В мае 1820 г. Пушкин покинул Петербург. В документах его значилось следующее:
По указу Его Величества Государя
Императора Александра Павловича
Самодержца Всероссийского
И прочая, и прочая, и прочая
Показатель сего, Ведомства Государственной Коллегии иностранных дел Коллежский Секретарь Александр Пушкин, отправлен по надобности службы к Главному попечителю Колонистов Южного Края России, Г. Генерал-лейтенанту Инзову; посему для свободного проезда сей паспорт из оной коллегии дан ему. В Санкт-Петербурге летом мая 5 дня 1820 года».
Появлению этого документа предшествовало недовольство Александра I и желание императора сослать Пушкина в Сибирь за то, что поэт «наводнил Россию возмутительными стихами». Кроме дерзких стихов были еще и доносы на Пушкина. А сыщик Фогель пытался даже похитить бумаги молодого поэта, и если бы не «дядька» Пушкина Никита Козлов, сыщик непременно добрался бы до пушкинских рукописей. И тогда возможно, поэту пришлось бы отправиться не в Крым…
Петербургский генерал-губернатор М.А. Милорадович вызвал Пушкина и предложил самому отдать свои рукописи. На что Пушкин заявил, что сжег написанные им стихи. Однако, если угодно, может сию же секунду записать наново. На том и порешили. В предоставленную тетрадь Пушкин не стал вписывать эпиграммы на Аракчеева, которых ему никогда не простили бы. Но и того, что он записал, оказалось довольно. Именно эта тетрадь и понудила государя объявить директору Царскосельского лицея Е.А. Энгельгардту: «Пушкина надобно сослать в Сибирь: он наводнил Россию возмутительными стихами». Энгельгардт возразил, что «Пушкин – теперь уже краса современной нашей литературы, а впереди еще больше на него надежды». Вмешались В.А. Жуковский, Н.М. Карамзин. Их стараниями глава Коллегии иностранных дел и управляющий делами Бессарабской области И.А. Каподистрия заверил царя, что ссылать Пушкина – «двадцатилетнего юношу, на редкость талантливого поэта в Сибирь – значит сотворить из него мученика, возбудить умы и сыграть на руку либералистам и крикунам-газетчикам». Не лучше ли отправить опального поэта куда-нибудь на юг? Тем более генералу Инзову – главному попечителю колонистов Южного края – до зарезу нужен курьер. Вот и убили бы трех зайцев – и достойному генералу потрафили бы, и дерзкого мальчишку удалили бы из столицы, и русскую литературу бы не обидели. Ведь «удалив Пушкина на некоторое время из Петербурга, доставив ему занятия и окружив его добрыми примерами, можно сделать из него прекрасного слугу государства или, по крайней мере, прекрасного писателя…»
Государь поразмыслил и последовал совету И.А. Каподистрии. Так, в мае 1820 г. Пушкин выехал из Петербурга в Екатеринослав.
Относительно поездки молодого поэта в Крым есть разные точки зрения. Первая сводится к тому, что Пушкин оказался в Тавриде совершенно случайно: его, лежавшего с горячкой, нашли в Екатеринославе Раевские и увезли с собой к Черному морю. Однако из переписки современников и друзей Пушкина исследователи сделали вывод, что поездка поэта в Крым была обдумана заранее и что у Раевских была тайная договоренность с его друзьями. Так, Н.М. Карамзин писал, что «Пушкин <…> дал мне слово уняться и благополучно поехал в Крым месяцев на пять». В то же время старшая дочь генерала Раевского в одном из писем обмолвилась, что свое послание родным отправляет почтой, поскольку его забыли отправить из Петербурга с Пушкиным. То есть в семье Раевских все хорошо знали о запланированной встрече с поэтом где-то на юге России. Впрочем, Пушкин действительно останавливался у Раевских в Киеве по пути из Петербурга в Екатеринослав.
Как бы то ни было, но поэт и в самом деле простудился, купаясь в Днепре, а Раевские в самом деле отыскали его в Екатеринославе «в бреду, без лекаря, за кружкой оледенелого лимонада».
