К 200-летию со дня рождения поэта И.С. Никитина
У ЛЮБОЙ власти – кроме советской, которая была народной и не нуждалась в каких-либо приукрашиваниях, – есть общее неизменное свойство: казаться лучше, чем является. Чтобы данное свойство реализовалось полнее, надобно в известных пределах поощрять искусство и прежде всего литературу. Пример тому – судьба русского поэта Ивана Саввича Никитина. Талант его приметил граф Д.Н. Толстой, видный местный чиновник, позже губернатор Воронежа, где поэт родился в мещанской семье и почти безвыездно жил, и где установлены памятник ему и два бюста. Узнав о никитинских стихах от сотрудника газеты «Воронежские губернские ведомости» Николая Ивановича Второва, Толстой попросил прислать их, а по прочтении решил напечатать со своим предисловием. В ответ Иван Саввич писал графу 5 апреля 1854 года:
«Не знаю, чем и как благодарить мне Вас и Ваше лестное для меня внимание, не знаю тем более, что совершенно понимаю расстояние, разделяющее графа и мещанина. Здесь нет места словам. И что бы я ни сказал, я не выразил бы даже и тени того чувства, которое наполняет мою душу в настоящие минуты, когда я имею честь писать к Вам эти строки».
В изданном в 1856 году Д.Н. Толстым сборнике «Стихотворения Ивана Никитина» было помещено шестьдесят одно произведение. По совету Толстого Иван Саввич послал несколько экземпляров членам императорской семьи, получив от адресатов два бриллиантовых перстня и золотые часы. Вслед за этим, как водится в чиновничьих кругах, подарки прислали поэту некоторые другие влиятельные лица, что посодействовало и благосклонному отношению со стороны цензуры, пропустившей многое, обычно запрещаемое, скажем, сочувствие к простолюдинам и крестьянам, едва скрываемое неприятие крепостнических порядков. Постепенно Никитин преодолевает стеснительность, когда он боялся показать написанное даже близким друзьям, а посланные в октябре 1849 года в «Воронежские губернские ведомости» «Лес» и «Думу» с письмом подписал инициалами И.Н. Стихи там понравились, но свет они не увидели, поскольку анонимные вещи не печатались. Через четыре года Никитин отправляет несколько стихотворений редактору журнала «Пантеон» Федору Алексеевичу Кони, а стихи «Русь», «Поле», «С тех пор, как мир наш необъятный» – в редакцию тех же «Ведомостей», где вспомнили о своем несостоявшемся авторе И.Н. и сразу опубликовали «Русь», ставшую первым печатным произведением поэта:
Под большим шатром
Голубых небес –
Вижу – даль степей
Зеленеется.
И на гранях их
Выше темных туч
Цепи гор стоят
Великанами.
По степям в моря
Реки катятся,
И лежат пути
Во все стороны.
Посмотрю на юг –
Нивы зрелые,
Что камыш густой,
Тихо движутся.
Мурава лугов
Ковром стелется,
Виноград в садах
Наливается…
Это ты, моя
Русь державная,
Моя родина
Православная!..
Перед кем себя
Ты унизила?
Кому в черный день
Низко кланялась?
ИВАН САВВИЧ НИКИТИН родился 3 октября (21 сентября) 1824 года в городе Воронеже в мещанской семье. Отец – Савва Евтихиевич происходил из духовенства, имел свечной завод и лавку, мать – Прасковья Ивановна тоже была из мещан. Об отце первый биограф поэта, преподаватель русского языка и истории в воронежском кадетском корпусе Михаил Федорович Де-Пуле, вспоминал, что это был умный и для своего круга образованный человек, самовластный по характеру, большой физической силы, первенствовавший в кулачных боях, процветавших тогда в Воронеже. Увы, он любил неумеренно выпить, тиранил жену и сына, проматывая нажитое добро. Свечной завод был продан, семья поселилась в ветхом флигельке возле купленного на последние деньги постоялого двора. Печально, но за отцом пристрастилась к выпивке и мать, а когда она умерла, Савва Евтихиевич вовсе опустился. Это его вывел поэт в образе Лукича из поэмы «Кулак»:
Лукич в свой домик возвращался.
