По берегам восьми уральских рек гибнут леса, животные и люди. Но об этом стараются молчать.
Тайга тиха. Лишь изредка ее прорезает истошный крик кедровки, и снова все смолкает и становится тихо. Мертвые не могут шуметь, а здесь, в глухом лесу в 50 километрах от Североуральска, слишком много мертвого: стены высохших, давно обронивших листву деревьев, сухая серая трава. Беззвучно течет узкая – метра два в ширину – Ольховка. В ней уже шесть лет нет рыбы.
Ольховка – источник смерти. Не только для того, что некогда жило в ней и по ее берегам, но и для Шегультана, в который она впадает, и для Сосьвы, в которую впадает Шегультан. На карте ее исток так и обозначен: «Зона экологической катастрофы». Потому что свое начало Ольховка берет в горной местности, среди которой сегодня возвышаются черные, истекающие кислотой отвалы Ново-Шемурского месторождения медно-колчеданных руд.
Уральская горно-металлургическая компания (УГМК), крупнейший в России производитель меди, зашла на эти земли в 2005 году, начав разрабатывать Тарньерское месторождение, что в 32 километрах от небольшого города Ивделя. Затем углубилась на безлюдный север, проложив дорогу к Шемурскому месторождению. А отработав их, зашла на Новый Шемур, переступив границу Североуральского городского округа. Тогда-то беда и началась.
Восемь рек, из которых местные жители пьют воду и в которых привыкли ловить рыбу, стали зелеными, а по их берегам начали находить мертвых животных. Люди тоже стали серьезно болеть. Всему виной, по словам местных, то ли отсутствующие, то ли неработающие очистные сооружения на Ново-Шемурском карьере. Из-под его отвалов в реки течет медный купорос и убивает все, что встречается на его пути.
Катастрофа, происходящая на Северном Урале, по своим масштабам не уступает норильской. Но президент Путин не стучит по столу и не требует наказать виновных. А мертвая вода уже распространилась более чем на 400 километров и, вполне вероятно, скоро выйдет за пределы Свердловской области.
В настоящий момент достоверно известно об отравлении шести малых рек: Ольховки, Черной, Банной, Тамшера, Шегультана и Тальтии, а также двух крупных: Ивделя и Сосьвы. По их берегам живет более 100 тысяч человек.
Часть I. Кислее лимона
– Мы сначала даже обрадовались, – директор заповедника «Денежкин камень» Анна Квашнина спрыгивает с УАЗика, тормозящего близ упавшего дерева в двадцати метрах от Шегультана. – Каждый год у нас было много рыбаков-браконьеров, ловивших хариуса. Мы их гоняли и штрафовали, объясняли им, что на территории заповедника рыбачить нельзя. И в 2018-м их вдруг не стало. Мы гордились собой: мол, убедили – не ходят больше. А потом нам прислали фотографии – ниже по течению Шегультан был зеленым.
Стало понятно: это не рыбаки все осознали, это ловить нечего. Рыба просто перестала заходить в Шегультан.
Работники заповедника забеспокоились, но скандалить не стали. Пошли в «Святогор» – дочернее предприятие УГМК, разрабатывающее рудники на севере Урала.
– Мы думали, они даже не знают, что у них такая беда, такие протечки, – рассказывает старший инспектор заповедника Константин Возьмитель. – Они сначала проявили беспокойство. Мы ходили с их лаборантами, отбирали пробы воды. Возили их в устье Тамшера. Думали, что раз проблема озвучена, она будет как-то решаться. Но вот уже шестой год она «решается». При губернаторе создали совет по нашим рекам, что-то на нем обсуждается. Но с самого 2018-го мы не слышим ответа на вопрос, когда будут запущены очистные. То есть слышим: «К августу все заработает», «Весной будет запущено». Но глазами смотришь и не понимаешь, делается ли хоть что-то.
Шегультан прозрачен и чист. Это после слияния с Ольховкой он становится ядовито-зеленым, а здесь, выше по течению, река еще живая. Мы переходим ее вброд и оказываемся на старой заросшей просеке. По ней можно выйти к истоку Ольховки – высокогорью, на котором сейчас УГМК добывает медную руду.
Работники заповедника сразу предупреждают, что на карьер не пойдут. Они согласны провести нас и двух рыбаков из Серова, обеспокоенных исчезновением рыбы, до границы мертвого леса на Ольховке. Дальше, говорят, «идите сами».
