3I
В
каком году – рассчитывай,
в
какой стране – угадывай,
на
столбовой дороженьке,
точнее,
на обочине,
возле
ЧП «У Путина»,
сошлися
мужики.
Сошлися
и, как водится,
в
ЧП за пивом сбегали,
откупорили
баночки –
да
тут же и заспорили,
конечно,
о политике,
о
нашем смутном времени,
о
том, кто есть народ.
Что
ж, дело-то обычное,
явленье
повсеместное:
в
трамвае ли, в автобусе
иль
в закутке каком-нибудь
сойдемся
– сразу спорим мы,
всё
выясняем истину,
пытаемся
в политике,
в
реформах этих долбаных
хоть
что-нибудь понять.
Проста
причина этому:
живем
в глухое время мы.
Пусть
трепотни достаточно,
но
напрочь всюду схвачено,
всё
долларом повязано,
и
разобраться что к чему
не
просто мужикам.
Ну
вот сошлись ребятушки,
по
банке пива выпили,
ну,
малость покалякали,
и
разгорелся спор.
Иван
(он был колхозником,
а
ныне сам крестьянствует,
то
бишь как фермер значится,
имея
пай земли)
сказал,
что вот селяне, мол,
которые
копаются в земле
с
зари до ноченьки,
аки
жуки навозные,
они
и есть народ.
«На
нас, – сказал он, –
держится
всё
– от бомжа последнего,
свой
дом давно забывшего,
до
самого правительства,
до
президента самого –
державу
кормим мы!»
Тут
мужики воскликнули:
«Ну
ты даешь, детинушка!
Лапшу
не вешай на уши!
Оставь
свой хлев
замызганный –
на
рынке побывай,
глянь,
чье там изобилие:
от
Буша – ножки желтые,
оскомину
набившие,
а
масло – из Бразилии,
говядина
– из Англии,
и
даже чай паршивенький,
увы,
оттуда тож.
Лежит
жратва заморская,
за
рубежом ненужная,
давно
по срокам сдохшая,
а
цены – ё-моё!
Так
что заткнись, пожалуйста,
сопи,
Иван, помалкивай,
в
земле-то вы копаетесь,
аки
жуки навозные,
но
все в долгах немереных,
и
дай вам бог самих себя
хотя
бы прокормить».
«Народ есть мы,
рабочие, –
промолвил
Пров задумчиво, –
мы,
заводская косточка:
станочники
и слесари,
с
металлом неразлучные,
шахтеры
также, докеры,
шоферы
и строители,
мы
все – рабочий класс!
Сказать
мы можем с гордостью
себе
и внукам-правнукам:
«Всё,
что вокруг вы видите,
всё
нами, работягами,
построено
и сделано –
дворцы
и корабли!»
Закончил
Пров и баночку
с
рекламным пивом «Клинское»
(оно
в ЧП «У Путина»
всегда
довольно сносное),
не
торопясь, допил,
усы
рукой могучею
утер
и на приятелей
взглянул
чуть снисходительно:
вот
так, мол, мужики!
Но
мужики решительно
его
отвергли мнение:
«Загнул
ты, Пров, порядочно:
какой
вы к черту класс!
Какие
вы рабочие,
вы
даже не товарищи –
наемные
работники,
почти
рабы дрожащие,
всегда
зарплату ждущие.
Какой
уж вы народ!
Вам
ваучеры сунули,
наврали
про две «Волги» вам,
а
вы и рты разинули
и
власть свою
Советскую
не
стали защищать.
Какие
вы рабочие!
Вы
пьянь одна несчастная!
Давно
не сила грозная,
вы
только то и можете,
что
касками стучать.
Когда-нибудь
(придет тот час)
вас
спросят внуки-правнуки:
«Вы,
гегемон прославленный,
да
как же вы позволили
родное
знамя красное,
что
кровью дедов полито,
что
было свято с издавна,
предать
на прозябание,
и
даже не вздохнув?!»
Что
вы тогда
им скажете?
Что
вы тогда ответите?
Ответить
будет нечего!
Да
как в глаза глядеть?!»
«Э, други
закадычные,
крестьяне
и рабочие,
однако
зря кипите вы, –
сказали
братья Губины, –
понятно
даже ежику:
народ
– мы, торгаши!