Генерала И.Н. Инзова не пришлось долго упрашивать отпустить от себя молодого поэта, мучимого лихоманкой. Решено было, что Пушкин едет поправлять здоровье в Крым, но сначала – к минеральным источникам Кавказа. И утром 28 мая генерал Николай Николаевич Раевский, его младший сын Николай, дочери Мария и Софья, компаньонка Анна Ивановна, француз Фурнье, доктор Рудыковский, гувернантка Мятен и, наконец, Александр Пушкин покинули Екатеринослав и направились в сторону Мариуполя.
Неподалеку от Александровска (нынешнее Запорожье) они пересекли Днепр. А через два дня подъехали к Азовскому морю. Эта остановка вошла в анналы – в «Евгении Онегине» поэт воспроизвел увиденную им прелестную сценку на берегу Азовского моря:
Глава I Строфа XXXIII
…Я помню море пред грозою:
Как я завидовал волнам,
Бегущим бурной чередою
С любовью лечь к ее ногам!
Как я желал тогда с волнами
Коснуться милых ног устами!
Нет, никогда средь пылких дней
Кипящей младости моей
Я не желал с таким мученьем
Лобзать уста младых Армид,
Иль розы пламенных ланит,
Иль перси, полные томленьем;
Нет, никогда порыв страстей
Так не терзал души моей!..
Героиней этой сценки была юная Мария Раевская, впоследствии – жена декабриста С.Г. Волконского, уехавшая за мужем в Сибирь. В своих воспоминаниях Мария Николаевна описала, как, забавлялась, бегая за волной, промочила ноги, и как Пушкин исподволь наблюдал за ее девичьими забавами.
Два месяца Раевские и Пушкин путешествовали затем по Кавказу – пили минеральную воду, купались в источниках, любовались ледяными вершинами кавказских гор, издали, на ясной заре, казавшимися «странными облаками, разноцветными и недвижными».
Генерал Раевский, страдавший от артрита, отправился к минеральным источникам Кавказа по совету врачей. Он ехал в сопровождении семьи, а также казачьего эскорта – в те годы Кавказ был еще слишком опасен для путешественников. А в особенности для женщин, которых горцы, похищая, отправляли на невольничий рынок Турции. Знатные пленницы очень ценились работорговцами, платившими за каждую женщину сумму, равную весу несчастной.
В письмах брату Пушкин описал, как провел время на Кавказе, в каких источниках купался и как быстро забыл о своей болезни. Из Тамани путешественники отправились морем в Керчь и уже 15 августа достигли берегов Тавриды. Важно понимать, что в те времена русское образованное общество было увлечено античностью, античной героикой. Интерес к античному государству, восхищение гражданской доблестью отображалось не только в искусстве, моде или журнальной публицистике – убеждения декабристов складывались под влиянием античной мысли. На русский язык повсеместно переводились поэзия и трактаты древних, мифологические сюжеты обыгрывались и в живописи, и в поэзии. Любимыми поэтами Пушкина еще в лицейские годы были Анакреонт, Овидий, Гораций. Позднее он создал целую серию переводов древнегреческой и римской поэзии. К античной теме он обращался в стихотворениях «Леда», «Лицинию», «Гроб Анакреона», «Фиал Анакреона», «Фавн и пастушка», «Торжество Вакха», «Прозерпина», «Клеопатра», «Арион» и др. И Крым был интересен молодому поэту как часть античного мира, как место, связанное с древними преданиями, сохранившее память о героях древности. Так, в Керчь Пушкин стремился, потому что именно здесь была когда-то столица Боспорского царства Пантикапей. А царь Пантикапея Митридат VI Евпатор (132 до н. э. – 63 до н. э.), потомок Селевка – одного из диадохов, полководцев Александра Великого, прославился как непримиримый враг Рима. Митридат был выдающейся личностью античного мира, известный своей образованностью и физической силой. Неудивительно, что образ его казался столь привлекательным для молодого Пушкина. Он ехал с мечтой увидеть гробницу славного Митридата, остатки древнего Пантикапея. Но – увы. На месте знатного когда-то города он нашел только ряды камней да ров, почти сравнявшийся с землей. Что же касается гробницы Митридата, от нее оставалась лишь сторожевая башня, которая представилась Пушкину грудой камней, грубо высеченных утесов с несколькими ступенями. Вот и вся античность.
