Почему из озера Ильмень уходит и рыба, и рыбаки.
Новгородские рыбаки говорят, что в озере Ильмень мельчает рыба. Жители деревень замечают, что самих рыбаков на Ильмене все меньше. А вслед за рыбаками уходят вековые традиции рыбной ловли.
Возле устья реки Веряжи, примерно в двадцати километрах от Великого Новгорода, местные жители любят посидеть с удочками. В пасмурный сентябрьский день с моста видно сразу с десяток рыболовов, которые по обоим берегам выглядывают из-за кустов или из высокой травы в 30–50 метрах друг от друга. Совсем рядом Веряжа впадает в Ильмень – главное новгородское озеро, которое кормило десятки поколений местных жителей. Но на нем любителю сейчас почти не порыбачить. В этом месте дно у озера очень пологое, год выдался сухой, отчего вода отступила далеко от весенних берегов. Да и какая рыбалка на сильном ветре, когда у тебя надувная лодка?
За несколько минут один из рыбаков вытаскивает подлещика. Соседи машут руками и поднимают большой палец вверх. У них пока никакого улова. Об ильменских уловах рыбаки говорят неохотно. У них свой зуб на промысловых добытчиков, которых они считают виноватыми во всех бедах новгородской рыбы.
«Вы видели, что продают в рыбном магазине в центре города? Судачки – вот такие «карандаши», – рыбак показывает пядь указательным и большим пальцами руки. – И ведь не стесняются. Куда смотрит рыбоохрана, чем они занимаются?» Сам Ильмень – мелководное озеро: до десяти метров в глубину в самые полноводные годы. А заливы, запруды и озерца можно перейти вброд.
Помимо судака в Ильмене ловят щуку и леща, которые тоже заходят в пойменные зоны, а также мелкую рыбу: синца (сопу), чехонь, плотву и другие виды, которые рыболовы называют мелкочастиком.
Рыбный промысел, о котором нелестно отзывались рыбаки с удочками на реке Веряже, ведет свои традиции с рыбаков, которые выходили в открытые воды озера на парусах сотни лет.
Сейчас, как и много лет до этого, в небольшой бухте в деревне Юрьево, недалеко от Юрьева монастыря к югу от Новгорода, пришвартовано около десятка сойм – грузовых лодок с мачтами. А ночью небольшие рыболовецкие суда выходят в озеро на промысел. На одной из них ходят Алексей Ляшенко и его сын Евгений. Вечером они заводят мотор, отталкиваются от берега длинной жердью и идут на место лова вместе со своими коллегами с другой соймы, чтобы потом соединиться в двойку и тащить одну большую сеть на парусах.
Озеро Ильмень только на карте России кажется маленьким. На рыболовном участке далеко от берегов суда начинает раскачивать, хотя сильного ветра на озере нет. Эффект усиливается массой рыбы, которая копится в сетях. Неподготовленные люди, оказавшись в сойме, нередко жалуются на тошноту и морскую болезнь. Рыбаки-новички привыкают к этим условиям за пару недель и потом не обращают на качку внимания. Они рассказывают, как к ним приходят опытные моряки, которым тоже становится дурно. Судна небольшие – до 12 метров в длину, поэтому любая волна ощущается сильнее, чем в море, а если ветер сильный, кажется, что лодку вот-вот перевернет.
Лодка идет на место рыбалки на моторе часа полтора. Затем мотор глушат и поднимают паруса. Их у соймы два – носовой и кормовой (или фок и грот – так в классической морской терминологии). По ситуации поднимается один или оба. В XXI веке паруса до сих пор нужны по двум причинам: они экономят топливо, да и на механизированной тяге сейчас ловить попросту запрещено. Паруса установлены не только на соймах, но и на более современных моторных катерах. Хотя ночью посреди озера никто не увидит, и этим, как рассказывают, некоторые иногда пользуются – включают моторы.
54-летний Алексей Ляшенко ловит рыбу 30 лет – почти все время, что живет в Новгороде. Когда подрос сын Женя, отец стал брать его с собой. Сейчас 29-летний Евгений уже создал семью и сам стал отцом. Ему промысел тоже нравится, и хотя мужчине проще получить новую специальность, он продолжает ходить с отцом в озеро. В этот раз за ночь Евгений даже не прилег отдохнуть: сидел с навигатором и наблюдал, куда идет судно.
«Сейчас развились информационные технологии: можно знать заранее, какая будет погода, какой ветер, – объясняет Ляшенко-старший. – Много в озере зацепов (подводных преград), которые остались с войны или вообще с незапамятных времен. Они забиты в навигаторы. Рыбаки сбрасывают друг другу координаты – и ты уже как бы занимаешься слаломом, обходишь эти зацепы».
