Не считал себя «Железным»

18.08.18. Спроси ныне молодого москвича: что за дата? С ходу ответит: рекордный день свадеб в столице – знаковое число. Если ему сказать, что это день рождения Шелепина, его столетний юбилей, у него мелькнет растерянность в глазах: кто такой?.. Выдающийся вожак комсомола, советской «комсы» – как давным-давно с доброй улыбкой называли в народе отряды молодых ленинцев.
Александр Шелепин, рожденный за два месяца до объединения молодежных союзов России в единый РКСМ, был жизненно слит с этой организацией: в 16, школьником, вступил в Воронеже в комсомол и возглавил затем комитет, а в 40 лет – уже первым секретарем ЦК ВЛКСМ – прощался на съезде с комсомольским братством, будучи востребованным в партийных кадрах на ответственной работе.
Почти за четверть века деловой выучки на всех ступенях быстрорастущей организации он не только в совершенстве овладел практическим обществоведением, но и получил отменную закалку в двух войнах: советско-финской и Великой Отечественной. Он формировал отряды защитников Родины, которые совершали самоотверженные подвиги, – таких, как Зоя Космодемьянская. Мобилизовал молодых энтузиастов на восстановление разрушенных фашистами городов и сел. Красной строкой просветят в его биографии послевоенные пятилетки: целинная эпопея; победные Олимпиады в Мельбурне и Кортина-д’Ампеццо; яркие Всемирные фестивали молодежи и студентов в Бухаресте, в Варшаве. И в эпицентре всех этих событий и явлений 40–50-х годов прошлого века находился Александр Шелепин, проявляя неистощимую энергию, редкостные организаторские способности и выверенный политический подход.
К ценному опыту комсомола этих лет еще будут многократно обращаться новые поколения молодежи. Но здесь хотелось бы коснуться другой темы. Отчетливо ог­ра­ненные таланты и драматическая судьба Александра Николаевича Шелепина позволяют пристальнее всмотреться в серьезную проблему использования кадрового потенциала в социалистической практике. Как обезопасить систему социально-политических лифтов от тормозящего давления начальствующего человеческого фактора? Эгоистический групповой интерес правящих верхов вытесняет порой ценнейшие кадры, являющиеся средоточием идейного революционного наследия. Приводит к невосполнимым утратам, к тяжелейшей «репрессии» для всей страны.
После комсомола политическая карьера А.Н. Шелепина сложилась вроде бы удачно – пожалуй, слишком удачно. Реформаторский зуд Хрущева, его неутолимый волюнтаризм не давали Шелепину возможности сосредоточенно и результативно работать на том или ином участке. Он был вознесен на высшую ступень партийно-государственной власти. А затем был запущен реверс с большим ущербом для его политической энергии и творческих сил.
Как это было? Мы публикуем сегодня фактически последнее развернутое интервью А.Н. Шелепина – вернее, доверительную беседу с хорошо знакомым товарищем – В.И. Болдиным. (Валерий Иванович Болдин – давний правдист, работал в аппарате ЦК КПСС. Руководил Общим отделом ЦК КПСС, аппаратом президента СССР. В 1991 году сотрудничал с ГКЧП. Его воспоминания широко известны.)
Предполагаемая беседа печаталась в уникальном «Досье» под редакцией Ю.П. Изюмова – от него и был получен нами материал, так и названный «Как это было».
В писаниях болтливых политиканов Александра Шелепина нередко называли «железный Шурик». Как он относился к этому? Не принимал по существу. Считал: то время прошло, подлинный социализм не для железных методов руководства. Сам исповедовал коммунистический демократизм.

Валентин ЧИКИН

Столетнему юбилею комсомола мы посвящаем целый ряд публикаций. Под рубрикой «КОМСОМОЛЬСКИЕ ЛЕГЕНДАРМЫ» расскажем о выдающихся вожаках молодежи – героях, творцах, организаторах. По совпадению юбилеев сегодняшняя публикация об Александре Шелепине
 

«Не считал себя «железным» 
 

Осенью 1990 года я пригласил в ЦК КПСС А.Н. Шелепина, которого знал с начала 60-х годов. Мне хотелось знать, как живет этот в прошлом широко известный в партии и стране человек. Он пришел ко мне – внешне мало изменившийся, но несколько надломленный несправедливым отношением к нему человек.

Мы обсудили деловые вопросы и я не удержался, чтобы не спросить его о прошлом, о его встречах с известными людьми, отношении к политике партии в то время…
Покончив с текущими вопросами, я спросил его о встрече со Сталиным перед назначением на должность первого секретаря ЦК ВЛКСМ.

– Это было в 1952 году. Так давно, что вспоминается с трудом.
– Какое впечатление он тогда производил?
