Спустя неделю аргентинцы заговорили о финансовой поддержке русскому маэстро в матче с Капабланкой. Идею выделить средства для матча поддержал президент Аргентины Альвеар. Финансовая база была сполна обеспечена, и Алехин отправил Капабланке вызов.
Встреча с Капабланкой была запланирована на сентябрь 1927 г. Вместе с Алехиным встречи в Буэнос-Айресе ждал весь шахматный мир. А учитывая популярность шахмат в те годы – просто весь мир. Как только не называли встречу Алехина с Капабланкой – «матчем гигантов», «титаническим матчем»… Любопытно и то, как сами титаны оценивали предстоящую встречу. Капабланка, судя по всему, пребывал в некоторой эйфории относительно самого себя и был уверен в своей победе, считая, что у Алехина нет темперамента для матчевой игры, нет духа борьбы, необходимого для таких поединков. Кроме того, по мнению Капабланки, Алехину мешало отношение к победе не как к самоцели. К тому же Капабланка воспринимал Алехина как слишком нервного соперника, неспособного к продолжительной и хладнокровной борьбе.
Совсем иной подход явил в оценке противника Алехин, подвергший партии Капабланки настоящему психологическому анализу. И.М. Линдер и В.И. Линдер в книге «Алехин» выражают уверенность, что в этом отношении Алехин выказал себя учеником Эм. Ласкера, подчеркивавшего, что «шахматная партия – борьба, в которой соучаствуют самые разнообразные факторы, и поэтому знание сильных сторон и слабостей противника чрезвычайно важно». Позже Алехин рассказал о том, как готовился к матчу с Капабланкой, как детально изучал будущего соперника – и не только его манеру игры на разных стадиях, но и весь жизненный путь, характер, поступки, особенно поведение в сложных и непредвиденных ситуациях. После такого тщательного анализа Алехин понял, что Капабланка не так уж и безупречен, как принято думать. Порой кубинец слишком доверяет интуиции, не перепроверяя ситуацию расчетом; со временем он потерял способность к предельной концентрации; а в случаях упорного сопротивления Капабланка и вовсе теряет уверенность в себе. В этом, к слову, между русским и кубинцем была принципиальная разница: если на Капабланку неудачи действовали угнетающе, то Алехина поражения, напротив, «подстегивали», заставляя взять себя в руки и начать играть с удвоенной силой.
«Для шахматной борьбы прежде всего необходимо знание человеческой натуры, понимание психологии противника, – много позже заявил Алехин. – Раньше боролись только с фигурами, мы же боремся и с противником – с его волей, нервами, с его индивидуальными особенностями и – не в последнюю очередь – с его тщеславием».
Сочетание интуиции и расчета, присущее Алехину и в жизни, и в игре, не подвело и на этот раз. Уже в первой же партии кубинец уступил. И если в успех Алехина накануне встречи верили немногие, то после первой игры эти сомнения стали понемногу таять.
Во время игры у Алехина воспалилась надкостница, и пришлось играть, превозмогая боль и температуру, пришлось в самый разгар игры удалить шесть зубов. Но даже болезнь не смогла помешать русскому шахматисту выиграть шесть партий против трех, выигранных Капабланкой, и отвоевать шахматную корону у непобедимого до тех пор кубинца. 29 ноября 1927 г. Капабланка не появился в зале Аргентинского шахматного клуба на улице Карлоса Пеллегрини, прислав Алехину письмо: «Дорогой господин Алехин! Я сдаю партию. Следовательно, Вы – чемпион мира, и я поздравляю Вас с Вашим успехом. Мой поклон госпоже Алехиной. Искренне Ваш Х.Р. Капабланка». Алехина на руках вынесли из зала и на руках доставили к отелю.
Новость об итогах матча облетела весь мир. Газеты разных стран наперебой восхищались игрой русского гроссмейстера. В советские шахматные издания хлынули потоки писем от болельщиков и любителей, журналы и газеты размещали восторженные статьи и портреты нового чемпиона мира.
Для Алехина эта победа стала не просто личным триумфом. Он признавался, что осуществилась его мечта, что удалось пожать плоды долгих усилий и трудов. Но кроме этого, по мнению Алехина, шла борьба двух подходов к шахматам, двух разных взглядов на шахматное будущее: безграничные возможности шахматного искусства или его никчемность и скорое исчезновение. В том, что верх одержала жизнеутверждающая линия Алехина, было указание на открытие новой страницы шахматной истории. Алехин заявил, что испытывает двойную радость: «Во-первых, от сознания, что удалось избавить шахматный мир от вредного очарования, от массового гипноза, в котором держал его человек, сделавшийся за последнее время проповедником никчемности шахматного искусства и скорого его исчезновения; затем от веры, что факт моей победы, казавшейся столь невероятной, сможет напомнить многим, что и в других областях жизни рано или поздно может свершиться то непредвиденное и казалось бы невозможное, что сплошь и рядом превращает самые смелые сны в действительность…»
Мечты, как говорится, стали явью. Новый чемпион мира наслаждался славой. Когда 18 января 1928 г. Алехин с женой прибыли в порт Барселоны, их встречали поклонники. В честь нового чемпиона мира был устроен настоящий праздник с банкетом, шахматными состязаниями и бесчисленными интервью. 27 января Алехин вернулся в Париж. Принято думать, что и тут его встретили толпы поклонников, но утверждать это было бы не совсем верно. Конечно, французские газеты написали о его победе, он раздавал интервью. Но какого-то особенного интереса французы к нему не проявляли и явно им не гордились. Л.Д. Любимов, близко общавшийся с Алехиным и, вероятно, лучше многих сумевший понять его, утверждал, что новые соотечественники Алехиным не интересовались «по той простой причине, что шахматами мало увлекаются во Франции». Алехин понимал, что принести славу Отечеству, стать гордостью страны и народа он мог бы только в России. Но именно этого он и был лишен. Оказалось, что сама по себе шахматная победа не смогла его полностью удовлетворить. Не хватало чего-то еще, что получить было сложнее, чем обыграть Капабланку. В интервью Любимову Алехин говорил: «По всему миру разнесли, будто целью моей жизни было победить Капабланку. Но шахматы не имеют для меня столь подавляющего значения. Конечно, я хотел победить Капабланку: много лет готовился к матчу с ним. Но при чем тут цель жизни?» Любимов был убежден, что Алехин не мог довольствоваться только шахматными победами, он желал выдвинуться и на другом поприще. А кроме того, он стал осознавать, что по-настоящему его могли оценить только дома. Ведь «для французов он оставался иностранцем, недавно принявшим французское гражданство». К тому же шахматная жизнь в СССР вышла на мировой уровень, чему подтверждением послужил хотя бы 1-й Московский международный шахматный турнир, проходивший с ноября по декабрь 1925 г. в Москве. В турнире, к слову, приняли участие все выдающиеся шахматисты того времени, включая Капабланку, Эм. Ласкера и даже Боголюбова, жившего с 1914 г. в Германии. Не было только Алехина, наблюдавшего за турниром со стороны.