До карьера с десяток километров. До развилки на мертвый лес – около семи. Пробираемся через заросли и заполненные водой овраги. На полпути слышим взрыв – промышленники добывают руду.
По дороге Алексей, один из рыбаков, рассказывает, что с ним пытается подружиться странный человек – Андрей Ищеулов. Его брат Павел работает в УГМК администратором клуба настольного тенниса. Команда серьезная, участвует в международных соревнованиях. Сам Ищеулов возглавляет «Объединение союза активистов Свердловской области», на сайте которой есть хвалебные статьи о менеджменте УГМК.
– Он все спрашивает: «А куда вы хотите еще обращаться?», «А куда хотите пойти?», «А возьмите меня с собой». Вот я и пытаюсь понять: то ли он действительно такой идеалист, что ради северных рек против брата и компании готов пойти, то ли просто хочет побольше о наших планах узнать, – говорит Алексей.
Интриг вокруг северных рек и Уральской горно-металлургической компании много – обо всех дорогой не расскажешь. Декларируемая общая цель местных жителей и УГМК – спасение водоемов – на деле оборачивается серьезной борьбой. В ход идут подкуп, черный пиар и травля. Оттого сотрудники заповедника не хотят идти на карьер – слишком много пережили.
У развилки – поворот направо, и через полкилометра зеленый лес сменяется высохшим. Голые березы и ели стоят непроглядной серой стеной. Рядом с ними течет ручей, дно которого устлано нитчатыми водорослями – вредоносным видом, обволакивающим все остальные растения в водоеме и убивающим их. Такая же картина в Ольховке.
– Собственно, ничего другого тут жить и не может, – говорит Анна Квашнина. – Вода настолько кислая, что только улотриксу в ней хорошо – он любит кислотную среду.
Показатель pH в Ольховке – 2. Это немного выше, чем кислотность лимонного сока (2,2), в два раза выше, чем кислотность яблочного (4). На уровне жидкости в аккумуляторных батареях.
Решаю попробовать воду из Ольховки, но даже удержать во рту ее невозможно. На вкус – как сильно прокисшее молоко. Неудивительно, что и лес, и другая растительность по берегам реки погибли.
– Когда мы первый раз пришли сюда в 2018 году, были ошарашены, – говорит Квашнина. – Конечно, мы с самого начала разработки карьера ожидали чего-то плохого, но не настолько. Я считала по спутниковым снимкам площадь погибшего леса. И она все последние шесть лет растет по экспоненте: 200, 600, 1000 гектаров. На август этого года – 1266 гектаров по берегам Ольховки, Тамшера, Черной, Банной и Тальтии. Появляется угнетенный, но пока еще не погибший лес у Шегультана. Ущерб лесному хозяйству колоссальный. У нас в заповеднике погибло всего 2 гектара. Но мы их обсчитали, и получилось 8 миллионов рублей. С двух гектаров! А погибло 1266, и пятно разрастается.
Департамент лесного хозяйства Свердловской области, впрочем, эта проблема волнует не слишком. Ведомство не просто не предъявило за шесть лет ни одного иска к УГМК, а, напротив, похвалило компанию за рекультивацию старого Тарньерского карьера, заявив, что лес рядом с этой разработкой стал восстанавливаться. На запрос «Кедр.медиа» о том, какие меры были предприняты для восстановления лесов, погибших из-за разработки Ново-Шемурского месторождения, и привлечения к ответственности виновных, в ведомстве не ответили.
С Кобыльей горы Ново-Шемурский карьер виден как на ладони. Над черными грудами отвалов нависают облака пыли. За пеленой снуют 450-тонные БелАЗы, вывозя с месторождения богатую медью руду.
С обеих сторон от горы длинные полосы мертвого леса. Одна – вдоль Ольховки, вторая – вдоль Тамшера. Серыми змеями они разрезают зеленую уральскую тайгу. С дальней стороны карьера – еще две такие полосы: вдоль Черной и Банной.
– Прекрасно видно их злодеяния, – глядя на карьер, произносит серовский рыбак Андрей Филимонов. Его беспокойство понятно: в реках Северного Урала до недавнего времени водились хариус, таймень, чебак, язь, окунь и щука. Теперь о них можно только вспоминать. Серовским рыбакам еще повезло: рядом с их городом, помимо отравленной Сосьвы, течет живая Каква, чей исток не связан с Ново-Шемурским карьером. В ней теперь и рыбачат. У жителей других городов и поселков с альтернативами хуже.