Сама Керчь тоже не произвела на Пушкина ни малейшего впечатления. Это был маленький, ничем не примечательный, бедный и грязный городок. Так что первым чувством, полученным Пушкиным в Крыму, стало разочарование от несоответствия ожидаемого и увиденного. Но несмотря на то, что от столицы Боспорского царства не осталось ни единого здания, а гробница славного Митридата оказалась грудой камней, само место напомнило путешественникам греческую трагедию, в биении волн о подол руин Пантикапея послышался звон Посейдонова трезубца, а ветер, заблудившийся в холмах, донес до них гимн Афине Палладе:
Пою великую, бессмертную Афину,
Голубоокую, божественную деву,
Богиню мудрости, богиню грозных сил,
Необоримую защитницу градов…[1]
Очарованные, путники не спешили уходить. Стали просить Марию почитать на память «Athalie» Расина, и она, волнуясь, начала читать по-французски. Потом голос ее смолк, но и все остальные, очарованные мгновением, тоже молчали. Наконец Пушкин протянул ей дикую розу.
Но этот эпизод, овеянной античной романтикой, не примирил еще окончательно Пушкина с Тавридой. Не глянулась поэту и Феодосия – следующая остановка путешественников – подобно Керчи, маленький и скучный город. В Феодосию прибыли 17 августа и остановились на даче бывшего градоначальника, впавшего в немилость, С.М. Броневского. В Феодосии Броневский создал так называемый Музеум – хранилище древностей Крыма. Это было время, когда русское антиковедение еще только оформлялось в науку, чему способствовали, среди прочего, обильные находки на юге России, в том числе и в Крыму. Вероятно, в Музеуме Броневского Пушкин узнал о разных названиях города – в письма брату он называет Феодосию Кефой. Рисунки Пушкина сообщают о том, что поэт побывал на Кара-Даге – потухшем вулкане с остатками вулканического пепла. Склоны Кара-Дага, спускаясь к морю, образуют ущелья и обрывы. Но самый интересный, самый примечательный памятник Кара-Дага – это Чертовы, или Золотые ворота, каменная арка, окруженная водой. Золотые ворота встречаются и среди рисунков Пушкина, причем ракурс говорит о том, что поэт видел эту скалу с моря.
Стоит сказать, что поэт провел в Тавриде что-то около месяца. Но Крым не просто остался навсегда в его памяти. Целый пласт творчества Пушкина посвящен Крыму, Тавриду называют колыбелью «Евгения Онегина». А пушкиноведы получили огромный материал для исследований. По сей день высказываются новые гипотезы, ведутся споры, отыскиваются новые факты – исследования продолжаются. Среди пушкинистов нет согласия даже относительно того, сколько раз поэт побывал в Тавриде. Общепризнанная или «каноническая» версия гласит, что Пушкин был в Крыму единожды – в 1820 г. Но есть самые разные предположения, если верить которым, поэт раз за разом возвращался к берегам Тавриды. Но даже сторонники «канонической» точки зрения предлагают самые разнообразные исследования, касающиеся Пушкина в августе–сентябре 1820 г. Кем был увлечен поэт или в кого влюблен, от кого мог услышать предания, связанные с Таврическим краем, кто оказал самое заметное влияние на его творчество, посвященное Крыму, на каком этаже он жил в Гурзуфском доме, какого числа покинул тот или иной город… Неполный месяц, проведенный Пушкиным в Крыму, дал богатейший материал для изысканий самого разного толка. До сих пор, как это ни странно, не все еще изучено, не закрашены все белые пятна, не сказано последнее и окончательное слово на тему «Пушкин в Крыму». Поэт словно позаботился о том, чтобы и на долю новых поколений исследователей достало загадок и тайн…