Прищурив мутные глаза,
Он шел один, без картуза,
И сильно в стороны шатался,
И вслух несвязно бормотал:
«А вам-то что? Вы что такое?
Вишь, умники! ну, погулял!
Ведь на свое, не на чужое!..
В 1832 году Иван Никитин поступает в духовное училище, а по окончанию переходит в семинарию, быт и обучение в которой описаны в его «Дневнике семинариста», начатом в 1858 году и законченном через два года. Единственное прозаическое произведение поэта опередило «Очерки бурсы» Н.Г. Помяловского, но не стало столь популярным во многом из-за удаленности автора от столицы. По этому поводу он писал А.Н. Майкову:
«Вы не советуете мне ехать в Петербург. Я и сам думаю так же. Зачем мне, дикарю, переноситься в новый мир с его оглушительным шумом, окружать себя новыми, чуждыми лицами и, чтобы не быть смешным, может быть, начать курс нового воспитания. Я доволен моим скромным уголком, и здесь, в глуши, есть у меня свой прекрасный мир, когда одиноко сижу в моей комнате, обдумывая новый труд».
Между тем «Дневник семинариста» является заметным произведением прозы XIX века, отнявшим у автора немало сил. «Когда Никитин докончил «Дневник семинариста», у него показалась горлом кровь, – пишет Де-Пуле. – Последнюю сцену – смерть Яблочкина – и превосходное стихотворение, которым заканчивается повесть, Никитин прочел мне в своем книжном магазине; по нездоровью он несколько дней не был у меня. «Доконал меня проклятый «Семинарист!» – воскликнул Никитин, приступая к чтению».
А стихотворение то – шедевр русской и вообще поэзии – его переводили на многие языки, писали к нему музыку:
Вырыта заступом яма глубокая,
Жизнь невеселая, жизнь одинокая
Жизнь бесприютная, жизнь терпеливая,
Жизнь, как осенняя ночь, молчаливая, –
Горько она, моя бедная, шла
И, как степной огонек, замерла.
Что же? усни, моя доля суровая!
Крепко закроется крышка сосновая,
Плотно сырою землею придавится,
Только одним человеком убавится…
Убыль его никому не больна,
Память о нем никому не нужна!
Вот она – слышится песнь беззаботная.
Гостья погоста, певунья залетная,
В воздухе синем на воле купается;
Звонкая песнь серебром рассыпается…
Тише!.. О жизни покончен вопрос.
Больше не нужно ни песен, ни слез!
ИЗДАВШИЙ в 1912 году «Сочинения И.С. Никитина» литературовед и публикатор М.О. Гершензон отмечал: «Молодой Никитин перед большими праздниками выходил торговать свечами с ларя на соборной площади; в доме царила нищета, пьяный отец безобразно буянил, попытки Никитина достать место конторщика или приказчика терпели неудачу… В высшей степени характерно для Никитина, что он не ушел, но нашел в себе силу начать деятельную жизнь тут же, в той самой обстановке, в которую он был поставлен судьбою. Это был не только результат жалости к отцу: тут было много смирения, уйти всегда легче, но остаться и, стряхнув уныние, приняться за работу – для этого нужна большая сила духа». Став сам содержателем постоялого двора, Иван Саввич гордится своим поступком.
В письме «Неизвестному» он подчеркивает: «Если в дни моей молодости я не задохся, не погиб в окружающем меня воздухе, если я сгладил с себя печать семинарского образования, если я вошел в круг порядочных людей, – всем этим я обязан одному себе».