К карьеру пробираемся по залитой водой дороге. В этой воде, как и в Ольховке, дно устлано нитчатыми водорослями. Это ручей Медвежий, и он тоже мертв.
Громадину отвала становится видно метров за 300 до выхода из леса. Черные и коричневые камни – размером то с палец, то с человеческую голову – навалены высотой с четырехэтажный дом. Табличка у входа на карьер гласит: «Посторонним проход запрещен! Ведутся взрывные работы».
Широкая промышленная дорога, вдоль которой проложена полиэтиленовая труба. В двухстах метрах от нас – по другой дороге – едут грузовики.
Ни один БелАЗ не тормозит, когда мы выходим на трассу. В течение десяти минут не появляется ни охрана, ни руководство – никто не пытается нас выгнать, хотя находиться здесь нельзя. Но удивительней другое. Прямо под промышленной дорогой проложены бетонные конструкции, из-под которых в лес течет вода, окрашивающая камни и почву в ядовито-оранжевый цвет. Это и есть источник загрязнения Ольховки. Его даже не пытаются прикрыть. Конструкции похожи на канализационный сброс, но очистных сооружений не видно. Трубы небрежно вкопаны под дорогой, а за ней просто навалены на землю.
Все это происходит на разработке компании, которая даже в кризисный 2022-й получила 14,68 миллиарда рублей чистой прибыли.
Наконец с дальнего конца карьера в нашу сторону выдвигается черная «Нива» с оранжевыми мигалками. «Охрана едет», – говорит Андрей Филимонов. Однако, почти доехав до нас, машина разворачивается и уезжает.
– Они ведь тоже умные, знают, что если нас задержат, будет скандал. Поэтому действуют хитрее, – предполагает Филимонов. – Мне как-то звонит замруководителя представительства УГМК в Москве Алексей Борщенко, курирующий ситуацию с реками, и говорит: «Слушай, Андрей, вот чего ты возмущаешься? Может, тебе должность какую-то надо? Посмотри, Егор Николаев теперь депутат». А Егор действительно сначала был общественником, критиковал УГМК, а как в прошлом году стал депутатом [Североуральской городской думы], начал их защищать. Я сказал Борщенко, что мне ничего не нужно. Мне за нашу природу обидно.
На обратном пути берем пробы воды в Ольховке. Концентрация меди в ней, как позже покажет лабораторный анализ, в 63 000 раз превышает норму, концентрация цинка – в 11 200 раз.
Первыми загрязнение рек на севере Урала обнаружили жители Ивделя. Это произошло осенью 2017 года, когда зеленая вода потекла из кранов в их квартирах. В это же время стала зеленой и река Ивдель, из которой город забирает воду.
Люди пошли в местную мэрию выяснять, в чем дело, но чиновники лишь развели руками – сами, мол, пытаемся разобраться. Жители не стали их ждать: собрали всем городом 110 000 рублей и отправили пробы воды из реки в лабораторию Росприроднадзора. Результаты оказались чудовищными: содержание железа в реке превышало норму в 1460 раз, марганца – в 5100, цинка – в 7900, а алюминия – в 12 500. Но больше всего в воде оказалось меди: ее концентрация превышала норму в 166 000 раз. Тут-то местные и смекнули, кто всему виной.
– Провели митинг, на который приезжала свердловский омбудсмен Татьяна Мерзлякова, – рассказывает местный житель Николай Заморин. – Правда, ее выступление нас расстроило. Она сказала, что Ивделю грех жаловаться, потому что в других городах на Урале, например в Нижнем Тагиле, ситуация еще хуже. И что, теперь все города превратить в Нижний Тагил?
Еще показательней оказалась реакция местных властей. Глава города Петр Соколюк прямо перед митингом ушел в отпуск, а его заместитель Светлана Миронова уехала в командировку. Никаких срочных мер даже после протестной акции предпринято не было, а между тем, по словам местных жителей, люди в городе начали серьезно болеть.
– Пошла онкология. Бывало, за неделю по четыре человека хоронили. Все от рака. Причем рак именно пищеварительных органов: кишечник, печень. Город же забирает воду из Ивделя, а люди ее пьют, – рассказывает предприниматель Наталья Чепченко. – Все осложняется еще и тем, что в городской больнице нет врачей: у нас осталось только два терапевта. К специалистам нужно ехать за 150 километров в Краснотурьинск, анализы сдавать там же.