Челночим
мы, мотаемся
на
поездах и авиа,
как
те верблюды вьючные,
горбами
знаменитые,
мы
волокем из Турции,
мы
тащим из Китая вам
баулы
барахла.
Когда
б не мы, торговые,
фартовые,
рисковые,
ходили
бы вы, граждане,
разутыми,
раздетыми,
гуляли
б без штанов.
Вот
мы есть класс!
Нас
тысячи, а может,
миллионы нас:
на
всех толкучках рыночных,
на
перекрестках уличных,
во
всяких переходах мы,
в
киосках, в магазинчиках,
в
контейнерных лавчоночках,
на
самой малой площади,
на
метре арендованном,
везде
с товаром лепимся,
как
мухи на меду.
Страдаем
мы от рэкета,
перед
властями гнемся мы,
от
непогоды маемся,
но
все ж свое берем.
И
хоть в глаза вы тычете
обидой
– спекулянты, мол,
но
нами всё и держится!
Мы,
торгаши, – народ!»
«Да
чтоб вы сдохли, подлые! –
кой-что
добавив матерно,
в
сердцах подальше Губиных
послали
мужики, –
вы,
торгаши, молчали бы!
У
вас ни капли совести –
такие
цены дуете –
до
нитки обдираете!
Не
рынок получается,
а
форменный грабеж.
Едва-едва
правительство
на
жалкие процентики
житье
проиндексирует,
прибавит
грош-копеечку
учителям
ли, медикам,
пенсионерам
ли,
вы
тут как тут, жаднющие,
с
руками загребущими,
с
бесстыжими глазищами,
не
люди – пауки!
И
ничего не сделаешь:
свобода!
конкуренция!
И
нет другого выбора,
как
только к вам идти.
Слезу
сглотнув горючую,
молчим,
душою скорчившись.
Пожалобиться
некому –
кому
мы все нужны!..»
II
Когда
повисла пауза,
Егорыч,
бомж потрепанный,
простуженно
откашлявшись,
пивка
глотнув из баночки,
вконец
охрипшим голосом
ввязался
в разговор:
«На
той неделе, в пятницу,
я,
мужики, на станции,
на
привокзальной площади,
там,
где базарчик-рыночек,
где
туалет вонючий тот,
бутылки
собирал.
Смотрю:
толпа немалая
возле
перрона топчется,
подростки
голодраные
в
толпе снуют, как водится,
менты
опять же крутятся,
и
даже мэр торчит.
Ну,
думаю, что тут к чему?
Оказывается,
вот зачем
сие
столпотворение:
встречают
Жириновского!
В
Москву он едет поездом
и
должен здесь, на станции,
стоять
десять минут.
Тут
я мешок с бутылками
припрятал
понадежнее
и
к той толпе приклеился –
а
что же, интересно ведь
взглянуть
на циркача.
Вот
поезд прибыл. Сразу же
толпа
к вагону хлынула.
Я
тоже. Но из тамбура
сначала
парни дюжие
сошли
и в матюгальники
толпу
подальше сдвинули –
ну
мало ли чего!
Затем
уж в этом тамбуре
явился
Жириновский сам
и
стал кричать как резаный,
стал
материть Зюганова,
на
коммунистов лаяться
совсем
как в телевизоре:
все
та же демагогия
и
выходки все те ж.
А
после – сцена дикая,
рассказывать
не хочется:
как
будто бы собакам кость,
бросать
в толпу стал деньги он,
купюры
с личной подписью
по
пятьдесят рублей.
О
боже! Что тут сделалось:
толпа
к нему шарахнулась,
взвопила:
«Мне!»,
«Дай мне!», «И мне!»
У
всех глаза горящие,
рты
воплем перекошены,
друг
друга давят, мечутся,
рычат,
как озверелые,
бумажку
ухватив.
Тем
часом поезд тронулся,
и
быть бы там трагедии,
когда
б мальчонку малого
из-под
колес не выдернул
какой-то
трезвый мент.
Толпа
же вслед за поездом,
орущая, галдящая,
шла,
напрочь обалдевшая,
пока,
как край у пропасти,
не
кончился перрон...
Эх,
мужики! Я кто такой?
