Евгения начала карьеру в известной московской больнице, но ей быстро стало скучно. Дальше ее путь лежал от Богом забытой деревни в горах Гватемалы до поселка Варнавино. Сейчас она работает в городе Кольчугино Владимирской области. Принцип выбора прост: ехать туда, где на тебя не очень давит начальство и где ты реально можешь помогать людям. Самое удивительное в Жене Коротковой – не ее трудовая биография, хотя иные за всю жизнь не успеют столько, сколько она уже успела за 32 года. Не характер – жесткий и одновременно доброжелательный. А то, что все нормальные люди стремятся найти в жизни зону комфорта, и лишь хирург Короткова бесконечно ищет трудностей, приключений и ответственности. Почему?
«Ключевое слово – нормальные, – смеется Женя. – Наверное, со мной что-то не так». По городу эта высокая девушка передвигается пешком и с такой скоростью, что за ней невозможно угнаться. Все у нее на предельных скоростях.
Евгения Короткова: Я уже в седьмом классе поняла, что хочу в медицину, хотя и мои родители, и дедушка с бабушкой со стороны папы оканчивали Лесотехнический институт. В школе в городе Пушкино, где я училась, был специализированный класс при Втором меде. В 10–11-м классах какая-то часть занятий проходила в институте, туда я и поступила на педиатрию – все говорили, что это лучший факультет в вузе. Позже нам давали кусочки ставок, и мы работали кто в приемном отделении, кто в операционной. Я была в операционной и окончательно поняла то, что заподозрила еще на первом курсе: педиатрия – не мое. Мне и сейчас, конечно, приходится лечить детей, когда бывают экстренные обращения. Но это тяжело. Слишком велика эмоциональная вовлеченность и родителей, и твоя собственная. Про малышей не всегда понимаешь, когда им действительно больно. Он плачет – мне его сразу жалко, объективность страдает. У меня было много возможностей пойти в детскую хирургию, но я поняла, что надо во взрослую. Сначала хотела в Склиф, в сочетанную травму, но потом стало ясно, что и это узковато. В итоге я поступила в ординатуру на общую хирургию, хотелось иметь максимально широкую специализацию.
Кроме того, мне нравились сосуды, но для этого требовалась отдельная ординатура. В итоге задача была – найти место, где можно проходить общую хирургию, но с упором на сосуды. И таким местом неожиданно оказалась одна из престижных московских больниц. Думала, что иду туда на три месяца, но осталась на три года – два ординатуры плюс год работы. Все там было супер, кроме двух вещей: мало экстренной хирургии, которая меня так привлекала, и специфический контингент больных. Некоторых нужно было брать под особый контроль, но не потому, что они тяжелые, а потому что важные. Их так и называли – «подконтрольные пациенты». День начинался с обхода реанимации, а затем всей свитой – с главным врачом, начмедами, заведующими всех отделений – навещали «подконтрольных». На это уходила куча времени, тем более что эти пациенты были рассредоточены по всей больнице.
После первого года ординатуры я проявила инициативу, и меня взяли врачом-стажером. Я дежурила вторым хирургом, как и положено, когда у тебя еще нет сертификата, и уже много чего делала. Но, когда я получила сертификат, я поняла, что между вторым хирургом и ответственным хирургом по-прежнему лежит пропасть, и в этой больнице мне ее не преодолеть. Мне никогда не дадут принимать собственные решения.
Плюс у меня обострились проблемы с позвоночником, была операция, и еще были сложные личные отношения с врачом из другого отделения. Он звал меня замуж, я не пошла, и после этого нам трудно было встречаться и работать рядом. Вот так одно наложилось на другое, и стало ясно, что пора что-то менять.
Я давно хотела поработать в некоммерческой организации за рубежом. Еще в 2016 году меня интересовал проект Health & Help, а тут оказалось, что они достроили клинику в Гватемале и набирают волонтеров. Мне сказали: «Если отработаешь у нас девять месяцев, то авиабилеты оплатим. Учи испанский». Это был май. Я взяла билеты на октябрь, доработала в больнице, 10 июля уволилась и стала готовиться к отъезду.
В Гватемале мне предстояло работать в маленькой деревне под названием Чуинахтахуюб, рядом с городом Момостенанго – причем не хирургом, а врачом общей практики, и делать все: неотложку, амбулаторную хирургию, терапию, педиатрию.
Бедность и отстающая экономика меня только привлекают. Правда, я была наслышана об уровне преступности в Гватемале, но решила, что в деревне это не страшно. Лишь бы доехать из Гватемала-сити без приключений.