– Вы знаете, Валерий Иванович, на меня он произвел довольно неприятное впечатление, если говорить объективно. Сталин уже был болен. XIX съезд был в октябре 1952 года. Михайлова, бывшего первого секретаря ЦК комсомола, избрали тогда кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС. Меня предложили на его место. К встрече со Сталиным готовили основательно. Я сейчас не помню фамилии заведующего сектором оргпартотдела ЦК, который меня «тренировал». Потом беседовал Григорьян – заведующий Международным отделом ЦК. Григорьян мне сказал, что докладывать надо очень кратко, в пределах 5–7 минут. Сказать главным образом о международном молодежном движении, поскольку я был вице-президентом Международной федерации молодежи.
Потом за меня взялся Маленков. Маленков сказал кратко:
– Имей в виду, он почти ничего не слышит (это я дословно говорю), поэтому надо говорить громко, даже кричать. Во-вторых, когда придешь к нему в кабинет… А ты знаешь, где кабинет?
– Да, знаю.
– Ничего в руках не держать: ни папок, ни бумаг – ничего не держать.
Потом я ждал примерно неделю. Позвонил Поскребышев и сказал: «Приезжай».
Кабинет Сталина был на втором этаже. Пришел я туда. Запыхался, бежал бегом от ЦК комсомола. Думал, может, посижу, передохну немного. Но Поскребышев сразу сказал: иди.
Открыл дверь, зашел, кричу:
– Здравствуйте, товарищ Сталин.
А он наклонился, молчит. Я тогда вплотную вот так подошел и кричу:
– Здравствуйте, товарищ Сталин.
Он посмотрел, повернулся и пальцем показывает, что надо сесть. Я сел. Начал докладывать – встал. Он махнул рукой: сиди.
В пределах пяти, максимум семи минут я доложил обстановку в международном молодежном движении. Он выслушал. Ничего не спрашивал, не задавал вопросов. И сказал:
– Вам надо войти членом в О бщесоюзный славянский комитет. Это очень важная организация.
Я говорю:
– Хорошо, товарищ Сталин.
И тогда он с акцентом заключил.
– Ну, все, спасибо.
Я встал и пошел:
– До свидания, товарищ Сталин.
Он не ответил. Это была единственная встреча.
Наверное, каждый имеет право на личное мнение. И в те годы я, разумеется, не знал о злодеяниях, совершенных в предвоенные годы. А то, что знал, считал справедливым, ибо враги народа признавали свою вину. Но, с другой стороны, помню, когда я работал в КГБ, мне показывали один документ. Он был помечен, кажется, 12 ноября тридцать седьмого года. Тогда министр внутренних дел написал записку на полстраницы, в которой предлагал расстрелять сотни так называемых врагов народа. И подписи на документе: «За» – Сталин, «за» – Молотов. Все. Но это одна сторона медали. Что касается другой, то все отвергать в его деятельности неправильно. Все-таки более тридцати лет человек возглавлял государство, сделал его могучим, и так оплевывать его нельзя. Нужно приводить аргументы, а не издевки.
А сегодня что происходит? Выплеснулось очень много эмоций, а с эмоциями выплеснулись и все другие очень нехорошие вещи. Ведь мы как-то оторвались от истории, то есть не стали рассматривать процесс формирования нового общества исторически. Вот в чем, как мне кажется, дело. Да, были ошибки в коллективизации, серьезные, грубейшие перегибы, но к войне в основном мы успели подготовиться, так как удалось создать промышленность, да и колхозы показали свою живучесть. А если бы не было индустриализации, что было бы со страной?..
К сожалению, группа определенной направленности взяла верх в средствах массовой информации. Публикуют воспоминания Хрущева. Они тенденциозные. Я глубоко убежден, что это работа Аджубея и Сергея, его сына. Ведь воспоминания Хрущева приспособили к сегодняшнему дню. Взять, например, военный период. Хрущев с сыном сделали из Сталина дурака. Или утверждают, что Сталинградская битва – это заслуга Хрущева. Оплевал Василевского. Почему? На каком основании?
Рукопись надиктовок отца Сергей передал через свои связи в Америку.
– Он отрицает это, Александр Николаевич.
– Сколько бы он ни изворачивался, но это правда. Хорошо, если передал только рукопись. Ведь он был допущен к оборонным секретам…
– А как вы чувствовали руководство Сталина комсомолом в тот период?
– Абсолютно никак. Всем управлял Маленков. ЦК комсомола выходил на него…
– А кто в это время с ним больше всего работал, кто, так сказать, его соратники? Вот вы говорите – Маленков.
– То, что я знаю, – Маленков. А из аппарата ЦК был такой Штемберг. Это была правая рука Маленкова. Маленков ему безгранично доверял. Почему я знаю? Потому что комсомол выходил на него.
– И тогда уже возникал Хрущев? Или только после смерти Сталина?
– Хрущев? Я с ним познакомился в 1946 году на съезде комсомола Украины. Был первый съезд после войны. Меня Михайлов туда взял с собой, вот это было первое знакомство. Когда умер Сталин, я был членом ЦК. Мне позвонили и сказали (а у нас как раз Пленум ЦК комсомола в эти дни, и я готовился к докладу): «Немедленно приезжай в ЦК». Я приехал в ЦК. Собрали членов ЦК и сказали, что Сталин умер. «Проинформируйте свой актив и ждите дальнейших указаний и ничего не предпринимайте, ждите указаний».