Поднявшись на палубу военного брига «Мингрелия», путешественники покинули Феодосию. Одни исследователи утверждают, что «Мингрелия» вышла из феодосийского порта на рассвете 18 августа 1820 г., другие уверены, что бриг отправился в море в ночь с 17 на 18 августа. Но в любом случае целью их путешествия был Гурзуф. Здесь уже не первый год Раевские отдыхали в доме герцога Армана Эммануэля дю Плесси Ришелье, в недавнем прошлом градоначальника Одессы и генерал-губернатора Новороссии и Бессарабии. Занимая этот высокий государственный пост, Ришелье построил в татарской деревушке настоящий дворец с балконами и галереей, окруженный садом с олеандрами, апельсиновыми и миртовыми деревьями. По мнению Ришелье, южный берег Крыма превосходил красотами французскую Ривьеру. Герцог неоднократно бывал в Тавриде. Его усилиями здесь стали поощрять разведение тутового и оливкового деревьев, лавра и винограда. Из Франции были выписаны новые сорта виноградной лозы. По ходатайству Ришелье был издан указ императора Александра I, разрешавший заложить Никитский ботанический сад и предписывавший выделять ежегодно средства на поддержание и развитие казенного сада. После падения Бонапарта герцог, покинувший родину во время Французской революции 1789 г. и оказавшийся на государственный службе в Российской империи, принял решение вернуться в Париж. Свой крымский дом он охотно предоставлял для летнего отдыха семейству прославленного русского генерала.
Тогда, вместе с Пушкиным, Раевские не впервые приехали в Гурзуф. И когда 18 августа 1820 г. Николай Николаевич Раевский вместе с сыном Николаем, дочерями Марией и Софьей и молодым поэтом Александром Пушкиным появился в доме герцога Ришелье, их на террасе поджидали супруга генерала Софья Алексеевна и две старшие дочери – Екатерина и Елена.
Славный род Раевских…
Выходцы из Дании, родственники русских царей. Матушка царя Иоанна Васильевича Грозного – Елена Васильевна Глинская – доводилась внучатой племянницей Степану Есмановичу Раевскому, которого называли первым русским в этом роду. И не только Рюриковичи, но и Романовы были в родстве с Раевскими. Прабабушкой Петра Алексеевича была Прасковья Ивановна Раевская. Но самым замечательным из прославленного рода стал, кончено, герой войны 1812 г. генерал от кавалерии Николай Николаевич Раевский (1771–1829), доводившийся, ко всему прочему, внучатым племянником князю Григорию Александровичу Потемкину-Таврическому.
Пушкин считал, что Раевский мог привязать к себе всякого, «кто только достоин понимать и ценить его высокие качества». О том же сообщал и Лажечников, писавший, что Раевский «имел особый дар привязывать к себе подчиненных».
Во время Отечественной войны 1812 г. генерал отличился в сражениях под Салтановкой и Смоленском, при Бородине и Малоярославце, участвовал в штурме Парижа. Мужество и полководческий дар генерала высоко оценил и Наполеон, не раз в воспоминаниях обратившийся к имени Раевского и уверявший, что «этот русский генерал сделан из материала, из которого делаются маршалы».
После сражения под Салтановкой имя Раевского стало известно всей России. И прежде всего благодаря разошедшейся истории о том, как рядом с генералом, возглавившим атаку, выступили его сыновья – 16-летний Александр и 11-летний Николай. Впрочем, сам генерал отрицал этот эпизод, ставший красивой легендой.