В постановлении Исполнительного бюро Всесоюзной шахматной секции от 14 декабря 1926 г. среди прочего говорится: «Шахсекция, однако, никогда не смотрела на шахматы только как на чистое искусство – тем более только как на спорт, – и такой же строгой принципиальной выдержанности требовала от всех своих членов и организаций. Вот почему она не сочла возможным вступать в какие-либо переговоры с Алехиным об участии его в международном турнире в Москве, считая этого мастера чуждым и враждебным советской власти элементом…» Ю.Н. Шабуров выводит из этого заявления, что руководители Всесоюзной шахматной секции сами оттолкнули гроссмейстера, объявив его врагом советской власти. Однако этот вывод кажется несколько категоричным. Во-первых, речь идет не столько о политических воззрениях Алехина, сколько о его отношении к шахматам, в заявлении шахсекции говорится именно о разных подходах, о разном отношении к шахматам. Как известно, Алехин придерживался той точки зрения, что шахматы – искусство с неисчерпаемыми возможностями, красоту игры он ставил выше чистой и техничной победы. Но в Советском Союзе шахматы стали инструментом в работе над повышением культурного уровня простого народа. Само собой, что взгляд на шахматы как на искусство был непозволительной для пролетарской культуры роскошью и, стало быть, буржуазным по сути своей. В этом смысле Алехин как шахматист, несомненно, буржуазный, и представлялся «чуждым элементом».
Во-вторых, руководители шахматной секции, даже всесоюзного масштаба, могли объявить кого-то врагом только в пределах своей секции. Едва ли заклейменный шахматной секцией человек автоматически становился врагом народа и советской власти со всеми вытекающими последствиями. Тема эмиграции и возвращения на Родину находилась в ведении отнюдь не спортивных или каких-то иных кружков и секций. Так, например, А.И. Куприн вернулся в 1937 г. на Родину по приглашению правительства СССР. А уж антисоветчиком Куприн был почище Алехина. Убедиться в этом можно, хотя бы прочитав его повесть «Купол Св. Исаакия Далматского», изданную в 1927 г. в Париже. А чего стоит его служба в 1919 г. в чине поручика в Северо-Западной армии под командованием Н.Н. Юденича? То есть Куприн воевал против советской власти с оружием в руках. И все-таки был прощен и вернулся умирать на Родину. Стоит вспомнить и предысторию возвращения Куприна. Началось все с обращения полпреда СССР во Франции В.П. Потемкина к И.В. Сталину, а после полученного одобрения – к Н.И. Ежову. Затем обращение Потемкина рассматривалось в Политбюро ЦК ВКП(б), постановившем «разрешить въезд в СССР писателю А.И. Куприну».
Да, Всесоюзная шахматная секция могла повлиять на решение СНК СССР относительно участия Алехина в Международных шахматных турнирах, проводившихся в Москве в 1925, 1935 и 1936 гг. Но объявить его врагом советской власти, которому заказан въезд в родную страну – это было явно не под силу Шахматной секции. Если бы Алехин захотел посетить СССР или принять участие в Международных московских турнирах, он бы нашел возможность оповестить о своем желании и СНК СССР, и Политбюро ЦК ВКП(б). Однако он этого не делал либо из гордости, либо из-за каких-то опасений. Но нельзя утверждать, что происходящее в России его не интересовало. Напротив, в воспоминаниях хорошо знавших его людей тема ностальгии Алехина звучит убедительно и настойчиво. С. Флор вспоминал, как Алехин, провожавший его из Праги в Москву в 1933 г., грустно сказал: «Вот вы едете в мой родной город, а я остаюсь…» Тоску Алехина по Родине отметил и А. Лилиенталь, тем более что Алехин не раз расспрашивал Флора и Лилиенталя об СССР, где оба побывали на международных турнирах. «Однажды мы сидели с Флором в кафе, – написал потом Лилиенталь, – туда пришел Алехин. Разговорившись с нами, он сказал, что мечтает вернуться на Родину. Он не раз заговаривал не эту тему. Это было его заветной мечтой…»
В-третьих, стоит уточнить, что постановление Исполнительного комитета Всесоюзной шахматной секции от 14 декабря 1926 г. не касалось непосредственно Алехина. На экстренном заседании бюро рассматривалось заявление Е.Д. Боголюбова об отказе от советского гражданства. Алехина на том заседании коснулись вскользь. А потому заявление о нежелании «вступать в какие-либо переговоры с Алехиным об участии его в международном турнире в Москве» выглядит, скорее, как приглашение в эти переговоры вступить. Ведь если человека вспоминают к месту и не к месту, значит, явно чего-то от него хотят, явно провоцируют на ответную реакцию. Еще живо было в памяти, как Алехин всего лишь пять лет назад уехал, не простившись, из России. Сказал, что поедет в Ригу, а сам исчез. Ну и что, бегать прикажете за этим обманщиком? Обиженная на Алехина Шахматная секция не желала первой идти на поклон и ждала от Алехина своеобразного покаяния. Пусть, дескать, сам придет и попросит, а первыми звать не станем.
Но Алехин тоже не хотел делать первый шаг. Любимов отмечает, что вдохновлялся Алехин по-настоящему лишь когда говорил о шахматах, «причем, если собеседник был иностранец, всегда подчеркивал, что самая высокая шахматная культура в Советском Союзе. И опять раздражался. «Вот я с вами толкую о шахматах, а ведь вы в этом ни черта не смыслите», – ясно говорил его взгляд». А ведь Алехин уехал, когда шахматными досками в Москве топили печки, когда полуголодные шахматисты встречались дома друг у друга, чтобы не потерять форму. Казалось тогда, что мировые шахматы сами по себе, а Советская Россия сама по себе. Но прошло всего лишь несколько лет, и вот уже лучшие игроки со всего мира собрались в Москве, в городе, где родился и вырос Александр Алехин.
