулеметчиков, и инструктора поражались – мальчишка не знал правильных названий деталей, но с пулеметами нескольких моделей обращался, как другие – с ручкой и карандашом. А после курсов он вернулся в армию.
И была война. Обычная и страшная. Он твердо усвоил: стреляют в тебя – не медли, стреляй или бросай гранату, в бою не думают! Шестнадцатилетний мальчишка входил в состав штурмовой группы! С пятнадцатикилограммовым пулеметом сражался в городских боях – наверное, самых тяжелых, какие только может представить себе солдат. Удар ногой в дверь, внутрь летит граната, взрыв – Володька выскакивает в проем и от живота простреливает подорванное помещение «буквой Z», чтобы не уцелел никто. «Бей, не раздумывай, не то пулю слопаешь!» Тяжело было, лишь когда после очередной вот такой «зачистки» мальчишка, войдя внутрь, увидел на полу тринадцатилетнего немецкого пацана. Он лежал в обнимку с винтовкой, пробитый навылет его, Володькиной, очередью. Тогда, в запале, пулеметчик и не подумал ни о чем – шел бой, все торопились. А потом стало жутко.
9 мая 1945 года встретил в Берлине, имея награды «Партизан Великой Отечественной войны», «За освобождение Белоруссии», «За взятие Варшавы»… Как он увильнул от демобилизации – я не знаю. Но даже после войны он продолжал служить и… и воевать.
Да, воевать. Война-то не кончилась 9 мая, нет…
А служил он аж до 1992 года! Вышел в отставку – и умер в 1994 году. Открылись старые раны. И его догнала мстительная война – не простила того, что мальчишка сражался  с нею и загнал ее обратно в нору, откуда она выползла…
Рассказывает Регина Александровна Константинова.
Отец Регины Александровны был комиссаром 2-й Калининской партизанской бригады и всю жизнь писал историю партизанского движения в Калининской области, но в 1972 году умер. Ниже – присланные мне отрывки из его архива.
Из воспоминаний Якова Васильевича Васильева, комиссара 67-й бригады:
Летом 1969 года подошел ко мне на улице мужчина лет 40 с девочкой.
 – Яков Васильевич, вы меня не узнаете?
 – Нет.
 – А помните Лёньку из деревни Шолохово?..
…Дело было так. В деревне Шолохово Пустошкинского района Псковской области после собрания граждан заместитель командира части по разведке подвел к командиру подростка лет 13–14.
 – Вот полюбуйтесь на этого героя: партизаном хочет стать.
 – Как тебя зовут? – строго спросил я.
 – Лёнькой.
 – А кто ты такой?
 – Я – пионер.
Ответ был такой неожиданный, что я даже смутился и стал ему выговаривать, что рано ему воевать, да и оружия на всех желающих воевать школьников не хватит.
 – А какого оружия у вас не хватает? – озорно блеснул глазами Лёнька.
 – Взрывчатки мало, – не замечая подвоха, ответил я.
 – Так я притащил на санках пуда два, а то и побольше будет. Собрал в противотанковом рву.
Пришлось уступить. А вскоре в отряд пришла вся семья Лёньки – Поршенковы.
Вскоре Лёнька и мой ординарец Лёша Коротышов, которому было 14–15 лет, приняли боевое крещение. Выполняя одно из заданий, мальчишки увидели немецкого часового у деревни. Ребята открыли по часовому огонь, а потом вступили в бой с выбегавшими немцами. Мальчишкам удалось уйти, только Лёшу легко ранило.
Лёня воевал до освобождения.

Рассказывает Татьяна Георгиевна Тагунова.
Его звали Витя Солнцев – только что не Ваня Солнцев. О нем написала мне сестра – Татьяна Георгиевна.
14-летний худенький мальчишка в 1941 году ушел на войну добровольцем – в школу юнг.
После 6-го класса Витя был учеником слесаря в г. Зеленодольске. Однажды он приехал в городок Волжск, застал дома сестру и попросил срочно собрать его – белье, все, что нужно для поездки на Север, на флот. Велел не плакать и добавил: «Мы им здорово еще навтыкаем!» В 1943 году он уже воевал. Был награжден орденом Великой Отечественной войны, несколькими медалями. Вернулся, буквально светясь, – и вошел в дом со словами: «Ну вот мы им и навтыкали!»  Наверное, помнил все эти годы свое мальчишеское обещание – и по-мужски сдержал его.
После войны Витя жил и работал в Алтайском крае. И несколько раз ездил в Ригу к своему другу по школе юнг. Друга звали… Валька Пикуль. (Я когда прочитал – обалдел! Каких только фокусов не выкидывает жизнь… – О.В.).

Рассказывает Елена Ивановна Спиридонова.
Елена Ивановна – тогда просто Лена, девочка 1924 года рождения, – была связисткой 29-го отдельного полка связи 7-й отдельной армии, потом – 272-й стрелковой дивизии той же армии. 
Гена Соколов. Елена Ивановна так и не узнала, сколько ему было лет; на вид – 13–14. Сам родом из-под Тихвина, он сражался на знаменитом  Тихвинский плацдарме, был помощником радиста. Лена была рядом, когда во время наступления их группа попала под огневой вал. Лена осталась цела, хотя и получила сильную контузию, а рядом с мальчиком на ее глазах упал снаряд, разорвав Гену, как ей показалось, «в куски».

