АТЛАНТИКЕ явно не хватает неплохого современного города. Ну как если Москве не хватало бы Атлантики. Столица Сенегала напоминает сейчас сплошную стройку – башенные краны в сумерках здесь сливаются с минаретами, и получается, что весь Дакар – этакий лес, только деревья без веток.
Если бы не эта устремленная в будущее картинка, то впечатление безнадеги не перебить ничем. В западном пригороде, по дороге к новому аэропорту и новому стадиону, куда, по мнению местных градостроителей, предполагается расширять столицу, сотнями стоят загадочные строения. Это первый этаж дома не особо мудреной архитектуры, над которым стоит даже не этаж, а стены без окон и без крыши. Или вообще столбы. Первая мысль – ну денег хватило только на один этаж.
Это почти так. Строится первый, жилой, а потом закладывается второй – это для детей, которые вырастут, женятся, и им будет легче достраивать уже начатое. Но кое-где на этих «вторых» сушится белье на веревке, стоит спутниковая антенна и какой-то музейный телек. Люди живут. Собственно, крыша-то нужна в сентябре и октябре, когда начнется сезон дождей. А вообще можно и так. Дома, естественно, одного цвета с окружающей саванной – терракотовые – поскольку кирпичи для них делаются из глины, добываемой практически прямо за забором.
А посреди всей этой картины на фоне бесконечных баобабов проложена безупречная, идеально прямая, без единой даже шероховатости автострада. Такие контрасты здесь повсюду. Только, если присмотреться, дорожные указатели очень напоминают французские. А они такие и есть. Построила дорогу очень известная компания, застроившая всю Францию.
– Да, дорога хорошая, чего там, – говорит водитель Иса по дороге из аэропорта. – Но ведь она платная, только успевай карточку прокатывать. Построили, теперь дерут с нас.
Действительно, «платка» доступна владельцам более-менее, скажем так, неопасных для жизни автомобилей. То ли дело, когда въезжаешь уже непосредственно в город. Теперь понятно, где заканчивают свой век «Тойоты» и «Рено», сработанные в эпоху, когда еще не было ни мобильных, ни интернета. В некоторых авто стоит придерживать изнутри дверь, облокачиваться тоже не нужно.
А как они дымят! Удивительно, город вроде бы вытянут вдоль океана и продувается бризом, но там висит гарь. Правительство это знает и даже постановило запретить ввоз и эксплуатацию старых автомобилей. Но! Тот же Иса продал свою старую, конечно, но еще подпадающую под правила машину. И вдруг видит какой-то рыдван с его номерами. То есть машину покупают отдельно, документы – отдельно. Меняют местами номера, подчищают документы и катаются.
Техосмотр – за взятки. Как-то пробирался через то ли рынок, то ли свалку, то ли очередную стройку. Вдруг среди сваленного барахла и снующих баранов – две сотни машин. Оказалось, это такая автомастерская под открытым небом, она же и площадка для купли-продажи. Местные мастеровые ребята здесь делают из трех машин одну.
С таксистами торгуются, прежде чем сесть. Как раньше у нас с «частниками» – никаких счетчиков нет и не было. В салоне нередко – шкура на торпеде, рогатина, четки, ракушки, ленты – это все обереги. Как он видит дорогу? Наверное, знает наизусть. У одного на стекле наклеено объявление: «Продаю», но еще до начала торга он вдруг безнадежно глохнет. А что же ты, брат, продаешь? Лицензию на такси. А сама машина идет на запчасти на тот самый рынок-мастерскую или что оно там.
ТАК ВОТ, возвращаясь к стройкам. Дома, пока еще в состоянии коробок, очень приличные даже по европейским меркам. Видно, что квартиры по 200–300 и больше метров с огромными окнами и террасами. Кто при такой повальной бедности будет покупать тут квартиры? Европейцы, в основном французы и бельгийцы, ливанцы, исторически ворочающие тут дела. Разбогатевшие африканцы из других стран, где нет океана, и, конечно, китайцы, куда же без них. Здесь политически стабильно, чай не Судан, военные между собой выяснять отношения не будут. Французские десантники стоят в порту, если что.
Какого-то особого бизнеса не видно. На всю страну – четыре цементных завода. Сельское хозяйство – это в основном арахис и мука, не пшеничная, конечно. Просо и кукуруза. Практически все идет на экспорт, поэтому, случись засуха или потоп, что тоже бывает, бюджет страны сразу чихает.
Есть кое-что в недрах, например, железная руда, а на севере, на шельфе, открыли нефтегазовые месторождения. Казалось бы – ну вот. И тут начинаются поиски причин со взыванием к богам и предкам. Вот типичный диалог, собранный из четырех-пяти, как та машина.
– Все равно придут белые, все выкопают, заберут себе и нам оставят только отходы и грязную саванну.
– Но ведь они берут ваше государство в долю, потом платят налоги и специальные сборы, где наверняка учтен вред вашей экологии.