Мэр Соколюк отреагировал: «Да, рак страшен, но это еще не смерть. Будем бороться». И спустя год, в октябре 2018-го, в городе открыли новые очистные сооружения за счет УГМК. Речь мэра на их открытии оказалась фееричной:
«Такого водозабора с такой очисткой не было никогда. Не мы своим трудом и отчислениями со своих налогов его реконструировали. Дядя нам принес подарок на 45 млн рублей. ОАО «Святогор» сделало такой подарок. Да, наверное, можно сказать, что они нам речку испортили и вот откупились. Но вопрос: а кто откупился за Лозьву, где шел молевой сплав леса? Не надо думать, что это божья роса. Теперь ивдельчане – наверное, не сегодня и не завтра, нужно еще отладить технологию – будут получать чистую воду. <…> УГМК – это столп, на который опирается Ивдель. Потому что Ивдель – это не территория рыбаков и охотников. Это территория граждан. И промышленность всегда стояла во главе любого государства и города».
Больше мэр Ивделя с УГМК не боролся, а в 2021 году и вовсе уехал в Екатеринбург, став депутатом областного законодательного собрания, председателем комитета по бюджету и экономической политике.
По словам Николая Заморина, зеленая вода, бывает, течет из кранов ивдельчан и сегодня. По его предположению, не хватает химикатов для очистки. Наталья Чепченко говорит, что зимой дают сильно хлорированную воду: «Оплачиваем ее как питьевую, хотя она совсем не питьевая. Почему-то зимой эти очистные не справляются».
– И хоть нам говорят, что основная причина смертности здесь – сердечно-сосудистые заболевания, но я смотрю по своим знакомым: рак, рак, рак, – отмечает Заморин.
Собеседник «Кедра» в медицинском сообществе, впрочем, утверждает, что эффект от отравленной воды для здоровья горожан пока не должен проявляться.
– Сейчас на онкозаболевания в Ивделе приходится 15–16 случаев из 100 смертей. Это действительно вторая причина смертности после сердечно-сосудистых заболеваний. Но я бы не стал утверждать, что нынешние смерти связаны с отравлением рек. Даже на вредных производствах, где работают с медью, первые признаки заболеваний у рабочих проявляются примерно через 10 лет. Здесь воздействие все-таки ниже, и я бы сказал, что эффект обязательно будет и рост заболеваемости из-за загрязнения рек будет, но это произойдет примерно через 15 лет, когда у людей в организме накопится критическая концентрация меди, – говорит он.
Часть II. Борьба
В марте 2023 года промышленный эколог из Североуральска Ирина Зайцева обратилась в Роснедра. Она попросила пояснить, почему, несмотря на загрязнение рек, у структур УГМК не отзывают лицензию на разработку Ново-Шемурского месторождения. «Никакого улучшения состояния рек не происходит. Это видно невооруженным глазом. <…> Сколько еще нам – простым жителям – необходимо ждать возврата чистых рек и рыбы в них, пока недобросовестные недропользователи извлекают прибыль?» – интересовалась она. И получила ответ. Замруководителя Роснедр Орест Каспаров сообщил, что в ведомстве «отсутствует информация» о нарушениях природоохранного законодательства при разработке Ново-Шемурского карьера.
– То есть Росприроднадзор, многократно проверявший и наши реки, и промышленников, ни разу не сообщал в Роснедра о выявленных нарушениях, – усмехается Зайцева. – Я бы предположила, что дело в коррупции.
Нарушения действительно выявлялись: только в прошлом году «Святогор» заплатил 800 тысяч рублей штрафов за загрязнение рек.
Зайцева сама ходила на карьер и изучала, как образуется загрязнение.
– Полагаю, что под отвалами отсутствует гидроизоляция и потому дожди смывают всю кислоту с них в землю, родники и ручьи, – рассказывает она. – Если бы была гидроизоляция, то выпавшие осадки вместе с кислотой собирались бы и отправлялись на очистные сооружения. Но тут появляется вторая проблема: очистных сооружений на карьере изначально не было вовсе, а когда народ начал возмущаться из-за зеленых рек, то их начали строить, но до сих пор никак не могут ввести в эксплуатацию. То есть собирать кислоту попросту нечем. В этой связи я считаю, что единственный способ прекратить загрязнение – закрыть карьер.