Я собрал бюро, сообщил о смерти Сталина. Тогда кто-то (сейчас не помню) предложил:
– Надо переименовать комсомол в ленинско-сталинский.
Это было утром. Я звоню Хрущеву:
– Никита Сергеевич, вот есть такое предложение.
Он с ходу говорит: «А что, это неплохо. Когда у вас пленум?»
– Послезавтра.
– Ну, что ж, давайте.
А в двенадцать ночи звонок: «Сейчас с вами Хрущев будет говорить».
Никита Сергеевич опять спрашивает: «Так когда у вас пленум?»
– Послезавтра.
– А вы пока ничего не сделали?
– Как же, обращение подготовили, проект решения пленума.
– Знаете что, не надо. Мы тут подумали. Ничего не делайте.
Утром я собрал бюро, сказал: «Отбой». Потом у меня уже были постоянные встречи с Хрущевым. Не всегда, конечно, регулярные, потому что в эти годы комсомол уже не очень почитали, но были. Вообще я был достаточно близко знаком с Хрущевым. Он меня наблюдал и в последующем выдвинул в Президиум ЦК.
Я и с Брежневым контактировал главным образом в его московский период. С июня 1957 года Брежнев – член Президиума ЦК КПСС и секретарь ЦК. Тогда ему поручили вопросы развития тяжелой промышленности, строительства, а главное подчинили ему все оборонные отрасли и прежде всего ракетно-космическое направление. Разумеется, были министерства, специальные отделы в Совмине СССР, и далеко не Брежневым воплощались в жизнь космические программы. Поэтому дело не остановилось, когда Леонида Ильича избрали Председателем Президиума Верховного Совета СССР. К сожалению, не внес он ничего нового в законодательство страны, развитие демократических основ, внешнюю политику государства. В памяти о пребывании в этой должности остались только вручение наград соратникам да высшему чиновничьему аппарату. И поездки за рубеж.
– Но все-таки он прошел большой жизненный путь, приобрел опыт и знания в разных сферах экономики, деятельности партии, имел высокие посты, так что с ним сравниться вряд ли кто мог.
– В этом-то весь вопрос, Валерий Иванович! Хрущев подбирал людей соответственно своему складу. И как кто-то поднимался, становился самостоятельным, он тотчас зачислялся в неугодного человека. А Брежнев знал, как вести себя с руководством. Потому и получал поддержку. Пусть формально, но он стал главой великой державы. Ну его и двигали на первую роль. Ему этого страшно хотелось, хотя в случае неудачи и опасения были велики. Поэтому Леонид Ильич колебался до последнего момента. Но когда отступать было некуда, сделал все, как договаривались. Вот так начиналось изгнание Хрущева.
Но я удивлен и не совсем понимаю Воронова Геннадия Ивановича и Шелеста. Они участвовали в подготовке Президиума и октябрьского (1964 года) Пленума ЦК. Они выступали очень остро. Геннадий Иванович выступал главным образом по селу, он был озлоблен тем, что Хрущев издевался над ним, и издевался основательно. Это чувствовалось и в его выступлении. Шелест выступал очень остро. Теперь они пишут по-другому. Даже утверждают: на Президиуме, когда Хрущев в конце прений попросил слово, Брежнев ему отказал.
Не Брежнев, а Хрущев вел заседание Президиума. Он сидел на месте председателя и руководил обсуждением вопроса, почему же он не мог говорить? Это целиком от его желания зависело. Надо отдать Хрущеву должное, он вел себя на Президиуме уверенно и, мне кажется, вполне достойно.
Деятельность Хрущева сегодня освещают необъективно. На эту тему можно говорить много. Ошибок у него, конечно, было предостаточно. Возьмите в области внешней политики. Ведь наша страна за десятилетие трижды была поставлена на грань новой мировой войны. Я не преувеличиваю. Я имею в виду Суэцкий, Берлинский и Карибский кризисы. Вот Карибский кризис. Тут большую роль, в смысле необъективности освещения, сыграл Громыко. Я же был секретарем ЦК и присутствовал на заседаниях Президиума ЦК. Когда случился Карибский кризис, нас всех срочно собрали. Мы сидели, наверное, полчаса, ждали, пока придет Хрущев. Он пришел красный, чувствовалось, что он в шоке и растерянности. Первое, что он сказал, поразило меня:
– Товарищи, дело Ленина погибло.
Это была первая фраза, которую произнес Хрущев. Потом он начал все рассказывать. Поскольку я не был ни кандидатом, ни членом Политбюро, а был только секретарем ЦК, то не знал всей кухни. Ракеты-то завезли туда скрытно, а вывозили их у всех на виду. Конечно, это было унижением нашей страны, унижением нашей армии, ее престижа. Когда вывозили ракеты, американцы останавливали каждый корабль, их офицеры поднимались на борт, отдавали честь и все осматривали, затем, ехидно улыбаясь, уходили с кораблей. Главное, когда ввозили ракеты, с Кастро был разговор, а когда вывозили ракеты, то с Кастро разговора не было. Мы вынуждены были принять ультиматум, который предъявил Кеннеди.