– Добра от них в любом случае нет.
– Тогда почему не добываете сами? Везде уже шахты с китайскими и американскими флагами.
– У нас нет ни средств, ни технологий. Белые веками делали из нас рабов и сознательно не давали развиваться. Теперь мы только рабочая сила.
– Но рабства не существует уже много десятилетий. У нас тоже три сотни лет было татаро-монгольское иго, но мы-то как-то справляемся.
– Все равно белые…
К слову, последней страной, отменившей рабство не так давно, в 1981 году, была соседняя с Сенегалом Мавритания. Но оказалось, что люди, всю жизнь прожившие в этом состоянии, просто не знали, что с этой свободой делать и куда теперь идти. Многие так и оставались в работниках у бывшего хозяина за еду, то есть не изменилось ничего. Дошло до того, что в 2007-м правительство пыталось даже запретить рабство в стране. И ничего.
ЕДИНСТВЕННАЯ африканская страна, никогда не бывшая колонией, – Эфиопия. Они побили и прогнали в свое время англичан, потом итальянцев, а попытки Италии все же обустроить там свои территории стоили ей в 1937 году места в Лиге Наций. Но нельзя сказать, что Эфиопия прямо цветет на зависть соседям по континенту.
Да, из ископаемых есть еще рыба. Но она уплыла. Серьезно, несколько лет назад сюда занесло какое-то теплое течение, а атлантическая рыба ищет, где попрохладнее, и переместилась в центр океана. Там достать ее имеющимися в распоряжении рыболовецкими мощностями не представляется возможным.
Это в основном пироги с мотором. В рыбацких деревнях они стоят рядами на берегу, увешенные флагами и оберегами и теперь участвуют в основном в красочных соревнованиях. Раскрашены они в свободной манере, но так ярко и замысловато, что задаешься вопросом: а рыба точно из-за течения ушла?
Корпуса пирог до сих пор делают из дерева, правда, есть один бельгиец, который построил завод пластиковых лодок. Стоит деревянная пирога около миллиона франков, то есть полторы тысячи евро – сумма, на которую собирают всей семьей. А вот деревьев, пригодных для строительства пирог, в Сенегале практически не осталось. Привозят из соседних стран, так что стоимость строительства еще и растет. У бельгийца, похоже, бизнес пойдет.
Западная Африка всегда была мировой кладовой рыбы и морепродуктов. Устрицы растут на мангровых кустах или на фермах, где их лениво подворовывают пеликаны. Морские ежи, деликатесы, которые в европейских столицах стоят по два-три евро за штуку, тут лежат в закусочных тазами. Есть пляжи, где для того, чтобы войти в воду, надо обойти залежи ежей за пару десятков метров. Добываются они «открытым способом». Приходит паренек с тачкой и лопатой и добывает. А кто же их продает в Европу? Итальянцы, французы.
Можно развивать туризм, раз уж бог наградил теплым океаном. В Дакаре есть гостиницы мирового уровня по мировым же ценам, со своими пляжами и торговыми комплексами не хуже европейских. Но западному человеку просидеть отпуск в гостинице, на частном пляже и не посмотреть вокруг – даром потраченное время. А рядом с пятизвездным отелем запросто будет свалка или полуразрушенный бидонвиль из старого линолеума и палок. Опять же все на контрастах, и они на каждом шагу.
Есть сафари. Там передвигаешься на открытом микроавтобусе с тентом и наблюдаешь животных прямо из диснеевских мультфильмов под рассказ гида. Меня, как отца близнецов, особенно заинтересовал тот факт, что жирафы рожают как правило двойнями, но наш разговор неожиданно свернул в другую сторону.
– Вы французы?
– Нет, мы из России.
– Значит, вы читали Плеханова?
– Георгия Валентиновича? Честно говоря, давно не открывал.
– А Троцкого? У меня вообще-то дома 45 томов Ленина.
Значит, у него все тома, кроме писем, – зачем-то подумал я. Оказалось, мужичок – из движения левой революционной молодежи, куда вступил давно, в институте. Сестра – вообще бывшая комсомолка, но испанская. Тем временем он уже болтал с проезжающими мимо немцами на их языке. А черный, говорящий по-немецки, это зрелище, я вам скажу… Наш гид закончил местный иняз, факультет прикладных языков, и свободно владеет тремя.
Университеты есть, и даже по меркам континента неплохие. Восемь государственных и полдюжины частных, от политехнического до медицинского. Специальностей – веер. Но молодые выпускники стараются уехать и устроиться в других странах, где, как они считают, есть перспективы роста. В отличие от, скажем, китайских студентов. Те получают образование, допустим, в Европе и возвращаются домой, где их с западным дипломом оторвет с руками любая компания. Зарплата будет больше и точно не придется оббивать пороги западных фирм. Но повезет далеко не всем.