По мнению Любимова, какое-то малодушие мешало Алехину признать «ошибочность своей разлуки с Родиной». И эта постоянная раздвоенность в конце концов надломила его. Возможно, Любимов не знал причину, по которой Алехин уехал из России, – ведь дело было не только в желании помериться силой с Капабланкой и окунуться в мировой шахматный океан. Была еще странная история с ВЧК и расписками в получении денег от деникинцев. И если допустить, что Алехин действительно брал деньги – на личные нужды, конечно, а не на диверсионную деятельность, – то страх расплаты тяготел над ним и не пускал домой. Прибавим к этому и возможные обиды на Всесоюзную шахматную секцию, объявившую его «чуждым элементом».
Победа над Капабланкой вдохновила русских писателей-эмигрантов. Б.К. Зайцев и А.И. Куприн посвятили победителю очерки «Алехину» и «Шахматисты». В.В. Набоков, вдохновленный победой соплеменника, начал работу над романом «Защита Лужина». Вроде бы Лужин не похож на Алехина. Но возможно, Набоков уловил главное сходство: шахматы, особенно в эмиграции, не отпускали Лужина, шахматы как будто затягивали его в какой-то другой мир. И Лужин понимал, что ничего, кроме шахмат, у него нет, что только в шахматном мире он полон сил и всевластен, доволен и покоен. Алехин, в отличие от Лужина, был, по слову Любимова, «богатой натурой – он хотел взять от жизни как можно больше, во всех областях». Он ощущал в себе силу, выхода которой не находил. Когда-то он мечтал о карьере дипломата, для чего и поступил в Училище правоведения. Тема диссертации, которую он готовил в Сорбонне, также косвенно указывает на интерес к международным делам. Однако если факт защиты диссертации можно оспорить, то возразить против несостоявшегося продвижения по дипломатической лестнице будет сложно. В интервью, данном гроссмейстером газете New York Times в 1924 г. во время нью-йоркского турнира, он заявил, что намеревается завершить профессиональную шахматную карьеру. «Шахматы слишком дороги мне, чтобы совершенно бросить их. Но в дальнейшем они должны быть отодвинуты на второе место в моей шкале жизненных ценностей. Буду продолжать играть, как спортсмен или любитель, но не как профессиональный шахматист. Право выдвинется на первое место». Кроме того, он сказал, что имеет «некоторый опыт на поприще дипломатической службы» и, вернувшись в Париж, намеревается обосноваться там. Из сказанного им следует, что в Париже он собирался продолжить дипломатическую карьеру. Это интервью только подтверждает слова Любимова о том, что Алехин хотел от жизни чего-то еще, кроме шахмат.
Но мечте о дипломатической карьере не суждено было сбыться. И вполне вероятно, Алехин вслед за Лужиным тоже начал болезненно ощущать, что одни только шахматы способны дать ему на чужбине «иллюзию действительно полнокровной жизни». В мае 1928 г. Алехин вступил в парижскую масонскую ложу «Астрея». Надо сказать, что в этой ложе перебывала чуть ли не вся эмиграция, как и Алехин, наверное, искавшая «иллюзию полнокровной жизни». Однако масонские радения Алехину быстро надоели и, по свидетельству Любимова, «он нередко превращал и ложу в шахматный клуб, усаживаясь за шахматную доску с гроссмейстером Бернштейном». То есть и в самом деле ничто, кроме шахмат, не могло удовлетворить его. Эдуард Ласкер вспоминал, что «Алехин не мог жить без шахмат. Каждый раз, когда он обсуждал течение какой-нибудь партии или анализировал, его глаза начинали светиться, от него исходил какой-то нервный ток, как будто он находился под действием наркотика. Он ел и спал только для шахмат и грезил только шахматами. О чем бы ни шел разговор, Алехин всегда находил возможность свести его к шахматам. Более того, шахматы были его единственной любовью». Это описание уже приближается к характеристике Лужина, данной Набоковым, который верно уловил главный конфликт алехинской натуры. Он смог проявить себя только в шахматах, но только шахмат было ему недостаточно. Изменить же ситуацию он не мог. Любимов, видевший Алехина и в домашней обстановке, и в масонской ложе, наблюдал в нем постоянный надрыв и неудовлетворенность собой. Любимов приписывал это гордыне, причем гордыне самого неутешительного свойства, помноженной на невозможность исправить ошибки, как-то переменить ситуацию и на неутолимую тоску по Родине.
Его состояние должно было усугубиться после завоевания шахматной короны в связи с еще одним не выясненным до конца обстоятельством.
15 февраля 1928 г. в Русском клубе Парижа бы устроен банкет в честь Алехина – нового чемпиона мира. На банкет были приглашены русские журналисты и писатели, издатели и общественные деятели, художники и вчерашние политики. Являвшиеся к ужину платили по двадцать пять франков; те, кто пришел на танцы, – по десять. С поздравлениями выступили представители нескольких периодических изданий, а также кружков и организаций. Выступил и сам гроссмейстер, рассказав, что получил множество писем с поздравлениями из России. А говоря о законах борьбы, о своей личной борьбе, закончившейся недавно победой, он подчеркнул, что боролся не столько за личный успех, сколько за «успех шахмат против их отрицания Капабланкой. Это значило – разрушить легенду о «машине-человеке», которую создал Капабланка в своем подходе к шахматам, не признающем их как искусство. Мне удалось развеять миф о непобедимости Капабланки». Речь шахматного короля была встречена овацией.