С Ириной Зайцевой солидарен и активист Алексей Трубин. В интервью местному изданию «ПроСевероуральск.ру» он заявил: «Бизнес ведет себя как древние кочевники и варвары. Набегают и захватывают самое ценное. Кочевники угоняли скот, забирали сильных мужчин и женщин в полон, сжигали деревни и города. Так сейчас поступают и многие производственники. Добывают природные ресурсы, а после себя оставляют выжженную землю. При этом для нас они ничего не строят. Дороги не в счет, они строят их для собственных грузоперевозок. Спортивные площадки из пенопласта и жести? И это не в счет, потому что их срок годности 5–10 лет. А природа будет восстанавливаться 50–100 лет. Никаких капитальных вложений и отдачи за то, что они у нас взяли, нет. Только зарплата некоторым работникам, занятым на производстве».
Хотя Трубин считает обмен природы на зарплаты неравноценным, не учитывать финансовый фактор в этой истории нельзя. УГМК – одна из системообразующих компаний для севера Урала. Она дает рабочие места тысячам человек и платит приличную зарплату: в среднем около 60 000 рублей. Потому компания чувствует себя здесь не кочевником, а полноценным хозяином. И у идущих против нее возникают проблемы.
Сотрудники заповедника неслучайно решили не идти на карьер: борьба за северные реки длится шесть лет, и половину этого времени работники «Денежкиного камня» находились под непрекращающимися информационными атаками:
Уральские СМИ обвиняли директора Анну Квашнину в профнепригодности из-за того, что в суд Североуральска не поступали дела в отношении туристов, незаконно пробирающихся в заповедник. Сама Квашнина на это с удивлением отвечала, что судиться с нарушителями не требуется – штрафы им выписывают сами инспекторы заповедника.
Сыну Квашниной Фоме писали неизвестные, пытавшиеся узнать его адрес. Впоследствии выяснилось, что они были связаны с отстаивающими интересы УГМК политтехнологами Евгением и Василием Ющуками.
Мэр Североуральска Василий Матюшенко заявлял, что сотрудники заповедника «занимаются травлей инвесторов». После ухода с должности в 2022 году он перешел на работу в УГМК.
В 2020 году советник гендиректора УГМК Юрий Берг предлагал лишить «Денежкин камень» статуса заповедника и развивать на его территории туризм. Инициативу поддержали в правительстве Свердловской области, но против выступило Минприроды России.
Зато прокуратура запретила заповеднику проводить экологическую школу для детей, рассказывать им о растительном и животном мире Северного Урала. Объяснялось это просто: «Денежкин камень» – не образовательное учреждение.
Аналогичной травле подвергались и другие люди, активно противостоявшие медной компании. Например, критиковавший загрязнение рек главред муниципальной газеты «Березовский рабочий» Сергей Стуков лишился работы. По его словам, на увольнении настаивали губернатор Свердловской области Евгений Куйвашев и гендиректор УГМК Андрей Козицын. В дружественных металлургической компании СМИ писали о причастности североуральского депутата Виктора Ильина, тоже критиковавшего загрязнение рек, к торговле кокаином в 1990-е (доказательств этому не приводилось).
Сегодня информационная война окончена: обе стороны от нее устали. Но смертоносное загрязнение не прекратилось.
Часть III. Куда дошла медь?
Река Шегультан. 20 километров от Ново-Шемурского месторождения.
– Она зеленая. Она всегда здесь зеленая, – житель Североуральска, на условиях анонимности согласившийся провести нас через болота к отравленной реке, с грустью смотрит на нее. – Шегультан меняет цвет: на мелководье и быстром течении он болотный, в глубоких ямах – бирюзовый. Нигде не прозрачный.
Он уже впитал и отравленную Ольховку, и отравленный Тамшер. Здесь он абсолютно мертвый. Несколько лет назад на этом месте нашли лося, погибшего на водопое, – рассказывает собеседник.
Местные много жаловались, что животные гибнут и уходят с побережий отравленных рек, но изменить ситуацию не смогли. Ни один государственный орган не возымел власти над промышленниками.
Зачерпываем воду из зеленой реки. Лабораторный анализ покажет: концентрация меди в ней превышает допустимые значения в 2040 раз, концентрация цинка – в 362.
Поселок Денежкино. Река Сосьва. 124 километра от Ново-Шемурского месторождения.
– Вон в том доме сотрудник Гидромета живет, – показывает продавец единственного местного магазина на здание за зеленым забором.