Я
бомж, не нужный обществу.
Реформами
раздавленный,
судьбой
на дно задвинутый,
пусть
всеми презираемый,
я
все же – человек!
В
немом оцепенении
глядел
на всю ту сцену я,
на
ту толпу вопящую –
какое
унижение!!!
Я
плакал от стыда.
Как
мы дошли до этого?
Мы
– гордые, свободные,
еще
вчера советские,
еще
вчера все сытые,
куда
свое достоинство
мы
дели, мужики?
Скажите
мне по совести,
по
чести, не кривя душой:
вот
эта голь российская,
ослепшая
до тупости,
толпа
эта безумная
народ
и есть?
Увы!
Не
зря, видать, придумано
для
нас словечко точное,
не
в бровь, а в глаз:
всего-то
лишь
мы
все – электорат»...
III
Тут
мужики задумались.
Купив
в ЧП «У Путина»
еще
по банке «Клинского»,
не
споря больше попусту,
на
той же все обочине
присели
кто на что кружком
и
стали размышлять.
«Вот
чертова политика!
Уж
так в ней всё запутанно,
так
всё в ней позамотанно,
что
вдруг не докопаешься,
не
сразу сыщешь истину –
кто
ж есть у нас народ?
О
ком законодатели
должны
бы думу думати,
о
ком душой тревожиться
должны
с утра до вечера,
ночей
недосыпать?
Кому
во благо-счастие
должно
служить
правительство,
о
ком без сна,
без отдыха
должно
всяк час без устали
заботиться
оно?
Спроси
хоть у прохожего,
спроси
хоть у пригожего,
ответ
известен каждому,
чего
уж проще, кажется:
должны
они, правители,
и
думать, и заботиться
всё
только о народе бы!
Да
кто он есть – народ?
Учительница
школьная?
Врач
в сельской поликлинике?
(От
самого рождения,
от
детских лет до старости
они
наши советчики,
они
наши спасители,
дай
бог им долгих лет!)
Иль,
может быть, ученый люд,
который
в академиях
корпит
над микроскопами,
загадки
мироздания
пытаясь
разгадать?
Иль,
может, те солдатики,
сынки
наши служивые,
которые
мытарятся
(за
что? – прости нас, Господи!),
со
смертью обнимаются
в
кровавой той Чечне?
Нет,
не о них, чего уж тут,
в
Кремле законодатели,
рассевшись
в мягких креслицах,
пекутся,
думу думают.
И
не о них, конечно же,
насупясь
перед камерой,
изобразив
«мысление»,
лоб
морщит президент.
Учительница
школьная
и
врач, и те военные,
что
не нужны Отечеству,
и
тот ученый люд –
они,
как мы, обмануты,
они,
как мы, ограблены,
и
рады в рай, да там уже
господ
полным-полно».
«Эх,
доля наша, долюшка,
ни
светлых дней – все серые,
одна
судьба – горбатиться
да
ожидать беды.
Чем
завтра нас «порадуют»?
Какой
налог придумают?
Опять
карманы вывернут?
Опять,
любя, шокируют?
Какую
«демократию»
еще
преподнесут?
Отключат
электричество?
Закроют
отопление?
Когда
в землянки выселят –
до
выборов парламентских
иль
сразу после них?..»
«Вот
включишь ящик вечером,
а
в нем, в том телевизоре,
всё
те же псы жванецкие,
хазановы
и галкины
над
нами изгаляются,
изображают
быдлом нас,
вонючую
пошлятину
за
юмор выдают;
всё
та ж «интеллигенция»
гогочет,
с жиру бесится,
шампанским
обжирается,
орет
попсу тошнотную,
перед
глазами вертится:
то
чуть не вовсе голая,
а
то в наряды барские
обряженная
сплошь;
в
программах
всяких познеров
и
подлых карауловых
всё
те же морды сытые,
вчерашние
«товарищи»,
враз
господами ставшие,
вальяжно
разглагольствуют,
презрительно
витийствуют –
чиновники
сановные,
номенклатура
бывшая,
иуды-перевертыши...
Ужель
вся эта шушера
и
есть теперь народ?»