Рассказывает Зоя Васильевна Яблокова.
Недалеко от села Старые Села и города Осташкова базировался партизанский отряд. Разведчиками в нем были двое мальчишек – Вася Иванов и Саша Евдокимов. Вася был постарше и «пришлый» – из беженцев. А Саша – местный, перед самой войной он окончил четвертый класс в местной школе. Чаще всего мальчишки пользовались распространенной и практически безотказной версией. В ответ на вопрос: «Что тут делаете?» – рассказывали, что отгоняли скот из колхоза при отступлении «красных», а сейчас идут домой. Но во время одного из выходов немцы устроили засаду – скорее всего, кто-то выдал мальчишек, а может быть, они слишком уж «намозолили глаза». Сашу ранили в бедро. Вася был цел и мог еще бежать, но не бросил младшего друга. Их привезли в деревню и допрашивали до утра. А утром повесили на двух березах возле дома, где жил Саша. С табличками на шеях: «ШПИОНЫ».

Рассказывает Григорий Денисович Третьяков.
Олег Каманский родился в русском Крыму, в деревне Васильевке. И было ему всего двенадцать лет, когда в Крым ворвались дивизии Манштейна.
Мальчик не мог понять и принять присутствия чужаков на своей земле.  И вместе с отцом Петром Каманским и матерью Алевтиной Каманской мальчишка ушел в горы Крыма, в партизаны.
Отец стал политруком отряда. Люди того времени редко требовали от других жертв, не жертвуя сами. И Пётр Каманский сделал жену и сына – самых дорогих ему на свете людей! – разведчиками.
Сотни километров прошли мать и сын по оккупированной крымской земле. Нищенствовали, побирались – и накапливали сведения, раз за разом передавая их в отряд. А за голову политрука Каманского оккупанты уже давали тридцать тысяч марок – крепко допек их отряд. Повсюду рыскали гитлеровские «доброхоты» – из татарских националистов, из местной русской швали – в надежде выслужиться перед хозяевами. Враги уже знали, что у политрука есть жена и сын. Имели их описание. Но мать и Олег продолжали разведку. Местные жители, конечно, понимали, кто эти «нищие». Но иуд среди них не находилось. Наоборот – в каждом доме женщину и мальчика готовы были спрятать, помочь, накормить… Долго они были неуловимыми.
И все-таки 14 января 1944 года их схватили.
Мать и сына привезли в Васильевку. Опознали. Теперь оставалось узнать у них: где этот чертов отряд?
Три месяца – вдумайтесь, три месяца! – попеременно пытали мать на глазах сына и сына на глазах матери. Но снова и снова, вместе и порознь, повторяли они, что о партизанах не знают ничего.
Что пережил в это время их муж и отец – трудно себе представить.
На исходе третьего месяца, в апреле 44-го, мать Олега расстреляли. Повели на расстрел и самого Олега. Но терять ему было уже нечего – и он рискнул совершить побег.
Побег удался. Как удаются почти все безрассудные предприятия.
Измученный, полумертвый мальчишка добрался в отряд к отцу, который уже и не чаял встретиться с сыном. А в мае 1944 года Крым был освобожден Красной Армией. У мыса Херсонес потоплены были в море, сдались в плен последние захватчики.
Но Пётр Каманский погиб в этих боях. Олег остался сиротой.
Он рвался на фронт. Но его не пустили. Награжденный в двенадцать лет медалью «За боевые заслуги», юный партизан жил на улице имени своей матери и учился в железнодорожном училище. Потом работал в Донбассе помощником машиниста, служил в армии и, перейдя в органы внутренних дел, в конце концов возглавил отдел линейной милиции на транспорте…