Но едва ли не на следующий день в русских газетах появились заметки о прошедшем банкете. Причем утверждалось, будто Алехин пообещал, что миф о непобедимости большевиков развеется, как развеялся миф о непобедимости Капабланки. Спустя годы исследователи биографии и наследия Алехина А.А. Котов и Ю.Н. Шабуров уверяли, что перечитали все эмигрантские газеты тех дней и везде речь Алехина была передана по-своему; в некоторых газетах ни о каком мифе и вовсе не упоминалось. Другие исследователи настаивают, что если бы эмигрантские газеты переврали слова Алехина, он непременно потребовал бы опровержения. Однако стоит вспомнить, что в сентябрьском номере английского журнала Chess за 1937 г. в статье «Снова чемпион мира», посвященной победе Алехина над Эйве, утверждалось, будто из одесской тюрьмы Алехина спас Троцкий. Дело происходило в мирное время, сам Алехин был в неплохой форме, в здравом уме и твердой памяти. Не знать того, что Троцкий никаким образом не участвовал в его спасении, Алехин не мог. Более того, о том, что Троцкий в Советском Союзе впал в немилость, он тоже не мог не знать. Однако никаких опровержений с его стороны не последовало, что, кстати, и дало повод исследователям настаивать на версии Троцкого – спасителя Алехина…
Различия в публикациях свидетельствуют как раз о том, что заметки о банкете оказались в прямой зависимости от фантазии писавших. На что хватило фантазии, о том и написали. Так, одна газета выдумала «миф о непобедимости большевиков», поскольку слов «миф» звучало в алехинской речи, хоть и в другом контексте; другая рассказала о мифической непобедимости Капабланки; третья и вовсе забыла про этот миф и даже не упомянула о нем. Алехин же, судя по всему, предпочел не замечать журналистских проделок. Делать лишние ходы, не преследующие определенной цели, было не в натуре гроссмейстера.
Зато проделки эмигрантской прессы тут же заметили другие издания. В марте 1928 г. в №6 советского журнала «Шахматный листок» появилась грозная статья «О новом белогвардейском выступлении Алехина» председателя Исполнительного бюро Всесоюзной шахматной секции Н.В. Крыленко, заявившего, что «после речи в русском клубе с гражданином Алехиным у нас все покончено – он наш враг, и только как врага мы отныне должны его трактовать…». В мае того же года в «Шахматном листке» под рубрикой «Письмо в редакцию» было напечатано обращение харьковчанина Алексея Александровича Алехина – старшего брата гроссмейстера: «Я осуждаю всякое антисоветское выступление, от кого бы оно ни исходило, будь то, как в данном случае, брат мой или кто-либо другой. С Александром Алехиным у меня покончено навсегда!» Исследователи в один голос заявляют, что письмо это было написано под диктовку властей. Однако никаких доказательств этому никто не привел. Поэтому утверждать, что представители власти вынудили Алексея Алехина написать письмо против родного брата, просто невозможно. Алехин-старший мог проявить инициативу, испугавшись вероятных неприятностей, и сам поспешил заявить: ничего общего с тем, что якобы сказал на парижском банкете его младший брат, он не имеет.
Но едва ли Александр Алехин говорил эти слова. Иначе, повторимся, их бы в точности напечатали все русские газеты Парижа. Зато странностей вокруг невысказанных слов собралось немало. Так, спустя ровно неделю после того, как Алехин стал чемпионом мира, в одесской газете «Вечерние Известия» (№1440 от 6 декабря 1927 г.) появился редакционный материал под заголовком «Алехин возвращается в СССР». В статье утверждалось, что «по полученным сведениям, чемпион мира по шахматам А.А. Алехин высказал желание возвратиться в СССР, подав соответствующие ходатайства о восстановлении советского гражданства. По этому поводу председатель шахсекции ВСФК тов. Н.В. Крыленко сообщил следующее: «Никаких официальных заявлений от гр. Алехина мы до сих пор не получали. Для этого есть установленные законом пути. У Алехина не было оснований жаловаться на Советский Союз и недостаток внимания. Если верно то, что в нью-йоркском турнире 1924 года он эмблемой своей выставил трехцветный царский флаг, он должен будет в своем заявлении указать такие мотивы, которые создали бы уверенность в том, что нынешняя просьба не является только одной «шахматной комбинацией» нового чемпиона. Мы приветствуем всякие таланты и ценим их – в том числе и талант Алехина – лишь постольку, поскольку они могут быть использованы нами в общей работе над культурным развитием и подъемом трудящихся масс. Это Алехин должен знать. Согласен он искать с нами общий язык – милости просим, – мы не злопамятны. Не согласен – шахматное движение СССР пройдет мимо него».
А теперь вспомним постановление Исполнительного бюро Всесоюзной шахматной секции от 14 декабря 1926 г., посвященное Боголюбову, но вскользь затронувшее Алехина. Тогда шахматная секция заявляла, что не желает «вступать в какие-либо переговоры с Алехиным об участии его в международном турнире в Москве». Но спустя ровно год в откровенно провокационном материале председатель секции намекает уже более явно, что Алехину надо самому первым сделать шаг навстречу, переступив через гордость. Но стоило эмигрантской прессе напечатать искаженные слова Алехина, как Крыленко шлет ему очередные проклятия: «С гражданином Алехиным у нас все покончено – он наш враг, и только как врага мы отныне должны его трактовать». То есть получается, что, пользуясь каждым удобным случаем, Шахматная секция кричит, будто не желает знать Алехина; потом намекает на возможное возобновление отношений, если он первым об этом попросит; потом взрывается негодованием со словами «между нами все кончено!». Шахматная секция напоминает какую-то истеричную, ревнивую жену, которая и хотела бы помириться с загулявшим мужем, да гордость не велит.
Само собой, все эти заявления Шахматной секции не имели характера приговора. Взять того же Куприна, опубликовавшего «Купол Св. Исаакия Далматского» в 1927 г., а спустя 10 лет совершенно легально вернувшегося на Родину; или множество царских офицеров, воевавших против Советов, но потом оказавшихся на службе в Красной Армии; или тех «возвращенцев», что получили после войны советский паспорт и отправились домой. Никто этих людей не хватал, не тащил в ГУЛАГ и не расстреливал в ближайшем овраге. Судьбы складывались у всех по-разному, но сама по себе эмиграция или даже антисоветская деятельность в период Гражданской войны или после бегства из России отнюдь не являлись основанием для грозного изрока.