На могиле генерала начертано: «Он был в Смоленске щит, в Париже меч России». В самом деле, под его командованием русские силы не просто остановили превосходящих по численности французов у стен Смоленска, но и сорвали стратегический план Наполеона. Именно благодаря корпусу Раевского из пятнадцати тысяч человек, оборонявшему город на протяжении дня, удалось избежать удара французов в тыл русской армии. Впоследствии Смоленск все равно был оставлен, что вызвало крайнее недовольство Александра I, даже отказавшегося награждать подчиненных Раевского. В то же время французский император оценил по достоинству и мужество генерала Раевского, и значение руководимой им Смоленской операции. «Если бы мы застали Смоленск врасплох, – вспоминал потом Наполеон, – то, перешедши Днепр, атаковали бы в тыл русскую армию. Такого решительного удара совершить не удалось»…
Об участии генерала в Бородинском сражении тоже слагались легенды. В.А. Жуковский воспел его в стихах, не раз упоминается имя генерала Раевского в романе Л.Н. Толстого «Война и мир». «Батареей Раевского» была названа Курганная высота, находившаяся в центре позиций русской армии и признанная «ключом всех позиций». Генерал лично руководил созданием артиллерийской батареи на Курганной высоте, обращенной в настоящую крепость. С самого начала Бородинского сражения французы атаковали батарею Раевского. В какой-то момент батарея была захвачена врагом, но в ходе контрудара Раевский сумел сдержать неприятеля. За оборону Курганной высоты генерал был представлен к ордену Александра Невского. В 25-ю годовщину Бородинской битвы на месте батареи Раевского был заложен центральный памятник в честь героев Бородина…
Под Малоярославцем части Раевского и Дохтурова не позволили французам выйти на Калужскую дорогу, вынудив их вернуться к Можайску. За сражение, данное неприятелю под Малоярославцем, генерал удостоился ордена Святого Георгия III степени…
С Николаем Раевским-младшим Пушкин был знаком с 1814 г. Раевский был младше Пушкина на два года, и когда они познакомились – в 1814 г., – Пушкину было пятнадцать лет, а Раевскому – тринадцать. Но Александр Пушкин был лицеистом, а Николай Раевский уже поучаствовал в Отечественной войне и служил в Лейб-гвардии гусарском полку адъютантом командира полка генерал-адъютанта Иллариона Васильевича Васильчикова. Два эскадрона лейб-гусар были размещены в Царском Селе, два эскадрона – в гусарских казармах Павловска и один эскадрон – в селе Кузьмине. Пушкин был дружен и с другими офицерами, но судьбоносная поездка в Крым оказалась связана именно с Николаем Раевским. Случайно или нет семья Раевских увезла Пушкина в Крым, но, как бы то ни было, они подарили поэту месяц безмятежной, счастливой жизни.
18 августа 1820 г. Пушкину суждено было разделить счастливое воссоединение семейства своего друга и провести несколько незабываемых недель в обществе этих милейших людей на лоне чудной южной природы и первозданной гармонии Тавриды, в доме герцога Ришелье. Глава семейства с женой разместились на первом этаже гурзуфского дома, девочки и женская прислуга жили на втором. Николай Раевский и Александр Пушкин жили в мансарде. Впрочем, и тут сведения разнятся. По мнению некоторых исследователей, молодые люди заняли комнату на первом этаже.
Влюбчивый поэт немедленно увлекся всеми дочерями Раевских. Правда, Мария Раевская утверждала впоследствии, что Пушкин просто-таки считал своим долгом влюбляться во всех хорошеньких дам и девиц.
Необыкновенно умная, наделенная твердым и решительным характером Екатерина; скромная, изящная, романтическая Елена, втайне занимавшаяся литературными переводами с английского; веселая, резвая Мария и, наконец, младшая – серьезная, строгая Софья. Где уж тут было Пушкину определиться с выбором! Многие считают, что Пушкин был влюблен в Марию, другие утверждают, что предметом его страсти стала Елена, а кто-то уверен, будто Екатерина пленила сердце поэта. Но есть и другая версия, в соответствии с которой Пушкин неоднократно бывал в Крыму после 1820 г. Отпрашиваясь у генерала Инзова, он спешил к берегам Тавриды, где поджидала его возлюбленная. И это была не Мария Раевская и ни одна из ее сестер. Во время первой своей поездки поэт познакомился с Анной Ивановной Султан-Крым-Гирей, родной сестрой русского миссионера, черкеса по крови, Александра Ивановича Султан-Крым-Гирея. По мнению Д.С. Дарского, Пушкин приезжал в Тавриду и в 1821 г., и в 1822-м, и в 1823-м… Исследователь полагает, что этот роман, длившийся несколько лет, завершился в августе 1823 г. по инициативе Анны Ивановны. Любовники встречались не только в Крыму – Анна приезжала в Кишинев, откуда Пушкин отвез ее домой и больше никогда уже не видел.