Рассказывает Екатерина Петровна Тращенко.
Тогда она была еще просто Катя Протасова. И ей не было еще семнадцати, когда началась война. В числе других женщин и детей Катя была послана из родной деревни Асуженово подо Ржев – рыть противотанковые рвы. Работали полный световой день (а что такое летом световой день – это с 4–5 утра до 10 вечера). Завтрак, три километра дороги на работу, обед на месте, а вечером – обратно. Ребята и девчонки падали в сено и засыпали без ужина, на ужин приходилось будить силой.
А враг подошел к Смоленску. Подростков вернули в родное село и поручили, придав им нескольких женщин, инвалида-конюха, ветеринарного врача и милиционера, гнать в тыл, в Иваново, колхозный скот – коров и овец. С августа по октябрь – два месяца – они шли по вытоптанной стадами и беженцами земле. Шли – не ехали, хотя были телеги, – но на телеги укладывали ягнят и телят, которые выбивались из сил и не могли идти сами.
А вот вернуться домой не получилось, хотя скот довели почти без потерь и сдали без проблем. В родных местах уже был враг. 16октября гитлеровцы взяли Тверь (тогда – Калинин). В жуткой сутолоке куда-то делись взрослые (вряд ли специально бросили своих подопечных, скорее просто потерялись). Ребята держались вместе, пока не поняли, что до дому доберутся не скоро.
Как-то раз Катя увидела на столбе среди прочих указателей табличку с надписью: «Медсанбат 336». Возле нее стоял и с кем-то разговаривал офицер. Тогда Катя еще не знала, что это ее будущий командир капитан Иванов. Она всего лишь попросилась – без особой надежды, – чтобы ее взяли на работу…
…Вольнонаемная до декабря 1941 года, с этого времени она стала полноправной военнослужащей. Санитаркой, потом – медсестрой эвакогоспиталя. До сих пор она вспоминает, как было страшно под бомбежками и артобстрелами, когда во время операции приходилось держать врача, обхватив за поясницу, – чтобы не шатало от близких разрывов. И она не считает себя героиней – так, «просто» перебарывала страх.
Под Ковелем ее ранило. И в часть она уже не вернулась…
 Екатерина Петровна награждена медалью «За боевые заслуги», орденом Отечественной войны.

Рассказывают Мария Геннадьевна Шандарова и Антонина Николаевна Брадис.
В 16-й школе города Твери есть небольшой музей. О тех, чьи фотографии глядят на нас с музейных стендов, с горечью говорит Антонина Николаевна Брадис: «Их никто уже не вспомнит». А она сама не может их забыть.
Это были ее друзья. Юра Иванов, Женя Логунов, Женя Карпов, Василий Павлов, Женя Инзер… И другие, которым в 1941 году было по 15–16 лет. Сама Тоня Брадис (тогда Тоня, а не Ан-
тонина Николаевна) заканчивала восьмой класс, когда гитлеровские войска ворвались в Калинин – так тогда называли Тверь.
НКВД подготовил для подпольной борьбы с врагом несколько групп. В их числе была группа бывшего заведующего книжной базой военторга Константина Елисеева. А в нее входили ученики 22-й школы. Они не ушли в эвакуацию вместе с родителями. Остались всеми правдами и неправдами, чтобы бороться с врагом. «Ты не волнуйся, – сказал Женя Инзер маме, – я здесь буду не один, нас много». В группу 27-летнего Николая Нефёдова вошли другие ребята – Виктор Пылаев, Фёдор Хохлов, Борис Полев. На третий день оккупации – 16 октября – состоялась первая встреча подпольщиков.
В их задачу не входило стрелять и взрывать (и, наверное, это сердило и раздражало юных подпольщиков). Они должны были только собирать сведения. За несколько месяцев группа Елисеева переправила в управление НКВД десятки сводок, в которых указывались пункты дислокации и численность вражеских гарнизонов, настроение солдат и офицеров, расположение штабов и складов – все то, без чего немыслимо вести боевые действия. И не удержались все-таки и от того, чтобы самим в них поучаствовать…
…Пылаев и Хохлов сняли двух часовых у немецкого оружейного склада. Это дало первые два автомата. Через день двоих немцев закололи в подъезде одного из домов.  Вскоре во время ночной прогулки по городу ребята наткнулись на патруль, но отстрелялись и ушли в развалины. Через несколько дней унесли у немцев гранаты. Через три дня забросали ими автомобили во дворе базы – сгорели десять грузовиков. На следующий день взорвали три полевые кухни. В ходе операции, романтично названной ими «Теплая зимовка», подожгли немецкий вещевой склад.
А в ночь на 7 ноября 1941 года ребята сделали глупость. Вернее, это нам так сейчас может показаться. А они-то, скорее всего, просто не мыслили себе родного города без поднятого в этот день красного флага… И подняли его на перекрестке двух самых оживленных улиц. Подняли ночью, хотя даже просто за появление вне дома с  16.00 до 8.00 грозил немедленный расстрел. Подняли флаг, чтобы показать: город – наш!
На них донесла соседка – типичная иуда военного времени, польстившаяся на обещанное в немецких приказах «лучшее будущее» и «материальное вознаграждение». К сожалению, старая, как мир, история.
Группу взяли в доме №8 на набережной Степана Разина, где ребята и девчонки в преддверии зимы шили из старых простыней маскхалаты, чтобы легче было передвигаться, когда ляжет снег. Маскхалаты им не пригодились. Десять парней и три девушки были схвачены.
…В немецкой комендатуре их мучили почти месяц. Когда поняли, что ничего не добьются, отвели в подвал сгоревшего дома и поспешно расстреляли. Поспешно – потому что наши были уже близко. Наверное, перед смертью подпольщики уже слышали канонаду. Что они чувствовали? Горечь от того, что приходится умирать вот так – в двух шагах от освобождения? Или радость – от того, что все было не зря?..
 …В подвале, где пытали и убили юных подпольщиков, сейчас – раздевалка, кафе и туалет.
* * *
Продолжение НЕИЗБЕЖНО!!!