Но мог ли предполагать это Алехин, памятовавший об одесской тюрьме и вызове на допрос в ВЧК?! Особенно если предположить, что с деникинцами его действительно связывали какие-то, пусть и случайные, финансовые отношения. Зная о его желании вернуться в Россию или хотя бы побывать на Родине, можно себе представить, насколько неприятным сюрпризом для него стал очередной выпад шахматной секции. Уже к этому времени относятся свидетельства о растущем пристрастии Алехина к алкоголю. Впрочем, находятся исследователи, утверждающие, будто Алехин только изображал выпивоху. Но во-первых, внятных объяснений тому, зачем понадобилось чемпиону мира притворяться пьяницей, до сих пор дано не было. А во-вторых, слишком много самых разных свидетелей, знавших гроссмейстера лично и, не сговариваясь, подтвердивших его пагубное пристрастие. Даже в письмах Капабланки, писанных, разумеется, не для печати, встречается осуждение безалаберной жизни Алехина, его астрономических счетов за алкоголь. Что ж, дипломатическая карьера уже точно не складывалась, связь с Родиной пропала. Оставались одни шахматы и… Бахус. И гроссмейстер целиком погрузился в шахматную жизнь. Работал над книгами, ездил с гастролями, давал сеансы одновременной игры в разных странах. Бахус пока не мешал ему…
Писал ли Алехин антисемитские статьи
Все началось с появления в марте 1941 г. в немецкой газете Pariser Zeitung цикла статей (некоторые исследователи считают, что это одна статья, состоящая из шести частей; однако это обстоятельство принципиального значения не имеет) под общим названием «Арийские и еврейские шахматы», посвященных исследованию гроссмейстером разницы между игрой шахматистов еврейского и нееврейского происхождения. Впрочем, англичан Алехин тоже отнес к еврейской, а точнее, к англо-еврейской группе. Те же самые статьи появились в конце марта – начале апреля в издании Deutsche Schachzeitung, летом и осенью статьи выходили в английском журнале Chess, там же большой отрывок был помещен в начале 1946 г. Несмотря на все свои предыдущие высказывания и публикации, в этих статьях (или статье) Алехин резко критиковал шахматистов-евреев (Стейница, Ласкера, Нимцовича, Рети, Решевского, Рубинштейна, Файна, Флора) за склонность будто бы к защитной, тактической игре в противовес игре наступательной, стратегической, свойственной шахматистам-арийцам, таким как Андерсен, Морфи, Чигорин, Пильсбери, Капабланка, Боголюбов и др. Досталось заодно и Эйве, которого чемпион мира объявил связанным с еврейским заговором. Особняком Алехин выделил советскую шахматную школу, внутри которой шахматисты-евреи – Ботвинник, например – переставали быть пассивными тактиками.
Этими публикациями Алехин навредил только самому себе. И едва закончилась война, ему тут же припомнили попытку применить расовую теорию к шахматам. Но в то время Алехин уже отрекся от авторства злополучных публикаций. Забегая вперед, приведем здесь письмо чемпиона мира У. Хаттон-Уорду – организатору лондонского турнира 1946 г., в участии в котором Алехину было отказано. О причинах отказа мы поговорим позже, а пока рассмотрим письмо гроссмейстера:
«Уважаемый господин Хаттон-Уорд. Я получил Ваше письмо <…> 28 ноября (1945 г.). Прежде чем я узнал о его содержании, я не мог ничего предпринять, поскольку не имел ни малейшего представления о причинах, приведших к отмене сделанного мне приглашения. Но теперь я могу и должен ответить: и даже не столько в связи с организованным Вами турниром, каким бы заманчивым ни представлялось мне участие в нем, сколько в виду еще более важных причин.
Первое из того, о чем Вы меня информировали, – это то, что некоторые круги возражают против моего участия из-за голословно приписываемых мне симпатий к фашистам во время войны. Сегодня любой человек, не ограниченный предубеждениями, способен понять, каковы мои истинные чувства по отношению к людям, лишившим меня всего, что составляет ценность жизни: они разрушили мой дом, разграбили замок моей жены (а значит, и все, чем я обладал) и, наконец, украли мое честное имя!
Посвятив свою жизнь шахматам, я никогда не принимал участия в чем-либо, не имеющем прямого отношения к моей профессии! К сожалению, в течение всей моей жизни, особенно после моей победы в чемпионате мира, моим действиям присваивали политический характер, что является полным абсурдом. Около двадцати лет я ношу прозвище «белого русского», что для меня особенно больно, так как этот факт сделал невозможным любой мой контакт с моей Родиной, которой я всегда восхищался и никогда не переставал любить.
И наконец, в 1938/1939 годах я надеялся, что в результате моих переговоров и переписки с чемпионом Советского Союза Ботвинником этим выдумкам будет положен конец – ведь вопрос об организации в Советском Союзе нашего матча был практически решен. Но началась война, и вот я здесь после ее окончания, заклейменный унизительным эпитетом «пронацист», обвиняемый в пособничестве и т.д. и т.п.
В любом случае на Вас я не в обиде, я благодарен Вам за то, что Вы спровоцировали эти обвинения, поскольку неопределенная ситуация, в которой я жил последние два года, была, в конце концов, морально невыносимой.
Меня не удивляет протест доктора Эйве, меня удивило бы обратное. Все потому, что чудовищными высказываниями, опубликованными в Pariser Zeitung, были оскорблены и члены оргкомитета матча 1937 года; Голландская федерация направила протест господину Посту (президент Немецкой шахматной федерации. – С.З.). В то время я не мог сделать то, что должен был сделать: ЗАЯВИТЬ О ТОМ, ЧТО ЭТИ СТАТЬИ БЫЛИ НАПИСАНЫ НЕ МНОЙ. Доктор Эйве был настолько убежден в моем влиянии на нацистов, что написал мне два письма, в которых просил меня сделать что-нибудь, чтобы облегчить страдания бедного Ландау и моего друга, доктора Оскама. Дело в том, что в Германии и в оккупированных странах мы находились под постоянным наблюдением гестапо и под угрозой быть отправленными в концентрационные лагеря. Поэтому реакция д-ра Эйве на приглашение, адресованное мне, является нормальной, но, как и в случае со многими другими, совершенно ошибочной.
Основной причиной, побудившей Вас аннулировать мое участие, является «ультиматум», как я его называю, Американской шахматной федерации. Это серьезный вопрос, поскольку данные господа приняли решение на основании причин, которые, по их мнению, являлись достаточным обоснованием для такой позиции. На данный момент мне точно неизвестны эти причины, но я предполагаю, что они имеют отношение к обвинению меня в пособничестве нацистам. Термин «пособник», в целом, используется против тех, кто официально или иным путем действовал в соответствии со взглядами правительства Виши. Но я никогда не имел ничего общего ни с этим правительством, ни с его представителями. Я играл в шахматы в Германии и в оккупированных странах, потому что это было нашим единственным средством пропитания, это также стало ценой, которую я заплатил за свободу моей жены. Возвращаясь мысленно к тому положению, в котором я находился четыре года назад, я смело могу утверждать, что поступил бы точно так же. В обычное время моя жена, конечно же, имела бы средства и необходимый опыт, чтобы позаботиться о себе, но никак не во время войны, находясь в лапах нацистов. Я повторяю, если обвинение в пособничестве основывается на моем вынужденном пребывании в Германии, мне больше нечего добавить – моя совесть чиста.