Больница представляла собой домик с внутренним садом. Три комнаты с одной стороны занимала консультация, другая сторона – туалет и ванная, третья – гараж, кухня, столовая, а четвертая – комнаты волонтеров с кроватями. Из техники у нас имелись электрокардиограф, монитор, потом мы добыли кислородные баллоны – стационарный и переносной. Были экспресс-тесты на инфекции, тесты мочи; тонометры, фонендоскопы, пульсоксиметры, глюкометры и гемоглобинометр, который немножко врал.
Просыпаешься с утра и слышишь, как в консультацию потихоньку подтягиваются пациенты. Быстро умываешься, завтракаешь и идешь на прием. Сначала было интересно, а потом стало тяжело. Я наивно полагала, что достаточно пациентам объяснить то, чего они не знают, и они будут соблюдать рекомендации. Но абсолютно ничего не менялось. Местный народ только кажется простодушным, а на самом деле никто своей выгоды не упустит.
Мои девять месяцев подходили к концу, я взяла билет и наконец полетела домой.
Повидав другой мир, другую страну, я поняла, что своей собственной страны за пределами Московской области не знаю. Хотелось поработать в России, неважно где.
В клинике я познакомилась с доктором Ксюшей, она была родом из Тонкино Нижегородской области. Ее отец работал главврачом Тонкинской больницы. Ксюша сказала: «Хочешь, я спрошу, нужен ли им хирург?» Ее отец пообщался с другими главврачами из Нижегородской области, и один из них, из больницы в Варнавино, сказал: «Нам нужен».
Я дала себе отдохнуть, а в сентябре отправилась в Варнавино. Дорога занимала день, далековато, но приемлемо. Было еще жарко, речка радовала глаз. Больница оказалась совсем небольшая, вокруг красиво и как будто совсем нет людей.
В таких больницах обычно бывает три типа врачей. Те, кто в этих краях родился, окончил институт и вернулся по целевому направлению. Те, кто сильно пьет (к счастью, при мне таких не было, но они приехали после, хотя пьянства среди врачей сейчас гораздо меньше, чем десять лет назад). А третий тип – как мой шеф, хирург Михаил Викторович. Это настоящий подвижник, переселившийся в Варнавино из Нижнего Новгорода, потому что видел свое предназначение в том, чтобы жить и работать в глуши. У него большая семья – жена и шестеро детей. Он человек из интеллигентной семьи, глубоко и страстно верующий. Михаил Викторович был моим заведующим, учителем и другом. К сожалению, мы сейчас с ним очень сильно разошлись во взглядах, мне больно об этом говорить. И все же он остается для меня близким человеком.
Он сразу принял меня хорошо, хотя наверняка удивился, что кто-то ни с того ни с сего приехал из Москвы. Я сильно облегчила ему жизнь, без меня он был в Варнавино единственным хирургом.
Работа тогда была сложная, а сейчас, наверное, стала еще сложнее, потому что развития никакого нет, а регресс постоянный.
Михаил Викторович стоял на том, что в больницу надо брать всех, кому можно помочь, и это не совсем обычная практика. Обычно тяжелых пациентов, если только они транспортабельны, стараются отправить подальше. А Михаил Викторович был настолько добрым и мягким человеком, что подчас непонятно было, кто управляет отделением – он или медсестра. Я же далеко не всегда позволяла другим врачам «спихивать» мне нехирургических больных, из-за этого периодически возникали конфликты. Я не тот человек, который стремится чем-то руководить или управлять, но иногда хотелось навести хоть какой-то порядок. Как ни странно, с персоналом больницы отношения все равно были в целом хорошие. Мне кажется, я могу с почти любым человеком найти общий язык.
Несмотря на опыт московской больницы и Гватемалы, я была абсолютно никакущая для работы в таком месте, совершенно не знала травмы и училась на ходу. При этом пациенты везде, кроме Москвы, девушку-хирурга воспринимают гораздо хуже, чем парня, что не добавляет уверенности.
В первый день моей работы в Варнавино к нам поступил мальчик лет десяти. Он мчал на велосипеде под горку, на эстакаде упал и ударился головой об ограждение. Конечно, он был без шлема, поэтому – открытая черепно-мозговая травма. Мы оказали первую помощь, вызвали санавиацию (нейрохирурга и анестезиолога), мальчика прооперировали, но он был нетранспортабельным, поэтому остался у нас. Я провела с ним всю ночь, хотя плохо знала реанимацию. Его мама тоже все это время была рядом и воспринимала меня хорошо. Люди же видят твое отношение, то, что ты делаешь, и постепенно предвзятость пропадает.