А что было с Берлинским кризисом? Неужели из-за Берлина надо начинать третью мировую войну? А ведь мы были на грани этого. Или возьмите совещание в верхах в Париже. Все приехали, собрались. Англия, Франция, Америка и СССР. И с чего начал Хрущев? Только вошел и сразу потребовал у Эйзенхауэра извиниться за полет самолета Пауэрса. Бестактно. Тот не извинился. Хрущев хлопнул дверью и ушел. Совещание сорвалось.
Если о внутренних наших делах говорить, то Хрущев создал новый культ личности. Трижды Героем стал. А ошибки большие были, особенно в области сельского хозяйства. Ликвидация индивидуальных хозяйств, ликвидация приусадебных участков, запрещение банку давать кредит на строительство жилья. Даже ликвидация лошадей…
Ликвидация министерств без всякой подготовки. Были потеряны все связи. Создали 105 или 115 совнархозов. Аппарат не сократился, а увеличился. А разделение партии? Как можно партию делить на городскую и сельскую? В городе или на селе есть и интеллигенция, и студенты, и рабочие. Поссорился с интеллигенцией, поссорился с военными, с учеными. Он же публично маршалов обзывал нецензурными словами. Я уж не говорю про заседания Президиума ЦК.
– Как Хрущев вообще всплыл после Сталина? Мне всегда казалось, что это была фигура посредственная. А фигура оказалась с большой хитринкой.
– Хитрый хохол. А как всплыл, я на этот вопрос не могу ответить. Не знаю этого. Маленков, насколько я помню, в ту пору был больше на виду. Даже сравнивать нельзя.
С другой стороны, у Хрущева и заслуги были. Величайшая его заслуга – то, что мы с репрессиями кончили. Извините за нескромность, я в какой-то степени принимал в этом участие, поскольку с 1959 года уже работал в КГБ. Нельзя сбрасывать, конечно, со счетов его заслугу в строительстве жилья. Да, сегодня хрущевские дома плохи, но по тем временам, когда люди в бараках, коммуналках, в землянках жили, это, конечно, было большим делом. А вот эти шараханья: сегодня кукуруза, завтра давайте химические удобрения и так далее… Авторитет Хрущева в последние годы его работы резко ослаб и в народе, и в партии.
– Ему мешал низкий уровень культуры?
– Об этом даже нечего говорить. Он совсем не читал литературу.
– Я помню, Александр Николаевич, что он и писать-то толком не мог.
– Расписываться умел. Но был общительный, хитрый и, я должен сказать, искренний. Мы при нем не знали, что такое выходной день, что такое суббота. Однажды он решил каждое воскресенье собирать членов Президиума ЦК на даче под Москвой. Отдыхали с утра до поздней ночи. Вместе обедали. Часто приглашались артисты с Украины. Часов до двух-трех ночи пели, плясали. Хрущев построил там тир и заставлял всех стрелять из охотничьего ружья по тарелочкам… 
– Знаю, что устроил просмотры новых фильмов, спортивные соревнования в бассейне в Доме приемов на Ленинских горах.
– Да, и это было. В общем, очень хитрый был и ловкий. Тут надо отдать ему должное. Вы смотрите, он же с такими китами справился, как Молотов, Каганович, Маленков, Берия и другие. Одно это говорит о том, что он был способный интриган. А сейчас в печати все передергивают, извращают. О его ошибках вообще не говорят. Святой человек! Промкооперация, это я вам точно говорю, давала по нашим нынешним деньгам пять с половиной миллиардов рублей продукции. Ликвидировал. Сам лично ликвидировал, и все.
– А семью его вы знали, Александр Николаевич?
– Знал и Сергея, и Раду. Что касается Рады, то я о ней хорошего мнения. Женщина умная, скромная, никогда у нее не было особых нарядов, никогда она себя не выпячивала. Она не использовала положение отца.
Вообще его было за что критиковать и за что освободить от работы. То ли с возрастом, то ли из-за болезней он потерял реальное ощущение обстановки, положения дел в стране. Его критиковали за это, когда был закрытый Президиум, когда освобождали от должностей. Его критиковали и за то, что Хрущев не возражал, когда Сергею присвоили звание Героя Социалистического Труда. А он – мальчишка, только начал работать у Челомея. Что касается Аджубея, надо отдать ему должное, он способный, мог писать, быстро схватывал, но бабник и выпивоха… Нина Петровна, жена Хрущева, очень скромная, всегда в стороне, никуда не лезла, никем она не командовала. В этом отношении такой же была и жена Брежнева. Нина Петровна бывала иногда на приемах, но очень редко и вела себя скромно. Вот то, что я знаю об этой семье.
– А Микоян какую роль играл во всей этой истории?
– Когда освобождали Хрущева?
– И когда освобождали, и во время его работы, какие у них отношения были?
– У них отношения были близкие. Я думаю, что из всех, кто был в то время в руководстве, особенно в последнее время, самым близким Хрущеву был Микоян. Они и отдыхали регулярно вместе, и жили на Ленинских горах рядом. Микоян, когда освобождали Хрущева, единственный не выступал по существу. Он только внес предложение не освобождать Никиту Сергеевича сразу от двух должностей, а оставить его на одной из них. Но это предложение никто не принял.