Другое дело, что эти голословные обвинения, направленные против меня, основаны на статьях, опубликованных в Pariser Zeitung. Я категорически протестую против этого. В течение трех лет до освобождения Парижа я был вынужден молчать. Но при первой же возможности в интервью я попытался расставить факты по местам. В тех статьях, которые были опубликованы в 1941 году, во время моего пребывания в Португалии, и о которых я узнал в Германии из Deutsche Schachzeitung, НЕТ НИЧЕГО, ЧТО БЫ БЫЛО НАПИСАНО МНОЙ.
Материалы, которые я предоставил, относились к необходимой реконструкции Международной шахматной федерации с критической оценкой теорий Стейница и Ласкера, написанной задолго до 1939 года.
Я был очень удивлен, когда получил письма от Хельсуса и Стругиса с отчетом о реакции, которую эти исключительно технические статьи вызвали в Америке, поэтому ответил Хельсусу (настоящее имя Хельмс, издатель American Chess Bulletin. – С.З.).
Только когда я узнал о глупости, исходящей из мозга, начиненного нацистскими идеями, я понял, во что угодил. В то время я был пленником нацистов, и моим единственным шансом на выживание было хранить молчание перед всем миром. Те годы уничтожили мое здоровье и мои нервы, и меня удивляет, что я еще в состоянии хорошо играть в шахматы.
Преданность, которую я посвящаю моему искусству, и уважение, которое я всегда высказывал по отношению к таланту моих коллег, иными словами, вся моя профессиональная карьера до войны, должны побудить людей думать о том, что фантазии Pariser Zeitung есть не что иное, как фальшивка. Я очень сожалею о том, что не могу поехать в Лондон, чтобы лично подтвердить все вышеизложенное.
Прошу меня простить за столь растянутое письмо, копии которого я посылаю в Английскую и Американскую шахматные федерации.
Искренне Ваш, А. Алехин
Мадрид, 6 декабря 1945».
Итак, Алехин категорически отвергает свое авторство и утверждает, что смог ознакомиться со статьями уже после того, как они были опубликованы. Во время войны он попросту опасался возмущаться подлогом, поскольку и он сам, и его жена находились под наблюдением гестапо. В любом случае в условиях оккупации искать правду у оккупантов – дело бессмысленное и бесперспективное. Именно поэтому все разбирательства были оставлены им на послевоенное время, до тех пор, пока не падет нацистский режим. Кроме этого письма организатору турнира в Лондоне Алехин отрицал свою причастность к статьям и в интервью. Впервые он заговорил вскоре после освобождения Парижа в 1944 г. В декабре 1944 г. журнал British Chess Magazine, а в январе 1945 г. журнал Chess опубликовали со ссылкой на материал в испанском издании News Review от 23 ноября 1944 г. заявление Алехина о непричастности к статьям в Pariser Zeitung. Алехин возмущенно опровергал обвинения в связях с нацистами. Участие в немецких шахматных турнирах и публикации в нацистских СМИ он объяснил принуждением и сказал, что статьи, искаженные впоследствии немцами, написал ради выездной визы из Франции.
Журнал Chess как будто с облегчением выдохнул по этому поводу: «Мы всегда придерживались позиции, что Алехина нельзя заклеймить, как нацистского пособника, не дав ему возможности защитить себя. И мы никогда не чувствовали, что имеем право критиковать Алехина за участие в немецких шахматных турнирах, когда он жил в странах, оккупированных фашистами. <…> Керес тоже играл в них, а Эйве провел матч с Боголюбовым в Карлсбаде в 1941 г.».
В феврале 1945 г. в американском журнале Chess Review появилась заметка «Алехин объясняет свое поведение во время войны». В заметке говорилось, что чемпион мира наконец-то дал разъяснения поступкам, из-за которых многие начали думать о нем как о нацистском пособнике.
Однако уверения чемпиона мира не были приняты без возражений. По сей день среди исследователей и любителей шахмат ведутся споры о том, писал или не писал Александр Алехин скандальные статьи для Pariser Zeitung. Например, Ю.Н. Шабуров считает, что измышления о сотрудничестве Алехина с немецкими властями через Pariser Zeitung нелепы. Однако, как видно из письма Алехина организаторам турнира в Лондоне, сам он не отрицает сотрудничества, но объясняет его необходимостью и своим тяжелым положением во время войны. Алехин пишет, что его статьи были кем-то грубо перевраны. И Шабуров, очевидно, имея в виду более раннее исследование П. Морана, делает предположение, что тексты Алехина исказил редактор Pariser Zeitung Т. Гербец – «ярый нацист и антисемит». Однако если Ю.Н. Шабуров основывается на книге П. Морана, то он явно не договаривает, потому что Моран действительно указывает на сходство взглядов Гербеца и Алехина, сравнивая написанное в разное время одним и другим. Но вывод из этого делается иной: не Гербец правил Алехина, а сам Алехин воспользовался выкладками Гербеца для своих целей. Кроме того, Алехин не мог не знать Гербеца, если тот работал в журнале Pariser Zeitung. Однако в письме к Хаттон-Уорду, заявляя, что его материалы, предоставленные к печати в 1941 г., «относились к необходимой реконструкции Международной шахматной федерации с критической оценкой теорий Стейница и Ласкера, написанной задолго до 1939 года», он ни словом не обмолвился ни о том, кому передал эти материалы, ни о том, кто мог бы их исказить. Ни имени Гербеца, ни чьего бы то ни было другого имени – что подтвердило бы его слова и придало бы им достоверности – он не назвал.
И все же, чтобы хоть немного разобраться во всей этой путанице, стоит прояснить по отдельности несколько принципиальных вопросов.