МЕДИНА – квартал Дакара, куда лучше ходить с провожатым из местных. Порой трудно разобрать, живут, например, вон там люди или это брошенное строение. Туда-сюда ходят совсем не тучные бараны и едят… картон. Пацаны гоняют мяч в абсолютной пыли. Ощущение безысходности повсюду, ею просто пахнет. В одной из квартир, а может, и комнат – трудно понять, – живет местный дизайнер по имени Шейха. Ход его мыслей таков.
– Вот вы, русские. У вас же ядерная бомба, так жахните ей по Европе, только сначала лучше по Франции. Кто уцелеет, тот уцелеет, зато потом жизнь начнется с нуля. А то белые вытянут все наши ресурсы и оставят помойку.
Шейха, наверное, хотел бы просыпаться утром, заниматься дизайном, и чтобы вокруг – Париж или Лос-Анджелес. Но вокруг Медина с тощими баранами, вскормленными картонными коробками. Вообще же сенегальцы совсем не агрессивный народ. Незнакомому белому машут руками, спрашивают: как сам? как семья? как вообще? Сначала кажется, что это все в ожидании монеты, потом оказывается – нет, просто так.
В таких кварталах, как Медина, картина примерно одинаковая. Человек либо слоняется туда-сюда, либо сидит на стульчике около дома с утра и до вечера. Может, выпьет настойку из пыльцы плодов баобаба. Могучее дерево, символ Сенегала, применяется тут по любому поводу. (В них даже хоронили гриотов – социальную касту певцов, бродячих сказочников, тех, кто не работал на земле. Чтобы не осквернять почву, их трупы засовывали в дупло баобаба, который внутри, кстати, пещеристый). Ну а в народных кварталах на стенах, заборах, да и где угодно, будет либо портрет, либо фраза во славу местного марабу.
Это никакое не средневековье. Марабу до сих пор играют огромную роль в жизни сенегальцев. Это управляющий социумом, он же советчик, решальщик и он же мировой судья, и иногда он даже поважнее официальной власти будет. В музеях есть сосуд, при помощи которого марабу решали споры. Это большая фляга из высушенного растения, украшенная косточками, черепками, ракушками каури и другими полезными атрибутами. Марабу в присутствии народа наливал из нее две плошки и удалялся. В одну из них он насыпал яд и предлагал спорящим выпить наугад. Кто умирал, тот, стало быть, и был неправ. Впрочем, в Европе во времена инквизиции ведьм тоже примерно так и выявляли.
Кроме «сосуда правды» Марабу располагал, к примеру, буркой, сотканной из волос всех жителей деревни. Таким образом он сообщал им, что носит на себе частицу их всех, по-нашему ДНК, и все, что будет направлено против него, мгновенно вернется обратно.
Вообще с волосами тут не шутят. Экскурсовод в Музее черных цивилизаций прямо сказала, что то, что вы видите на мне,– это парик, а под ним я лысая. Раз в неделю она ходит сбривать волосы со своей салфеткой, в которую парикмахер заворачивает волосы, а мама потом их сжигает и закапывает. Волосы у них вообще плохо растут, сантиметра по четыре максимум. Если видите африканку с роскошной копной – это парик. А если ухажер подарил парик своей девушке – это означает очень серьезные намерения.
Если в Дакаре привыкаешь к пыли со строек, мелкому песку из Сахары и умеренному мусору на улицах, то в деревнях это выглядит просто больно. Пластик – пакеты, бутылки, банки – везде, и впечатление такое, что скоро начнется второй слой. Ветер гоняет все это по саванне и не укрыться от него никуда. На каждом углу, и это не устоявшееся выражение, стопки использованных покрышек выше человеческого роста. Мусороперерабатывающей промышленности не существует, а значит и нет смысла собирать это в какие-то кучи. Но вдруг – чистейший пляж или прекрасный вылизанный отель с бунгало, тот же сафари-парк. Кто же держит? Французы, бельгийцы.
Есть традиционный выход из всего этого состояния – пирога. Так тут коротко называют иммиграцию. Вопрос про пирогу задавался практически всем. Все 100 процентов ответили: «На пирогу – никогда». Староста рыбацкой деревни показал мне эту посудину, болтающуюся метрах в ста от берега. Она раза в три больше обычной.
– Туда набивается около 150 человек, – говорит он, – хотя на такое количество она не рассчитана. Берут в поход самую худую, если не дырявую, потому что обратно ее никто не потащит, бросят там. С собой можно взять рюкзачок с печеньем и минимумом воды. Плывут как правило по ночам. А тонут девять из десяти. Так что я на пирогу – никогда.
…Только потом, уже на обратном пути из Сенегала, практически из другой цивилизации, вдруг понимаешь, что каждый день бросались в глаза, но не осознавались две элементарные, обыденные вещи. Никто не курит. Просто не на что, поэтому и табачных киосков нет. И еще – кругом одна молодежь, стариков практически нет. Куда они деваются – непонятно. Но, получается, со своими подъемными кранами они что-нибудь все же построят. Они же молодые. И не курят.
Максим ЧИКИН