– В письмах в ЦК КПСС коммунисты спрашивают: этот пленум был заговором или просто хорошо подготовленным мероприятием членов ЦК в силу того, что нельзя было дальше терпеть Хрущева?
– Скорее второе. Всякое заседание в порядочном доме готовится, тем более по такому вопросу. Готовилось и заседание Президиума, и заседание пленума. Возглавлял работу Брежнев. Хотя есть версии, что главную роль там играл Суслов, и на меня ссылаются. Моя роль состояла в том, что Брежнев поручил мне принять участие в подготовке материалов к докладу. Вот в этом я участвовал. Было это летом 1964 года. В июле или в августе я поехал в Железноводск, чтобы там работать над докладом. Спросил у Хрущева разрешение поехать в отпуск. Он сказал: «Поезжайте».
Скоро мне в Железноводск позвонил Брежнев, спросил:
– Как отдыхаешь, как дела? 
Я говорю: дела нормальные, отдыхаю хорошо.
– Что-то ты долго отдыхаешь. Пора бы уже возвращаться.
Я понял намек и сразу выехал. Зашел в ЦК к Брежневу, дал ему подготовленный материал. Он прочитал, сказал, что надо еще поработать. Тогда я поехал в Барвиху, продолжил там работу над этим докладом, вновь дал Брежневу.
Брежнев посмотрел и говорит:
– Да, надо еще немного поработать. Давай так сделаем. Вот Полянский и ты, сядьте вдвоем. Надо сократить, тут много написано.
Я сейчас не помню, было, наверное, страниц пятьдесят. Мы с Полянским сели, поработали. Дали Брежневу. Он говорит: «Это вроде бы уже хорошая основа». Вот и вся моя миссия.
– Пишут, что Кулаков в Ставрополе собирал членов ЦК – на охоту они вроде бы ездили.
– Это, конечно, чепуха. Я отдыхал в Железноводске, но ни на какой охоте не был, с Кулаковым не встречался. Всю работу по подготовке Президиума и пленума вели два человека: Подгорный и Брежнев. Они поговорили со всеми. И с самым последним говорили с Сусловым. Я уверен в том, что Брежнев и Подгорный боялись Суслова, потому что Суслов – это флюгер. Он был для всех хороший: для Сталина, для Хрущева, для Маленкова, для Брежнева. Боялись его. Когда уже со всеми поговорили, включая Малиновского, министра обороны, только после этого был разговор с Сусловым. Со мной Брежнев тоже говорил перед тем, как поручить готовить материал к докладу.
Брежнев человек неглупый. Начал он с того:
– Как ты живешь, Саша? Какие у тебя отношения с Семичастным?
А Семичастный был Председателем КГБ. Я говорю: очень хорошие, Леонид Ильич. У нас так сложилось, что я шел, а он – за мной. Я был вторым секретарем ЦК комсомола, после меня он стал. Меня избрали первым, а он следом за мной. Меня взяли заведующим отделом парторганов ЦК, потом двинули дальше, после меня он пришел. Только потом меня – в КГБ, а его – в Азербайджан вторым секретарем ЦК. Вот тут наши пути разошлись. А отношения у нас хорошие.
– Ну, а как все-таки ты, Саша, смотришь на обстановку в партии и стране? Что видишь хорошего, что плохого, что одобряешь, что не одобряешь?
Я немного замялся, кто его знает, как себя вести, говорю: дела идут. В общем ушел от разговора.
Тогда он говорит:
– А как ты смотришь на ошибки Хрущева?
Я медлю, а потом говорю:
– Я этого не одобряю.
– Ну хорошо.
Посидели, помолчали и на этом разошлись.
Скоро была вторая беседа, уже более предметная. Он стал говорить обстоятельно об ошибках Хрущева, что дальше трудно терпеть, что это компрометирует партию и страну, что могут быть серьезные осложнения. Я согласился и ответил, что дальше это терпеть нельзя. Он немного подумал, а потом сказал:
– Давай так договоримся. Ты подготовь материал к докладу. Изложи, что хорошее, что плохое было.
Я согласился. О подготовке документа я уже говорил. Потом настало время действий. На Президиуме все выступали единодушно. Говорили и о положительном, но акцент делали на недостатки. Конечно, обстановка была нервозная. Но это накал критики не снизило. Все пришли к выводу, что дальше такое положение терпеть нельзя. На Президиуме председательствовал Хрущев. Первым выступил Брежнев. Выступил он очень кратко, но существо изложил обстоятельно: претензии, которые имелись к первому секретарю ЦК. Потом начали выступать другие. У меня есть записи, я могу подробнее сказать, кто о чем говорил. Но не в этом дело. В основном все говорили о недостатках. И выводы, как правило, были единодушные: дальше вас, Никита Сергеевич, на этом посту нельзя оставлять.