Прежде всего, необходимо уточнить, действительно ли статьи Алехина антисемитские, то есть отражают отрицательное отношение гроссмейстера к евреям, неприязнь и предубеждение против них, основанные на религиозных или этнических предрассудках. Можно ли утверждать, что Алехин признает евреев, вслед за нацистами, низшей или неполноценной расой? Нет, ничего похожего в статьях Алехина читатель не найдет. Исключая название цикла статей и несколько довольно грубых выражений, можно утверждать, что Алехин, скорее, говорит об особенностях менталитета евреев, испытавших влияние иудаизма, и тех, кто не испытывал подобного влияния. Он сравнивает подходы к шахматам разных народов, представителей разных культур. Именно с такой точки зрения Алехин утверждает, что для «арийских» шахмат характерна активная наступательная или стратегическая игра, а для «еврейских» – защита, выжидание, тактика. Для цикла его статей больше подошло бы название «Иудейские и христианские шахматы», поскольку он противопоставляет не столько евреев и неевреев, сколько, по сути, иудеев и христиан, а точнее, шахматистов, росших в иудейской или неиудейской среде, людей, в силу тех или иных причин, ставших носителями разных менталитетов.
Более того, слово «арийский» в контексте 1941 г. безоговорочно связано с немецким нацизмом, для которого упомянутые славяне Чигорин и Боголюбов уж никак не являются своими, арийскими. Напротив, они – представители низшей расы, подлежащей частично истреблению, а частично – обращению в рабов. Вряд ли сойдет в этой связи за арийца и Капабланка. Но совершенно очевидно, что Алехин рассуждает не о расовой теории Гитлера и Розенберга.
То, что существует национальная психология и национальный менталитет, то есть особый способ мышления и склад ума, формирующиеся под влиянием национальной истории, религии и других, общих для большой группы людей обстоятельств, не подлежит никакому сомнению и никого не удивляет. Но ведь с такой позиции Алехин и рассматривал разные подходы к шахматам, исследование его ближе к этнопсихологии, чем к расовой теории нацистов. Евреи веками испытывали гонения и притеснения со стороны разных народов, в рассеянии еврейский народ занимался главным образом торговлей и ростовщичеством. Если прибавить к этому влияние иудаизма – религии, заметно отличающейся от более широко распространенного христианства, то вырисовываются уже вполне определенные особенности менталитета этого древнего народа. Алехину виделось, что такие особенности связаны с меркантилизмом и оппортунизмом, то есть соглашательством, а применительно к шахматам – защитой и выжиданием ошибок соперника. Стиль шахматной игры, связанный с менталитетом еврейского народа, оказал, по мнению Алехина, разрушительное в целом влияние, поскольку игнорировал художественную составляющую шахмат.
У каждого народа есть свои положительные и отрицательные черты. Выделив не самые симпатичные черты еврейского народа, Алехин уравновесил их утверждением, что «у этой нации так много одаренных сыновей во всех областях искусства». Пушкин написал о русских, что те «ленивы и нелюбопытны», но на этом основании нормальному человеку не придет в голову обвинять Пушкина в расизме и русофобии. Португальский мастер Р. Нашсименто, лично знавший Алехина, так отозвался о статьях: «Лично я не нашел в них ничего, что могло бы принизить людей, еврейский народ в целом». Это тем более верно, что Алехин особняком ставит советскую шахматную школу и еврея М. Ботвинника. На этот счет многие высказываются, что-де Алехин надеялся играть с Ботвинником, а потому пощадил его. Даже если это и так, то обособление Алехиным Ботвинника формально разрушает антисемитский характер статей. Кроме того, с арийской шахматной идеей Алехин связывает имена евреев Г. Мароци и Р. Харузека. Словом, вслед за португальским шахматистом и писателем Д. Марклом можно воскликнуть: «Мы не верим, что Алехин мог быть убежденным нацистом!» А следовательно, и автором антисемитских пронацистских статей. И всё же… И всё же цикл статей с откровенно пронацистским заголовком был опубликован в нацистских СМИ. Но если отбросить это обстоятельство и убрать из текста несколько действительно некорректных выражений, то впечатление от статей останется совсем другое.
Итак, беспрекословно назвать статьи Алехина антисемитскими нельзя. А был ли он сам антисемитом? Если читать его работы, его комментарии к самым разным соревнованиям, то такое впечатление никогда не возникнет. Как можно назвать антисемитом человека, который откровенно признается коллегам-евреям в восхищении? «Я считаю для себя почти невозможным критиковать Ласкера – так велико мое восхищение им как личностью, художником и шахматным писателем. Я могу только установить, что Ласкер в свои 67 лет благодаря своей молодой энергии, воле к победе и невероятно глубокой трактовке вопросов шахматной борьбы остается все тем же Ласкером, если не как практический игрок, то как шахматный мыслитель. Ласкер должен служить примером для всех шахматистов как нынешнего, так и будущего поколений», – так Алехин писал в книге «Ноттингем 1936». С. Флор утверждал, что «Алехин был человек неожиданностей – и в жизни, и на шахматной доске». Флор был хорошо знаком с Алехиным, много с ним общался и знал, о чем говорил. Ведь это именно с Флором делился Алехин своей печалью, передавал с ним письма в СССР, едва ли не по-отечески помогал Флору – как, впрочем, и другим еврейским шахматистам, А. Лилиенталю или А. Денкеру, например – и в то же время мог сказать о Флоре В.М. Петрову: «Выиграй у этого жида!»
Нашсименто в португальском издании Damião de Odemira опубликовал в 1999 г. воспоминания, где рассказал, что «Алехин говорил о Бернштейне в пренебрежительной форме, называя его «Толстым евреем». После этого и многого другого, как известно, он был обвинен в антисемитизме». Уже упомянутый выше О. Грузенберг в воспоминаниях, написанных до появления пресловутых статей Алехина – Грузенберг умер в 1940 г., утверждал, что Алехин бывал еще до революции в Петербурге у его дочери и в те времена кичился якобы своим черносотенством. Опять же довольно странная ситуация: ведь со слов Грузенбенрга выходит, что молодой человек является к девушке-еврейке, чтобы похвастаться, будто он – антисемит. Но если представить, что Алехин кичился своим черносотенством где-то в другом месте, а до Грузенбергов просто доходили слухи, то опять же непонятно: зачем черносотенец ходит в гости в еврейскую семью?