Потом, когда ребенок был уже стабилен, его перевезли на вертолете в областную детскую больницу. Сейчас он жив-здоров, я про него слышала года полтора назад. И таких историй с хорошим концом в Варнавино было много, но сама атмосфера там была угнетающая.
Меня мучило ощущение бесперспективности и гнетущее уныние, которое было разлито, кажется, в самой жизни этого поселка. Когда я приезжала знакомиться, я этого не почувствовала, а потом было уже некрасиво отказываться. Силы давали только люди и то, что ты делаешь. У хирурга все же большая отдача.
Я в Варнавино получила большой опыт, несмотря на все моральные сложности. Почему-то я с самого начала для себя решила, что приехала на два года, но очень быстро поняла, что дольше года не выдержу. Надо быть таким человеком, как Михаил Викторович, чтобы нести этот крест.
Мне предлагали квартиру, я посмотрела на три огромные пустые комнаты в старом доме и подумала: «Господи, что я там буду делать?» – и осталась там же, где раньше, в относительно новом терапевтическом корпусе, где имелось неработающее отделение со свободными комнатами. Я жила в ординаторской. У меня были две кровати, стол, санузел и даже ванна с бойлером.
Самый страшный момент в Варнавино был, когда Михаил Викторович уехал на полтора месяца в отпуск и я осталась без товарища. Дело даже не в том, что ты не знаешь, что делать. План действий я всегда могу выработать самостоятельно либо найду способ узнать и спросить. Но так совпало, что у меня в тот месяц было множество тяжелейших пациентов с заведомо плохим прогнозом. Отделение стало похоже на хоспис или на реанимацию. От одного отойти не успеваешь, как наваливается другое, и это одномоментно. За полтора месяца умерли восемь или девять человек, и все это свалилось на меня одну. Одной из умерших была наша санитарочка, которая много пила. Это случилось не в больнице, но все равно из-за ее смерти я испытываю очень большое чувство вины.
Бежать из этого кошмара было невозможно, хотелось лишь дожить, дотерпеть, доползти до возвращения Михаила Викторовича. Где-то в глубине души таилось раздражение: «Как он мог так уехать? Как мог меня бросить одну?» Хотя все было по-честному – до этого отпуск был у меня.
Мне очень помогла подруга, с которой мы познакомились в Варнавино. Она не врач, но за эти полтора месяца много времени провела со мной, и, наверное, только благодаря ей я не сошла с ума.
Сейчас я работаю в Кольчугино. Варнавино было поселком, где живет 12 тысяч человек, а Кольчугино – это все-таки небольшой город, тысяч 50–60. Там очень красивая река, которая сразу почему-то напомнила мне женевский Леман. Но главное, это гораздо ближе к Москве, поэтому каждые выходные я приезжаю домой.
Больница в Кольчугино побольше, и возможности у нее получше. Есть достаточно много аппаратуры, даже аппарат МРТ, хотя в экстренной хирургии можно обойтись и без него. А вот УЗИ иметь неплохо, и у нас их несколько. Однако главное, что нужно хирургу, – это руки, голова на плечах и товарищ рядом. Вообще больницу больницей делают не аппараты, не медицинская техника, даже не лаборатория, а люди.
Я не могу себе сказать: «Достаточно, вот тут я остановлюсь».
– Какой ты хочешь стать?
– Я над этим очень много думала. Знаю только, что как врач хочу стать максимально самостоятельной. Чтобы я умела ориентироваться и оказывать максимально возможную помощь в любой экстренной ситуации…
– Все сама-сама? Зачем?
– Сама-сама – утопия. Дело даже не в том, что некоторые вещи делаются синхронно. Я знакома со многими докторами, которые делают все сами, да и у самой такой опыт был. Но все равно получается хуже, чем если делает специалист. Однако в тот единственный момент, когда это вдруг окажется необходимо, у тебя будут нужные навыки. Это и называется профессиональным развитием. У него нет четких границ, но есть поэтапное движение.
– Как твои папа с мамой относятся к твоей одержимости работой?
– Они давно привыкли к тому, что я буду делать то, что сочту нужным. Когда я собралась в Гватемалу, мама восприняла мое решение в штыки, а папа – более спокойно. Родители сейчас живут своей жизнью, у них свои задачи, свои заботы, да и в семье нас пятеро. Я старшая.