IV
Скатилось
время к полночи,
пора
и по домам уже,
а
мужики, как вбитые,
забыв
про пиво «Клинское»,
про
жен, про малых детушек,
торчат
на той обочине,
толкуют
о политике,
хотят
причину-следствие
найти
своей судьбе.
Пусть
это не в обычае –
быть
автору с героями,
бок
о бок разговаривать,
о
том о сём беседовать,
но
притча – вроде сказочки,
и
потому случаются
в
ней чудеса и небыли.
Вы,
мужики, не сетуйте –
присяду
с вами рядом я,
присяду
на минуточку:
хочу
вам, мужики мои,
не
для забавы пустенькой,
а
для раздумья крепкого
задачку
предложить.
А
суть задачки – вот она:
по
дурости ль, по глупости
иль
от ума великого
Россия
(для чего? зачем?)
вдруг
стала обустроена,
как
бы худая копия
с
какой-нибудь Америки,
не
на российский лад?
Прикиньте-ка:
теперь у нас,
как
в лавке у старьевщика,
есть
все, о чем не грезилось,
о
чем во сне не снилося:
парламент,
департаменты,
какие-то
сенаторы,
префекты,
мэры, спикеры,
банкиры,
фонды, акции,
субсидии,
инфляция,
менеджеры
и спонсоры,
всесущая
коррупция,
есть
даже губернаторы
и
президент, естественно,
и
даже «Белый дом»:
Как
на хваленом Западе,
в
огнях рекламных улицы,
повсюду
шопы, маркеты,
полны
витрины яствами,
плоды
лежат заморские,
манят,
сияя, лакомства,
сыры,
колбасы разные,
деликатесы
всякие...
Глядеть
не запрещается –
гляди,
глотай слюну.
Совсем
уже обыденны
убийства
и насилие,
привычна
безработица.
И
дети беспризорные,
оборвыши
голодные,
нас
больше не шокируют,
и
попрошайки-нищие
не
вызывают жалости –
спешим,
не замечая их.
Не
то чтоб равнодушны мы,
но
в суете погрязшие,
на
радость властной шушере,
мы
– каждый за себя.
Коль
хочешь
пить шампанское –
имей
побольше наглости!
Теперь
наш принцип –
собственность!
Довольно
уравниловки!
Такие
ныне лозунги.
Сбылась
мечта заветная:
у
нас – цивилизация,
навалом
демократии
и
прав – хоть отбавляй!..
Как,
мужики, понятна вам
задачка
для смекалистых?
Каков
же будет ваш ответ?
Россия
для чего, зачем
на
чуждый лад устроена?
Кому
все это выгодно?
Быть
может, вам, сердечные?
Быть
может, вашим детушкам?
Ужель
жар-птица поймана?
Неужто
счастье найдено?
Не
много ли потеряно?
Не
всё ль за то утрачено?
Ужо
легко мне, автору,
вопросы
задавать.
V
Сбылась
мечта заветная...
Что
ж, мужики,
вы грустные,
не
рады, не ликуете?
Сидите
на обочине
возле
ЧП «У Путина»
понурые,
согбенные,
не веселитесь что ж?
Что
ж ты, Россия-матушка,
великая,
державная,
богатствами
обильная,
что
ж вдруг ты стала нищая,
стоишь
с рукой протянутой
среди
своих богатств?
Слетелись
черны вороны,
поживу
чуют, вороги,
в
друзья рядятся, каркают,
за
доллар, за паршивенький,
тебя
торгуют в розницу,
тебя,
Россию-мать!
А
где народ твой, матушка,
где
сын, тобою вскормленный?
Быть
может, занедужил он,
в
бреду лежит горячечном,
не
может даже рученьку
пошевелить-поднять?
Иль
напрочь оболваненный
вороньим
злобным карканьем,
клеветникам
поверил он,
забыл
сыновний долг?
Как,
видя мать поруганной,
оболганной,
растерзанной,
как
он, народ твой, матушка,
досель
великим звавшийся,
как
может он молчать?!
Ужель
он не поднимется,
ужель
не встанет на ноги,
чтоб
защитить-спасти тебя
от
воронья проклятого?
Ведь
ты – Россия! Родина!
Да
кто он, твой народ?
Юрий РОМАНОВ (Забайкальский поселок Илька).