По словам Алексея, не всякий старый рыбак хочет разбираться в новых технологиях, поэтому молодежи в промысле всегда рады. Но случай его сына – скорее исключение: «Тенденция идет к тому, что невозможно станет работать. В каждой деревне, которые находятся на берегу озера, были люди, которые сидели без работы, но они с 14 лет были рыбаками. И если по деревне идешь, знаешь, где живет рыбак. Его можно взять с собой на раз или два и не надо учить всему. А сейчас пацаны, которые лет 10–15 назад сами ходили с неводами, уехали в город и нашли стабильную работу. И вот, например, идет ночная рыбалка – и какой пацан будет ходить в озеро, вместо того чтобы ходить по клубам, дискотекам или девушкам? Это мы, старики, уже с семьями, готовы ходить. Кадров нет, никто не хочет учиться ловить. Там же надо знать, как с парусами работать, сетки чинить, как с рыбой работать».
Ляшенко-старший рассказывает, что люди не идут в профессию еще и из-за экономического фактора. В ней нет больших финансовых перспектив: «Прожить на рыбе человек может, прокормить семью может. Но приобрести хорошую машину или квартиру – не может, это нереально. Сейчас контроль всё жестче и жестче становится, ввели недавно промысловые участки (акватории-лоты, за пределами которых рыбная ловля запрещена. Это значит, что промысловикам теперь нельзя ходить по всему озеру, как раньше, и искать, куда сегодня ушла рыба). Не факт, что эта отрасль останется. Рыбаки из промысла уходят, специалистов становится меньше и меньше».
Как одну из главных проблем, проявившихся в последние десятилетия, рыбаки называют зарастание пойменных зон. Мелководная акватория озера рядом с устьями крупных рек – Мсты и Ловати – заросла илом, песком и травой. Чтобы поймы расчистить, требуется много средств и принципиальное решение на уровне выше регионального.
По словам Елены Васильевой из новгородского филиала ВНИРО, статистика показывает, что разницы между тем, что было до и после очистки пойменных зон, нет, и, по всей видимости, проблема нерестилищ надуманна. «Рыбохозяйственную мелиорацию не проводят же ради процесса, должна быть достигнута определенная цель, – говорит она. – Мы должны улучшить воспроизводство на годы и увидеть это в цифрах. Так вот по результатам исследований получилось, что и так всё неплохо было».
При проведении мелиорации выяснилось, что она создает и другую проблему: некуда девать отвалы грунта и травы, которые не годятся ни на сельскохозяйственную, ни на строительную деятельность. Совсем другое дело, утверждает эксперт, работать на локальном уровне: выкапывать заиливающиеся воротки (протоки) к запрудам и маленьким озерцам, чем обычно и занимались рыбаки, пока их было много.
Когда региональные и федеральные власти проявили внимание к проблемам рыбаков, в городе активизировались те, кто потребовал более жесткого контроля за промыслом и в целом за рыболовной отраслью на озере Ильмень. Их мотив был в том, чтобы не допустить уничтожения поголовья рыбы. В 2017 и 2018 годах в Новгороде несколько раз собирались митинги, на которых отраслевые требования сменялись более радикальными политическими: начиная от реформирования системы контроля и заканчивая полным запретом промыслового лова на несколько лет. Ситуация накалилась до предела, дошло до прямых взаимных угроз промысловикам и защитникам озера и порчи имущества.
Часть рыбаков-любителей объединилась в общественную организацию «Ильмень». Их не устраивали методы ловли в промысле, и им казалось, что именно промысел ответственен за неучтенные браконьерские уловы. Представители промысла парировали эти выпады тем, что именно за ними «Рыбоохрана» следит больше всех, тогда как любители остаются в стороне и имеют больше возможностей скрыть реальные уловы и незаконные орудия лова. Закончилось всё пожаром на крупнейшем рыбопромысловом предприятии региона «Красный рыбак» и порезанными шинами на машинах рыбаков-любителей в деревне Взвад, которая считается новгородской рыболовной Меккой и где также находится «Красный рыбак». Пожар, вероятно, в этой истории – случайность, но народная молва тут же придумала диверсию. Кто-то посочувствовал, кто-то позлорадствовал.
Деревня Взвад находится в стороне от основных транспортных путей, в двадцати километрах к северу от Старой Руссы, у реки Ловать. Здесь расположился рыбозавод «Красный рыбак». На берегу стоит покосившаяся из-за низкого уровня воды понтонная пристань. К ней причаливают суда, которые выгружают рыбу на транспортную ленту, ведущую в цех. В цеху мужчины и женщины снуют с тележками и палетами с рыбой. Свежую они везут в холодильник, где ее замораживают при температуре минус 36–38 градусов, а потом грузят на машины, которые везут рыбу в переработку.