Гидрометнаблюдатель Николай Червяков, крепкий мужчина лет 45 на вид, охотно соглашается рассказать о загрязнении рек – чувствуется, что это его личная боль.
– Проблемы в нашей части реки начались примерно в 2018 году. Рыба начала пропадать, попадалась мертвая. Водорослей не стало совсем, зато на дне появился белый налет толщиной в сантиметр, – объясняет он. – Река сама стала зеленой, при этом, когда дождей нет, она очищается, становится темной, какой и должна быть. А как только дожди пройдут – вновь зеленеет. Потому что дожди смывают всю отраву с карьеров.
Николай говорит, что в Сосьве водились благородные рыбы, даже краснокнижные таймень и нельма. Теперь, разумеется, никого не осталось. По его словам, жители собирали подписи против загрязнения реки, но о реакции чиновников мужчина ничего не знает.
– Я сам неоднократно сообщал в [вышестоящую] гидрометслужбу в Краснотурьинск, что вода становится грязной. Должны были брать пробы, – он разводит руками. – Но конкретно на моем участке не взяли.
При этом он говорит, что и люди в Денежкино фактически пьют воду из реки.
– У нас нет централизованного водоснабжения. Основной источник питья – колодцы, которые связаны с Сосьвой. Благо, что пока вода идет от реки через землю, она немного фильтруется. Ее и пьем. Но она все равно грязная, отравленная. И по округе смотришь – люди-то умирают: рак. В последнее время такая тенденция наметилась, что от рака умирают многие.
Как должна решиться проблема североуральских рек, Николай не знает. Говорит, что в Ивделе построили очистные, но это после митингов и выступлений в СМИ, а Денежкино – не 20-тысячный Ивдель, здесь живет всего-то 270 человек. Даже если с окрестными селами взять, 5000 не будет. «Никто нас не услышит», – вздыхает мужчина.
Предшественником Николая на должности гидрометнаблюдателя был пенсионер Валентин Венскус. Он тоже говорит, что обращался к начальству в Росгидромет в Краснотурьинске, но никакой помощи от них не дождался:
– Они, разумеется, были в курсе всего, что происходит. Но, видать, им не нужно ничего. Единственное, что мне сказали: «Все пройдет». Вот так и сказали, – нервно усмехается пенсионер.
Он говорит, что ему чистая река нужнее меди. Но замечает, что страна сегодня устроена так, что возможность получить экономическую выгоду для чиновников затмевает любые экологические проблемы.
Главу сельсовета Дарью Боброву застаем врасплох, приехав к ее дому без предупреждения: связь в этих местах не ловит. Говоря о реке, она теряется – явно потому, что мнения жителей и ее начальства расходятся.
– У нас было, что люди обращались по этому поводу. Мы ездили на совещание к главе [городского округа], нам предоставили отчеты, что с рекой все нормально. Хотя люди жалуются, что рыбы в реке стало мало. Но я сама не рыбак и не могу сказать. Кто рыбаки – они жалуются. А так, мы ездим на совещания, нам говорят, что все нормально. Но я сильно не вдаюсь.
– У вас Сосьва бывает зеленой? – спрашиваю я.
– Я сама, честно, не видела. Я как бы и сама купалась, и ребенок у меня купается, и родственники… Да я не скажу, что у нас река тут грязная. Ну люди жалуются, но я этих зеленых пятен не видела, – говорит чиновница.
Поселок Марсяты. Река Сосьва. 152 километра от Ново-Шемурского месторождения.
В черной, на вид здоровой реке купаются дети. При этом все в поселке знают, что здесь Сосьва бывает зеленой и что рыбы в ней нет.
– Раньше в 6 утра уже на мосту рыбаки стояли, а теперь ни одного. Хоть река сейчас не зеленая, все равно – все же знают, что смысла нет ловить. В прошлом году я в ней покупалась и у меня раздражение по коже пошло, чесалось все, – рассказывает пенсионерка Любовь Карнаух.
Местные рыбаки говорят, что когда совсем становится невмоготу, они идут ловить рыбу на Волчанку – за 10 километров. Концентрация меди в Сосьве у Марсят – в 41 раз выше нормы, цинка – в 4.
Следы медного загрязнения замечали и ниже по течению. С квадрокоптера зеленую Сосьву снимали:
– в селе Андриановичи в 181 километре от медного карьера;
– в поселке Поспелково – в 311 километрах;
– в устье реки Ляля в 405 километрах.