Многие говорят, что он слезы распустил на этом Президиуме. Твердо скажу: не плакал он, это придумали. Я уже говорил – вел он себя нормально, очень уверенно. Я бы сказал достойно. Не знаю, зачем Шелест выдумал про слезы. Эту байку потом подхватили. И закончил заседание Хрущев обстоятельно. Я записал почти стенографически его речь. Выступал он недолго. По некоторым вопросам возражал. «Вот вы меня критикуете, что я партию разделил на крестьянскую и на городскую. Но вы все равно к этому придете». Потом что-то оправдывал в кубинском кризисе. Кстати, я тоже об этом говорил в своем выступлении. И другие говорили. «А вот тут я не согласен, – возражал Хрущев. – Мы не один раз обсуждали этот вопрос».
Но самое главное, я считаю, что он сказал в заключение:
– Это заседание Президиума является историческим. Вы смотрите, мы дожили до такого периода, когда критикуют первого секретаря ЦК партии. Это говорит о политической зрелости нашего Президиума. Я с вами бороться не собираюсь. Моя вина в том, что мне надо было раньше уйти. Но знаете, я человек, а у всякого человека есть свои слабости. И вот тянул, не соразмерил свои силы и обстановку в стране. От вас я оторвался. Ни с кем из вас я не встречался.
И закончил выступление словами: бороться с вами я не буду, выступать на пленуме не буду.
Брежнев зачитал проект постановления пленума. Хрущев не возражал. Пошли на пленум. На пленуме были улюлюканья. Я прямо скажу, это не украшает членов Центрального Комитета, вернее, некоторых товарищей. И сегодня, я знаю, кое-кто выступает так же на пленумах. Просто диву даешься. И тогда шум в зале, улюлюканья, выкрики: «Долой его! Исключить его из партии!» И всякие другие…
В общем, вопрос об освобождении Хрущева созрел. Ну, еще можно было, допустим, год терпеть. Но время – фактор материальный. Много мы и так потеряли из-за своей доброты.
– А как вел себя Косыгин?
– Он целиком был за обновление руководства! Я вообще очень высокого мнения о Косыгине. В составе руководства Косыгин был самым умным, самым способным деятелем. Инициатор реформ ведь он. Некто Бурлацкий пишет, что Андропов имел отношение к реформам, что он инициатор реформ. Увы, Юрий Владимирович абсолютно никакого отношения к ним не имел. Это Косыгин инициатор, это его идеи, его предложения по преобразованию страны. И вместе с экономистами-практиками он и предложил эти реформы. У Брежнева отношения с Косыгиным были трудные. Леонид Ильич к нему относился ревниво.
– Это понятно, Александр Николаевич, Косыгин был поумнее, более квалифицирован.
– Это бесспорно…
– А скажите, кандидатуру Брежнева предложил Суслов? Не помните?
– Если мне память не изменяет, еще на Президиуме, кажется, Подгорный Брежнева предложил. Почему так думаю? Об этом не написали нигде. А вам могу сказать, на пленуме еще возник вопрос о том, чтобы ввести должность второго секретаря ЦК. С таким предложением выступил Лесечко, заместитель Председателя Совмина СССР. Он предложил кандидатуру Подгорного. У Лесечко с Подгорным были братские отношения. И, видимо, был разговор с Подгорным, но об этом я только догадываюсь: иначе такая самодеятельность непонятна. Но это предложение было отвергнуто.
Вам-то известно, что я Брежнева знал хорошо, бывал с ним и на охоте, и на хоккее, и на футболе, бывал у него и дома. Знаю много о нем с разных сторон. И скажу, что некоторые качества у него были выдающиеся. Если бы присваивали партийным руководителям звания народного артиста или героя сцены, я бы ему такого героя присвоил не пять, а десять раз. Он настолько умел расположить к себе любого человека, что диву даешься. Это поразительная способность. Умел вовремя заплакать, вовремя улыбнуться. И почти всю жизнь занимал высокие посты – не случайная фигура в партии.
– Об участии Брежнева в аресте Берии говорится как-то глухо. С чем это связано, почему нигде не раскрывается его роль? Ведь он был в то время руководителем крупного масштаба.
– Не знаю истинных причин такой «скромности». И вообще здесь многое неясно. В 1952 году на XIX съезде КПСС его избрали членом ЦК и кандидатом в члены Президиума. Это высокое положение в партии, хотя в то время кроме большого Президиума была и узкая группа членов Бюро. После смерти Сталина в марте 1953 года ему подобрали странную должность – начальника Политуправления Военно-морских сил. Такой структуры тогда вообще не было: существовало Главное политическое управление Советской Армии и Военно-Морского Флота.
Вот в этом качестве Брежнев как генерал и был привлечен к аресту Берии. Но роль его была номинальна. Он стоял в охране комнаты в Кремле, где содержался некоторое время Берия. Так что хвалиться Брежневу нечем. Мало кто знает, чем он вообще занимался до февраля 1954 года.
– А как вы смотрите на избрание Брежнева генсеком?