«Бахчисарайский фонтан» в рамках этой версии стал памятником не столько крымским впечатлениям поэта, помноженным на рассказы Марии Потоцкой, сколько его тайной любви и прекрасной черкешенке.
Гипотеза Д.С. Дарского остается пока непризнанной. Однако она имеет не только право на существование, но и задает пушкиноведению новые направления для развития и поисков. Быть может, со временем эта гипотеза получит развитие, обогатит пушкиноведение новыми данными и откроет в Крыму новые места, связанные с именем Пушкина…
5 сентября после почти трех недель блаженнейшего отдыха в Гурзуфе генерал Раевский в сопровождении сына Николая и Александра Пушкина покинул гостеприимный дом герцога Ришелье. Через урочище Ай-Даниль, минуя бывшую тогда деревушкой Ялту, они поднимаются к Аутке и через Ореанду, Кореиз, Мисхор направляются к Алупке. В ту пору в Алупке не было величественного Воронцовского дворца, так что ночевать пришлось в придорожной сакле.
Ранним утром тронулись в путь, но колесная дорога кончилась, начались пустынные места с узкими тропами, петляющими между нагромождениями камней. Самым опасным оказался переезд между Симеизом и Кикенеизом (Оползневое). Тропа, по которой пришлось ехать, то словно нависала над пропастью, то вдруг превращалась в крутой подъем. Оползни и обвалы слыли обычными явлениями в этих краях, и путешественники продвигались вперед с риском для жизни. Но впоследствии Пушкин уверял, что дорога на Кикенеиз не оставила в его памяти ни малейшего следа. За Кикенеизом пришлось подняться по так называемой Чертовой лестнице. Они спешились и дальше продвигались, держа за хвосты лошадей, что очень забавляло Пушкина и представлялось ему восточным обрядом. Но все эти необычайные пейзажи и опасные приключения отчего-то не тронули его так, как тронула увиденная вдруг береза. Кто-то считает, что будто бы тоска по родному северу взволновала поэта. Но судя по его письму, все было совсем не так. Береза напомнила ему, что очень скоро придется расстаться с милой Тавридой, что время, когда он был безмятежно счастлив, подходит к концу, как и все в этом мире, и что мимолетный искрометный праздник неумолимо сменяется надвигающимися унылыми буднями. И хотя пирамидальные тополя, похожий на янтарь виноград, лиловые фиги с шелковистой кожицей все еще сопровождали путников, мысли о скором и неизбежном конце их путешествия нахлынули при виде обыкновенной березки, землячки Пушкина, редкой гостьи южных широт. Сердце поэта сжалось, и он, все еще находясь в Тавриде, уже затосковал по ней.
Спустившись в Байдарскую долину, всадники направились к мысу Фиолент, где на крутой скале располагался Георгиевский монастырь. Крохотная обитель, десять насельников, маленькая церковь, крутая лестница, спускающаяся к морю – красивая и одновременно суровая картина отшельнической жизни произвела на поэта сильное впечатление. Но захотели увидеть и другой храм, точнее место, где, по преданию, в древние времена стоял храм Артемиды и где произошла встреча Ифигении с Орестом…
Они заночевали в монастыре, чтобы рано утром выехать в Бахчисарай. Но Пушкин – от плохой ли погоды, от неудобного ли, аскетичного ночлега, а может, и оттого, что предстояло покинуть полюбившийся край, прервать блаженное времяпрепровождение, дабы вернуться к интригам, нелюбимой службе и полнейшей неопределенности и неустроенности, – Пушкин вновь заболел и въехал в столицу Гирей-ханов совершенно разбитым.
Было 7 сентября 1820 г. В Бахчисарае путешественники сделали небольшую остановку, устроившись на ночлег в Хан-Сарае, то есть во дворце. Но несмотря ни на болезнь Пушкина, ни на краткость пребывания в Бахчисарае, ни на то, что дворец изрядно обветшал, поэт не остался равнодушным к увиденному. Дух старинного Хан-Сарая, своеобразие ночного восточного города, легенды и предания, населявшие ханский дворец – все это стало истоками вдохновения, вызвавшего к жизни знаменитую поэму Пушкина.