Несмотря на домашние тяготы, уход из семинарии, забвение мечты поступить в университет, Никитин продолжает учиться, теперь уже самостоятельно. Друзей он просит присылать ему журналы и книги из столицы, занимается даже французским языком:
«Бывало пойдешь, нарубишь дров, затопишь сам печку, сваришь обед с грехом пополам, на стол соберешь и накормишь извозчиков, – пишет он. – Потом, намаявшись днем-то, вечером сядешь за книгу или за писание. Но долго не сидишь, потому что дорожишь сальным огарком. Только что заснешь, тебя уже будят – ворота отпирай да рассчитывайся… Пойдешь на базар, взвалишь себе на плечи мешок в несколько пудов овса, идешь, а сам твердишь: je suis, tu es, it est».
При «Воронежских губернских ведомостях» существовал небольшой дружный кружок, занимавшийся народным просветительством и организацией различных, как бы сейчас сказали, культурных мероприятий. Во главе его стоял историк, статистик, этнограф Николай Иванович Второв, о ком выше упоминалось, едва ли не первым увидевший самобытный талант Никитина и помогавший ему чем мог. Иван Саввич остался благодарным Второву до конца своих дней. Первый сборник стихов Никитин посвятил Второву и члену его кружка К.О. Александрову-Долиняку.
Через этот кружок Никитин познакомился со многими интересными людьми, и эти люди, замечает Второв, «его полюбили». «К Плотниковым и Михайловым, – продолжает Второв, – он ездил в деревни погостить, и молодое женское общество, окружавшее его там, несомненно, действовало на него благотворно, да благотворны были и самые эти светлые минуты, эти впечатления легкости, комфорта, изящества, женской грации, им доныне не испытанные. Его известность росла не по дням, а по часам…» Женскому обществу обязан он был и новыми интонациями в своей поэзии.
Вспомним хотя бы «В альбом Н.В. Плотниковой»:
Прохладно. Все окна открыты
В душистый и сумрачный сад.
В пруде горят звезды. Ракиты
Над гладью хрустальною спят.
Певучие звуки рояли
То стихнут, то вновь потекут;
С утра соловьи не смолкали
В саду – и теперь все поют.
Поник я в тоске головою,
Под песни душа замерла…
Затем, что под кровлей чужою
Минутное счастье нашла…
Стихотворение написано в 1856 году, когда у Никитина был пик творческого и личного подъема.
В ТЕЧЕНИЕ уже двух лет он печатается в столичных журналах «Библиотека для чтения», «Отечественные записки», «Современник», что увеличило его доходы. Но… Еще в начале пятидесятых годов Иван Саввич надорвался, передвигая тяжелый воз с поклажей, и заболел желудком, а в апреле 1855 года, купаясь в реке, сильно простудился, схватил тиф и долго не мог ходить. Спасибо директору гимназии П.И. Савостьянову, в чьем имении он несколько месяцев жил и лечился: «Павел Иванович очень добр, и здесь все к моим услугам». Перед отъездом в город поэт напишет стихотворение, напечатанное потом в «Отечественных записках»:
Не спится мне. Окно отворено,
Давно горят небесные светила,
Сияет пруд, в густом саду темно,
Ночь ясная безмолвна, как могила…
Но там – в гробах – наверно, есть покой;
Здесь жизни пир; во тьме кипят желанья,
Во тьме порок идет своей тропой,
Во тьме не спят ни страсти, ни страданья!
И больно мне и страшно за людей,
В ночной тиши мне чудятся их стоны,
И вижу я, как в пламени страстей
И мучатся и плачут миллионы…
И плачу я… мне думать тяжело,
Что день и ночь, минута и мгновенье
Родят на свет невидимое зло
И новое, тяжелое мученье.