– Тогда других кандидатур никто не выдвигал. Случайный он был человек или нет? Все-таки, если взять его послужной список, то он не случаен – секретарь обкома, секретарь ЦК Молдавии, второй, первый секретарь ЦК Казахстана, секретарь ЦК КПСС, Председатель Президиума Верховного Совета СССР. Кстати, на целину я несколько раз ездил. Пономаренко там еще был первым секретарем, а он – вторым. И я ни разу с ним не встречался. Поездишь по областям, помотаешься, приедешь к Пономаренко, начинаешь ему говорить о проблемах. Он вынимает блокнот, все записывает. Через сутки проверяешь, он уже дал команду, все решается. А Брежнев даже ни разу меня не принял. Да и самому идти к нему не хотелось.
И теоретически был он малограмотным. Ленина, видимо, не читал. Даже основополагающих работ его не знал. В этом я убедился, например, когда работали в Завидово. Он меня пригласил. Сидели там больше месяца, готовили доклад на XXIV съезде партии. Я был поражен: самых основных произведений Ленина, особенно «Завещания», он не знал. Я уже не говорю об общеобразовательной подготовке… Бывало, придет на Президиум: «Мы вчера лежали с Викторией Петровной и читали. Вот этот номер «Крокодила» показался нам интересным»… И начинает о «Крокодиле». Он, кроме «Крокодила», ничего не читал…
Конечно, если бы знать, что такой человек придет на первую роль, я уверен, никто бы на это не пошел. Мое личное мнение: из того руководства сильнее Косыгина никого не было. Но мы недооценили его, сочтя производственником.
– Человек он, насколько я знаю, Александр Николаевич, был уважаемый в народе. Хотя печать особенно не смела его хвалить.
– Согласен, человек он был уважаемый и в партии, и в народе, и среди многих руководителей, лидеров иных стран. А Брежнев настраивал членов Политбюро против него. Как так можно? Например, Брежнев звонит мне домой в воскресенье: «Слушай, Саша, завтра мы будем обсуждать такой-то вопрос. Я тебя прошу, ты поддай этому Алексею». О том же самом он просил Мазурова и Кулакова. Это то, что знаю я. «Надо купить вот это», – часто говорил Брежнев. Косыгин отвечает: «Леонид Ильич, у нас нет денег». «Алеша: ты умный человек, ты найдешь валюту».
– А когда началась заметная деградация Брежнева?
– Я думаю, что года два он все-таки держался. Может быть, полтора. Брежнев в ту пору серьезно интересовался делами, надо отдать должное, прилично вел себя по отношению к товарищам, старался решать вопросы как-то коллегиально. А года через два все покатилось под гору, пошло по-другому. В общем, стало ясно, что это далеко не та личность, о которой многие мечтали.
– Но ведь что удивительно, Александр Николаевич! У коммунистов, не знающих всей кухни, возникал и такой вопрос: «Хорошо, в Брежневе мы ошиблись, проглядели недалекого человека». Говорить он не мог, в последнее время в его речах появилась какая-то бессвязность. Но как же его окружение? Я знал многих: и Косыгина, и вас, и других секретарей, и членов Политбюро… 
– А вы знаете его кличку? Остап Бендер. Между собой мы так его называли. Он утром начинал работу с телефонных звонков. В течение часа всех обзвонит, узнает, где и что нового. Допустим, сегодня было заседание Президиума Верховного Совета, награждали вас, дали вам орден Ленина. Он первый звонит: «Я тебя хочу поздравить. Вчера награждали. Тебе орден Трудового Красного Знамени хотели дать. Но я выступал несколько раз, прислушались и дали тебе все-таки орден Ленина».
– Уважаемые люди из окружения как-то возвышали и генсека. Свет от других падал на Брежнева. А вы же все, за малым исключением, молчали и поддакивали. Правда, скоро началась смена поколений, пришли новые: Алиев, Черненко, Шеварднадзе.
– Валерий Иванович, не совсем так. Я вам скажу, что далеко не все молчали. Косыгин часто возражал. Что касается меня, то я вам приведу три примера, только вы поймите все правильно.
Один раз я выступил на Политбюро и поставил вопрос, нужна ли рядовым членам Политбюро охрана. Когда меня избрали членом Политбюро, я отказался от охраны и примерно месяц ездил и ходил без сопровождения. Брежневу, видимо, об этом доложили. И вдруг он на Политбюро ставит этот вопрос: «Почему Шелепин отказался от охраны? Кому он не доверяет?» Вызвали Семичастного: «Почему вы нарушаете решение Политбюро? Почему Шелепин без охраны ходит?» А я тогда сказал, что охрана мне не нужна. Я за то, чтобы охранять первых двух лиц, вернее тройку, возглавляющую ЦК, Верховный Совет, Совмин, а всех остальных охранять не надо. Суслов вскочил: «Вы хотите быть белой вороной среди нас?!» Его это взбесило.
Теперь второе. Во время демонстрации мы стоим на Мавзолее. Мне стыдно – люди несут портреты, иногда толком не зная, чьи. На одном из заседаний Политбюро я и сказал: «Товарищи, не знаю, как вам, а мне, когда я стою на трибуне, стыдно, когда несут портреты членов Политбюро. Я предлагаю портреты не вывешивать и не носить». Опять первым вскочил Суслов: «Это нарушение традиций! Это подрыв авторитета партии!» Как начал окать – хоть всех святых выноси. А Брежнев его поддерживал.