– Врачи, кроме тебя, есть?
– Муж сестры – мой институтский одногруппник. Он детский невролог, работает в Морозовской больнице. Это я их познакомила давным-давно, тогда еще я не думала о собственной семье. Но как раз после того, как ребята поженились и у них родился сын, я поняла, насколько это важная часть жизни.
– Ты бы хотела иметь собственную семью?
– Да! Теперь уже очень.
– Но пока больше похоже на то, что ты вышла замуж за хирургию.
– Я это тоже начинаю осознавать.
– Ты с кем-то встречаешься?
– У меня нет парня. И особенно негде познакомиться, потому что я очень много времени провожу на работе.
– Да, не очень понятно, где встретиться с человеком, когда в жизни одна сплошная больница.
– Не только больница. Есть еще спорт, автовождение и вторая работа.
– Еще и спорт?
– Я много занималась альпинизмом, и у нас есть потрясающая альпинистская тусовка, которая мне бесконечно дорога. Но в данный момент я готовлюсь к скайраннинговому забегу, который называется Эльбрус-рейс. В прошлом году я поставила себе целью пробежать Монблан-рейс, но этого не случилось. Я с самого начала планировала, что если не выйдет с Монбланом, то побегу Эльбрус. У меня тренировки два-три раза в неделю.
Мой тренер – полупрофессиональный спортсмен. Мы с ним познакомились в спортзале. Он увидел, как я бегаю, и сказал: «Хочешь, буду тебя тренировать?» И уже почти год мы тренируемся, и это для меня большая отдушина. Забег уже вот-вот, посмотрим, смогу ли пробежать. В спорте мне тоже очень хочется развиваться, это важная часть моей жизни.
Ну и еще я учусь водить машину. Второй раз записалась на курсы, потому что в прошлый раз не довела дело до конца.
– А ты зарабатываешь нормально? Машину сможешь себе купить?
– Я думаю, что это зависит от того, сколько тратить. Я не могу сказать, что у меня в Кольчугино супербольшая зарплата, но если вести бюджет, то на нее можно прожить и даже куда-то ездить. Я ведь еще подрабатываю в частном центре. Деньги там совсем небольшие, но мне нравится сам процесс. Это малая амбулаторная хирургия, есть классный аппаратик, с помощью которого можно удалять родинки и папилломы. Я прихожу туда на два часа в неделю.
– Ты читаешь, смотришь кино?
– На кино меня уже не хватает, а вот аудиокниги я обожаю. Сейчас слушаю «Волхва» Фаулза, до этого был Фицджеральд, «Ночь нежна». Очень понравилась «Таинственная история Билли Миллигана». Если спросите меня: «Толстой или Достоевский?», – то точно скажу: Достоевский.
– Сколько часов у тебя в сутках? Явно больше 24.
– Если брать мой обычный день, без дежурства, то встаю я в шесть, а домой прихожу в десять. Пока все дела переделаю – уже второй час ночи. Раньше 12 лечь не получается. Поэтому спать мне хочется ужасно и всегда. Но тут вопрос такой – либо ты делаешь, либо не делаешь. Не делать я не могу…
– Есть люди, которые любят адреналин. Это твой случай?
– Да, есть такое. Если моя жизнь будет чуть более обычной, мне будет тяжело. Мой организм мобилизуется, когда происходит что-то экстренное. Люди, наблюдающие меня со стороны, говорят, что я меняюсь, становлюсь резкой, решительной.
В спокойном состоянии мне тяжелее, чем когда происходит что-то нештатное. Мне все время надо что-то делать. На сколько меня хватит, я не знаю…
– Ты не устаешь от людей?
– Я от них питаюсь, судя по всему. Хотя, когда ночью к тебе приходят пьяные и начинают всякую ерунду нести, я их просто ненавижу. Помощь оказываю – и говорю «до свидания».
– Большинство людей, которых я знаю, стараются избежать ответственности. А ты стараешься принять на себя всю ответственность, до которой можешь дотянуться. Еле вывозишь – и все равно тащишь.
– Я очень боюсь ответственности и в то же время ее ищу, потому что с медицинской точки зрения это самое интересное. Мне нравится лечить тяжелых, непонятных пациентов. Нравится разбираться в сложных диагностических случаях. Но больше всего я люблю экстренную помощь. Видите, что написано у меня на чехле от телефона?
– Вижу. Emergency Queen (с английского – Чрезвычайная Королева).
Мария БОЖОВИЧ