В прошлом году об исчезновении рыбы сообщили рыбаки из Тавды – это почти в тысяче километров по реке от места загрязнения. Но пробы воды, отобранные нами, не показали превышения содержания меди. Скорее всего, в этих местах другой источник загрязнения. Но скоро ли медное пятно придет и в этот город?
Часть IV. Медный голос
Пресс-секретарь УГМК Алексей Свалов сообщения в соцсетях с просьбой о комментарии прочел, но оставил безответными. И на звонки реагировать не стал. На проходной главного офиса компании мне нехотя и не с первой попытки дали внутренний номер пресс-службы, но ответившая женщина сообщила, что никто интервью давать не будет – только письменный ответ по запросу.
Этому, впрочем, есть объяснение: в ноябре 2018 года директор «Святогора» Дмитрий Тропников говорил, что очистные сооружения, способные собрать все стоки с Ново-Шемурского карьера, будут введены в эксплуатацию в течение пяти лет. Кроме того, отвалы, по его заверениям, в течение этих же пяти лет должны были накрыть бентонитовыми матами, чтобы осадки не смывали кислоту в реки.
До истечения пяти лет – то есть до ноября 2023-го – осталось два месяца: ни бентонитовых матов, ни модернизированных очистных сооружений на Ново-Шемурском карьере так и не появилось.
С нами согласился пообщаться депутат Североуральской городской думы Егор Николаев. Тот самый, который, по словам местных рыбаков, сначала критиковал горно-металлургическую компанию, а затем стал ее защищать. Егор, хоть и является депутатом в Североуральске, живет в Екатеринбурге. Подтянутый молодой парень, ему всего 23 года.
– В последнее время отношение к проблеме северных рек изменилось, – рассказывает он. – В том числе потому, что и сама УГМК изменила свой подход к работе с населением. У нас теперь регулярно проходят встречи, в которых участвуют и сотрудники компании, и местные власти, и общественность. Все могут задавать свои вопросы и получать ответы. Кроме того, УГМК привлекла к работе горного инженера из Санкт-Петербурга Елену Цыгельнюк, которая предложила свою технологию предотвращения загрязнения рек. Сейчас ее испытывают на опытных участках. Результаты будут представлены.
Депутат начинает рассказывать, что на Шемурском карьере, отработанном еще в 2017 году, ведется укрытие отвалов бентонитовыми матами и модернизация очистных. Но я прошу вернуться к Ново-Шемурскому – главному источнику нынешних проблем.
– На Ново-Шемурском, насколько я понимаю, укрывать отвалы, которые постоянно пополняются, сейчас нет возможности, – говорит Николаев. – Но я думаю, что сформированные отвалы в планах на рекультивацию. Ну и водосборные канавы, и очистные – все это тоже доделано и улучшено.
– Как давно вы были на Ново-Шемурском карьере? – спрашиваю я.
– Год назад.
– Вы видели, что сброс отходов идет прямо в лесной ручей?
– Да, но нам говорили, что это сброс уже после очистных. Вы видели, что там стоит несколько емкостей…
– Возможно. Но эта вода зеленая, она окрашивает камни, по которым течет, в цвет ржавчины.
Депутат улыбается, разводя руками. Напоследок он говорит, что видимые улучшения можно ожидать в течение трех-четырех лет.
– Ну правда, процесс небыстрый. Если вы были на карьере, то видели масштаб. Работы много… Хорошо все-таки, что начался диалог, – заключает Николаев.
Вместо P.S. Эксперты сегодня воздерживаются от рассуждений, смогут ли североуральские реки восстановиться после того, как загрязнение прекратится. Для этого, по их словам, необходимо комплексное обследование рек. Таковое ведется, и руководит им доктор технических наук из НИИ комплексного использования и охраны водных ресурсов (РосНИИВХ) Александр Попов. Однако он – как ни удивительно – связан контрактом с УГМК и без разрешения компании не может давать комментарии.
Впрочем, ответ на вопрос о восстановлении рек Попов давал на конференции с участием представителей УГМК и заповедника «Денежкин камень». Вот что он говорил: «На это уйдет три-четыре года. Конечно, в исходное состояние реки не вернутся, скорее всего, никогда. Но после остановки сброса кислых вод экосистема восстановится».
Ключевое слово здесь, кажется, «никогда». Или все-таки нет?
Ново-Шемурский карьер планируют разрабатывать до 2042 года.
Иван ЖИЛИН
«Кедр»