«Природа наделила меня крепким организмом: хотя я задыхаюсь, а все еще жив», – писал поэт Второву, в начале 1857 года переселившемуся в Петербург. Гонорары Никитина росли, что дало ему возможность, да еще с помощью друзей и ценителей поэзии, открыть книжный магазин и библиотеку при нем, что стало, как писали в газетах, «фактом общенациональной важности». Чуть отстранившись поэтому от творческих дел, Иван Саввич все же пишет такие яркие стихи, как «Ехал на ярмарку ухарь-купец, Ухарь-купец, удалой молодец», ставшую подлинно народной песней, стихотворную новеллу «Мертвое тело» о смерти молодого извозчика: «В темной чаще замолк соловей», на музыку положенную Н.А. Римским-Корсаковым и другими видными композиторами, «Мне, видно, нет другой дороги», «Ах, у радости быстрые крылья», социально заостренную «Песню бобыля», очень нравившуюся Владимиру Ильичу Ленину: «Богачу-дураку и с казной не спится; Бобыль гол как сокол. Поет-веселится. Он идет и поет. Ветер подпевает; Сторонись, богачи! Беднота гуляет!», «Могила дитяти», «Старый слуга» и:
Перестань, милый друг, свое сердце пугать,
Что нам завтра сулит – мудрено угадать.
Посмотри: из-за синего полога туч
На зеленый курган брызнул золотом луч.
Колокольчик поник над росистой межой,
Алой краской покрыт василек голубой,
Сироты-повилики румяный цветок
Приласкался к нему и обвил стебелек.
Про талан золотой в поле пахарь поет,
В потемневшем лесу отголосок идет.
В каждой травке – душа, каждый звук – говорит,
В синеве про любовь голос птички звенит…
Только ты все грустишь, слов любви не найдешь,
Громовых облаков в день безоблачный ждешь.
ВАЖНЕЙШИМ для Никитина станет знакомство с Наталией Антоновной Матвеевой, дочерью отставного генерала, в годы русско-турецкой войны командовавшего воронежским ополчением. С ней Иван Саввич познакомился весной 1860 года, а влюбленность он осознал спустя пару месяцев, о чем шутливо пишет другу: «Не вижу покойного дня; И пишу и сон забываю; Черт дернул влюбиться меня».
Письма к Наталии Антоновне полны нежного трепета и нового ощущения мира. Март 1861: «Если бы Вы знали, какой теплый, какой солнечный день был у нас вчера! Представьте, – я слышал утром пение жаворонка, 10 марта – это редкость! Зато как же я был рад его песне! Я люблю этого предвестника весны едва ли не более, чем соловья». А вот как писал поэт возлюбленной стихами: «На лицо твое солнечный свет упадал, Ты со взором поникшим стояла; Крепко руку твою на прощанье я жал, На устах моих речь замирала. Я не мог от тебя своих глаз отвести, Одна мысль, что нам нужно расстаться, Поглощала меня. Повторял я: «Прости!» – И не мог от тебя оторваться».
Последнее письмо к А.Н. Матвеевой датировано 7-м июля 1861 года и напоминает прощание перед близящейся смертью поэта, последовавшей 28 (16) октября того года, –поэта 37-ми лет. В последнем стихотворении «Порывы» Иван Саввич писал: «Людскую скорбь, вопросы века – Я знаю все… Как друг и брат, На скорбный голос человека Всегда откликнуться я рад».
Но знавал поэт и гнев. Гнев, вызываемый несправедливостью, злобой, неравенством: «Тяжкий крест несем мы, братья, Мысль убита, рот зажат, В глубине души проклятья, Слезы на сердце кипят, – обращается поэт к соотечественникам. – Русь под гнетом; Русь болеет; Гражданин в тоске немой; Явно плакать он не смеет, Сын у матери больной!» В другом стихотворении он как бы продолжает: «Постыдно гибнет наше время!.. Наследство дедов и отцов, Послушно носит наше племя оковы тяжкие рабов. И стоим мы позорной доли! Мы добровольно терпим зло: В нас нет ни смелости, ни воли… На нас проклятие легло!.. И мы молчим. И гибнет время… Нас не пугает стыд цепей – И цепи носит наше племя, И молится за палачей…»
Поэт звал людей порвать с покорностью: «Рыхлая почва готова. Сейте, покуда весна. Доброго дела и слова Не пропадут семена. Где мы и как их добыли – внукам отчет отдадим… Мертвые в мире почили. Дело настало живым». Поэтому он и утверждал: «Вся прелесть в простоте и правде».
Эдуард ШЕВЕЛЁВ
Петербург – Ленинград