И наконец, третье, наиболее существенное. Собрали как-то расширенное заседание Политбюро с участием всех первых секретарей ЦК компартий союзных республик и человек пятнадцать секретарей обкомов и крайкомов из Российской Федерации. Обсуждался вопрос о крупных животноводческих комплексах. Я очень тщательно подготовился к этому заседанию. Возможность такая у меня была, потому что я занимал сразу три поста в партии: и секретарь ЦК, и заместитель председателя Совмина СССР, и председатель Комитета партийно-государственного контроля. В общем, аппарат мне помог квалифицированно подготовиться. Я выступил и раскрыл истинное положение у нас в сельском хозяйстве. Привел цифры, раскритиковал Старовского из ЦСУ, секретаря обкома, который подтасовывал и давал искаженные цифры.
В общем, я сказал, что я за животноводческие комплексы, но нельзя допустить поспешной ликвидации мелких и средних животноводческих ферм, и внес предложение в присутствии всех (и Мацкевич был): «Освободить от работы министра сельского хозяйства Мацкевича». Когда Брежнев заключал, то он никак не реагировал на мое предложение. Меня это удивило. На другой день утром звонит: «Ты можешь сейчас ко мне зайти?» Захожу к нему.
– Как понимать твое вчерашнее выступление?
– Как понимать? Как выступал, так и понимайте.
– Так это же против меня. Ты что, не знаешь, что я курирую сельское хозяйство? Какое ты имел право вносить предложение о Мацкевиче? Это моя личная номенклатура.
И после моего выступления отношения стали вот такие: ни в чем не поддерживал, а наоборот, палки в колеса ставил. А потом предложил меня убрать из ЦК. В ноябре или декабре 1964 года я был избран в состав Политбюро, а в апреле 1967 года, то есть через два года, уже отправлен в ВЦСПС. Когда в профсоюзы перешел, то я и не на все заседания Политбюро приглашался, со мной перестали советоваться и мало считались. А те вопросы, которые я ставил, оставались без поддержки.
– То есть он был еще мстителен и злопамятен?
– Очень. Он ничего не прощал, он ничего не забывал. Один раз во время работы в Завидово он вдруг предлагает: «Поедем в Москву съездим». Поехали. В «Мерседес» посадил меня впереди, сам – за баранку. Охране: «Давайте вы на другой машине». И вот ведет машину. Я буду говорить так, как он говорил. В общем, он начал давать характеристики некоторым людям. «Вот Суслов, это же дерьмо. Что ни поручишь – ничего сам не делает. У него только одно: надо создать комиссию, поручить комиссии. По нему часы можно проверять: без одной минуты девять приходит, без одной минуты шесть уходит».
И еще по поводу мстительности. Брежнев говорит: «Кириленко! Это же топор. Я ему никогда не прощу Украину»… Это дословно. Я постеснялся спрашивать, а он не раскрывал, в чем вопрос с Украиной. И он ему не простил, выгнал его. За полтора, что ли, месяца до пленума. Кириленко еще не освобожден, а портрет его перед 7 ноября уже убрали. Мстительный был мужик.
– Ну, а окружение его, помощники какую роль играли?
– Отвратительную роль играл Цуканов. Это был главный его интриган. Он подзуживал, докладывал сплетни и всяких дохлых кошек подбрасывал. Это железно. Второй его помощник по секретариату – Голиков Виктор. Тот, должен объективно сказать, так как я с ним сталкивался, человек порядочный, а этого Цуканова Брежнев взял из Днепропетровска. Это два главных помощника… – А из членов Политбюро на кого он опирался?
– Ну, немало было вокруг него всяких, в том числе и достойных людей. Но, знаете, слаб человек. У нас любят подтопить кого-то. Но особым доверием пользовался Черненко. Этого человека он вытянул из Молдавии. Довел до члена Политбюро и каждый год награждал. Так что преданнее трудно себе представить.
Ошибки у партии, безусловно, были. Частично из-за слабости лидеров, частично из-за централизованного руководства. Но партия шла вперед, страна строилась. Успехи были серьезные. Мир уважал нашу державу, во всяком случае прислушивался к нашему слову. Народ все делал своими руками. Займов нам практически не давали, своими силами, как говорят, своим горбом вытянули державу. Откуда деньги брать? Брали из села. Другое дело Англия. Она располагала колониями и за счет рабского труда, ограбления колоний совершила техническую революцию.

***

Расставаясь с Александром Николаевичем, мы говорили о новой встрече. Но больше встречи, к сожалению, не состоялось. События в стране приобрели бурный характер. И только в апреле 1999 года я увидел на Новодевичьем кладбище скромную плиту из лабрадора с короткой надписью: «Александр Николаевич Шелепин». И годы рождения и смерти.
Ушел очень энергичный, способный, деловой человек, память о котором, несомненно, сохранится в истории страны.