Пушкинисты до сих пор не могут сойтись во мнении, кому же посвятил поэт «Бахчисарайский фонтан». Одна из версий связана с именем Софьи Станиславовны Киселевой, в девичестве Потоцкой. Известно, что легенду, положенную в основу поэмы, Пушкин слышал еще в Петербурге. Некая «К.» рассказала ему о Фонтане слез. Эта «К.» стала настоящим камнем преткновения. Одни исследователи считали, что речь идет о Катерине Карамзиной, другие – что о Катерине Раевской. Л.П. Гроссман доказал, что «К.» – это Потоцкая-Киселева, поведавшая поэту семейное предание о Марии Потоцкой, оказавшейся в гареме Гирей-хана. Но с чьим бы именем ни была связана поэма, она стала апогеем пушкинского романтизма. Этим произведением, отпечатанным в 1824 г., закончился романтический период в поэзии Пушкина.
8 сентября путешественники прибыли в Симферополь. В те времена этот, пусть и губернский, город не представлял никакого интереса. Сведения о пребывании здесь Пушкина довольно скупые и спорные. Датой отъезда из Симферополя называют 12, 14 и даже 17 сентября. Известно, что Пушкин был болен и едва ли мог принимать участие в светской жизни местного общества. А еще известно, что 21 сентября Пушкин прибыл в Кишинев. Но от Симферополя до Кишинева почти пятьсот километров по прямой и около шестисот пятидесяти километров по суше. С учетом средней скорости передвижения в то время, а заодно и плохого самочувствия Пушкина, переезд мог занять около недели. Поэтому наиболее вероятным днем отъезда Пушкина из Симферополя следует, наверное, считать 12 или 14 сентября.
Некоторые исследователи считают, что Пушкин, даже восхищаясь Крымом, испытав там блаженнейшие минуты, все же отнесся к этому краю с недостаточным вниманием. И лишь спустя время, он, сравнивая свои впечатления и впечатления И.М. Муравьева-Апостола или С.С. Боброва, с сожалением понял, что многое упустил, прошел мимо, не обратил внимания. С этим, возможно, и была связана его всегдашняя тяга к Тавриде. Понимая, что, изменившись, он воспринял бы этот край иначе, увидел бы не в пример больше и остался бы намного богаче, он стремился вернуться за тем, что не забрал при первом посещении.
Он действительно признавался, что оставил Крым без сожалений, совершенно равнодушно. Хотя мы помним: случайная береза, как напоминание о том, что пора уезжать, вызвала в нем грусть. Однако всю жизнь затем он мечтал вернуться в «полуденный край». Не будем забывать и о том, что, уезжая, Пушкин был болен, а потому просто не имел сил испытывать глубокие чувства. Но по прошествии времени все встало на свои места. И главное впечатление от Крыма поэт выразил в «Евгении Онегине»: все сияло.
Пушкин не был первым русским поэтом, воспевшим Крым. Немало написано о его поэтической перекличке с Семеном Бобровым или с Константином Батюшковым, прежде Пушкина опоэтизировавшими Тавриду. Но Пушкин невольно стал основоположником своеобразной моды на Крым. После него туда потянулись поэты и художники, ища в «полуденном крае» вдохновение. Грибоедов, Жуковский, Гоголь, Белинский, Тютчев, Леонтьев, А.К. Толстой, Некрасов, Фет, Вяземский, Л.Н. Толстой, К.Р., Чехов, Бунин, Куприн, Горький, Булгаков… Не говоря уже о XX веке, кто только из русских писателей не побывал в Крыму! Конечно, нельзя наверняка утверждать, что причиной популярности Тавриды у литераторов стал именно Пушкин. Но «Пушкин в Крыму» – это особая тема, потому что особенным значением для России обладает и Крым, и Пушкин.
Светлана ЗАМЛЕЛОВА
[1] Гомеров гимн Минерве в переводе Н.И. Гнедича (1807).