Директор «Красного рыбака» Сергей Дробинин проводит экскурсию по заводу: «Вы тут можете увидеть столовую рыбу, которая реализуется в области в магазинах: судак, щука, лещ, синец. А это, – мужчина показывает на небольшую продолговатую рыбу, – чехонь, ее солят, а потом реализуют». Тем временем работники грузят машину 4,5 тонны чехони и полтонны сопы. Все это поедет в Ульяновск. Раньше рыбу перерабатывали тут же: солили, вялили и сушили. В 2020 году по решению суда «Красного рыбака» лишили такой возможности из-за выявленных нарушений в производственном процессе. Директор не уточняет каких, а говорит о «палочной системе» в контролирующих органах: «В рыбоохране говорят: а что делать? Дают план, и если его не выполнить, инспектора лишат работы. А штраф для звеньевого – руководителя бригады от 20 тысяч и выше».
Рыбаки теряют интерес к профессии. Любые формальные нарушения, за которые раньше не наказывали, теперь влекут за собой крупные штрафы.
«У них предки этим занимались, родители всю жизнь в этом прожили, – рассказывает Дробинин о жителях деревни. – Но они не видят в этой работе своих детей и внуков. А кто чужой сюда придет? Никто. У меня специальность – штурман-механик судна дальнего плавания. Я могу и на судне работать, и промышленным рыболовством заниматься.
С точки зрения экономики Ильмень отчасти напоминает рукотворные водоемы и рыбопитомники. Его природу нельзя назвать нетронутой, его экосистема находится под контролем человека. Количество и виды рыбы напрямую зависят от хозяйственной деятельности. Сейчас, как и 15 лет назад, в озеро выходит около 20 двоек – катеров и сойм, а также четыре лодки с неводом-двойкой. Они все и обеспечивают годовой улов, который держится много лет на одном уровне, несмотря на уменьшение количества рыбаков. Зимой эти же рыбаки ставят под лед мережи – особые сети, в которые рыба заплывает и может в них какое-то время свободно жить. Если зима достаточно холодная и снежная, а лето не аномально сухое, беспокоиться рыбаку не о чем. Но рентабельность лова все равно падает, и рыбаки постепенно теряют энтузиазм.
«Невод раньше называли мелиоратором, – говорит Сергей Дробинин. – Мелководье зарастает. А невод нижним подбором выкашивает растительность. И нет зарастания. Невод собирает и самую больную рыбу. Если неводов не будет, то пойдет зарастание озера, его мелководной части. Любители не смогут ездить на моторах. Ну и заведется солитер (ленточный червь-паразит), вызывающий заболевание рыбы. Больная рыба будет заражать здоровую».
Елена Васильева отмечает, что раньше каждая промысловая бригада самостоятельно заботилась о состоянии акватории, в которой ловила рыбу, поэтому крупные проекты мелиорации были не только не нужны, но и вообще бессмысленны: каждый занимался этим на локальном уровне, что было эффективнее и дешевле многомиллионных проектов.
Директор «Красного рыбака» Сергей Дробинин считает, что предприятие доживает, возможно, последние годы. А сама деревня, вероятно, переориентируется с промысла на туризм: «У нас работает молодежь до 30 лет, они еще немного держатся. Но я уверен, что невода через пять лет уже не будет – остался один. А потом из-за того, что не будет людей, останутся мережники, единичные рыбаки. Мелководные участки станут зарастать, и ничего хорошего из-за этого не получится. Когда вода зарастает, кислорода в ней становится мало – и рыба начинает дохнуть».
Если человек занялся промыслом, для него это уже и хлеб, и судьба, говорит рыбопромышленник. С ним согласен и рыбак Алексей Ляшенко. Сам он будет держаться до последнего: «Я не знаю, чем буду заниматься, потому что больше ничего не умею делать. Я на рыбе 30 лет, поздно уже переучиваться. Сторожем? Права как бы есть, не то чтобы такси, но извозом каким-то заниматься могу. Но невозможно бросить озеро, оно притягивает. Никак. Буду до последнего сидеть и ловить, наверное».
При этом он уверен, что промысел терять нельзя, и если не получится сохранить полноценный лов, то нужно его оставить как местную изюминку: «У нас рыбы даже на гербе нарисованы. Если не градообразующая отрасль, но хотя бы как историческая. Это наше прошлое, Ильмень всегда был рыбным».
Алексей САБЕЛЬСКИЙ