Справедливости ради нужно вспомнить и другой эпизод, описанный самим Алехиным в тех самых статьях. Речь пойдет об А. Нимцовиче, с которым отношения у Алехина были довольно натянутые. Алехин писал: «Рижский еврей Аарон Нимцович относится скорее к эпохе Капабланки, нежели к эпохе Ласкера. На его инстинктивную антиарийскую шахматную концепцию странным образом – подсознательно и вопреки его воле – влияла славянско-русская наступательная идея (Чигорин!). Я говорю подсознательно, ибо трудно даже представить себе, как он ненавидел нас, русских, нас, славян! Никогда не забуду краткого разговора, который состоялся у меня с ним в конце турнира в Нью-Йорке в 1927 году. На этом турнире я его опередил, а югославский гроссмейстер проф. Видмар уже неоднократно побеждал его в личных встречах. Из-за этого он страшно злился, однако не посмел оскорблять нас непосредственно. Вместо этого он однажды вечером завел разговор на советскую тему, глядя в мою сторону, сказал: «Кто произносит слово «славянин», тот произносит слово «раб» (английское слово slave переводится и как «славянин» и как «раб». – С.З.). Я ответил ему на это такой репликой: «Кто произносит слово «еврей», тому к этому, пожалуй, нечего и добавить!». «Трудно в это поверить!» – восклицает С. Дудаков в книге «Парадоксы и причуды филосемитизма и антисемитизма в России» по поводу выпада Нимцовича. Но такой аргумент достоин чеховского героя, объяснявшего, почему на солнце не может быть «черных пятнушек»: «Этого не может быть, потому что не может быть никогда». Но, видимо, в отношениях Алехина с кем-то из еврейских коллег-шахматистов все-таки были «черные пятнушки», вызывавшие, возможно, обиды со стороны шахматного короля. Кстати, тот же Нимцович, зная, что фамилия Алехина пишется и произносится через «е», нарочно произносил не иначе, как через «ё», чем выводил гроссмейстера из себя.
Но как бы то ни было: невозможно с полной уверенностью утверждать, что Алехин был убежденным антисемитом. Для этого попросту нет достаточных оснований. Более того, когда после войны началась травля Алехина, за него вступился именно еврей С.Г. Тартаковер. Другой еврей – Б. Вуд, редактор британского журнала Chess – также пытался оправдать Алехина. Но если бы Алехин был антисемитом, на чем могло бы основываться хорошее отношение к нему Тартаковера и Вуда? Словом, опять нет никакой определенности, а факты упрямо указывают на то, что Алехин и впрямь был человеком неожиданностей, не придававшим, вероятно, должного внимания вещам, для многих существенным.
Следующий вопрос, в котором нам предстоит разобраться: действительно ли Алехин писал эти статьи о еврейских и арийских шахматах? Или, как утверждают многие исследователи, его тексты были в той или иной степени искажены нацистами? Причем искажены до неузнаваемости. Но и здесь все имеющиеся данные весьма и весьма противоречивы. Публикации в Pariser Zeitung содержали много ошибок – орфографических, фактологических, неверно писались имена собственные. Это дало основания утверждать, что либо гроссмейстер, вынужденный сотрудничать с нацистами, делал эти ошибки намеренно, давая понять, что пишет не по доброй воле, либо тот, кто переписывал текст, писал с ошибками. Но Гербец, которого подозревают во вмешательстве, сам был шахматистам и сам писал о шахматах, поэтому грубые ошибки в его редактуре тоже выглядят странно. Предположить можно много чего. Например, что ошибки появились из-за неразборчивого почерка Алехина или что ошибок наделал наборщик текста. Но любое из этих предположений остается только предположением.
В справочниках The Encyclopedia of Chess (Лондон, 1977 г.) и The Oxford Companion to Chess (Оксфорд, 1984 г.) утверждается, будто после смерти вдовы Алехина в 1956 г. были найдены оригиналы статей гроссмейстера. В обоих случаях авторы ссылаются на Б. Рейли, который, к слову, отрицал впоследствии, что видел эти статьи.
Были и другие свидетели, косвенно подтверждавшие причастность Алехина к самой идее, выраженной в статьях. П. Моран обнаружил две публикации в испанских СМИ 1941 г. Незадолго до своего отъезда из Испании на мюнхенский турнир чемпион мира давал интервью. Газета El Alcázar сообщила тогда, что Александр Алехин назвал себя первым исследователем, рассматривавшим шахматы с расовой точки зрения. В статьях, опубликованных в Pariser Zeitung и Deutsche Schachzeitung, Алехин, с его собственных слов, «писал, что арийские шахматы были агрессивными шахматами, что он считал защиту исключительно следствием более ранней ошибки, и что, с другой стороны, концепция семитов допускала идею чистой защиты, считая ее законной, чтобы победить таким образом».
Тогда же Алехин рассказал журналисту В. Гонсалесу из газеты Informaciones о своем намерении выступить с лекциями о развитии шахматной мысли. В лекциях будут рассмотрены арийский и еврейский подходы к шахматам.
Любопытно, что в 1941 г. в Португалии он действительно прочел курс лекций под названием «Истинные и ложные шахматы». В ноябре 1999 г. в Лиссабоне проходил IV Шахматный фестиваль. По случаю фестиваля в павильоне имени Карлуша Лопиша шахматной группой имени Алехина была организована выставка, где среди прочих экспонатов оказалась страница из рукописи курса лекций, прочитанных Алехиным в 1941 г. Владелец рукописи, не объясняя причин, представил публике только первую страницу документа, подписанную, кстати, Алехиным. Текст был написан по-французски и гласил: «Признаюсь, что недолюбливаю Стейница по двум причинам: 1) практически, он представитель меркантильного профессионализма в шахматах. Я объясню: существует два типа шахматного профессионализма, один состоит в жертве жизни воображаемому идеалу, без какой-либо выгоды, кроме службы этому идеалу. 2) другой пытается под предлогом этого идеала получить любую возможную выгоду. Стейниц был, несомненно, прототипом профессионала второго типа…»
А теперь сравним этот подписанный Алехиным отрывок с текстом одной из статей: «В любом жанре искусства – а шахматы, невзирая на то, что в их основе лежит борьба, являются творческим искусством, – существует два вида профессионалов. Прежде всего, это те, кто приносит своему делу в жертву все остальное, что дарует человеку жизнь, лишь бы иметь возможность посвятить себя предмету своей страсти. Таких «жертв искусства» невозможно осуждать за то, что они зарабатывают свой хлеб насущный тем, что является смыслом их жизни. Они в избытке дарят людям эстетическое и духовное наслаждение. Совсем иначе обстоит дело у другого, можно смело сказать, – «восточно-еврейского» типа шахматного профессионала. Стейниц, по происхождению пражский еврей, был первым из этого сорта и быстро, слишком быстро, создал свою школу».
В книге «Ноттингем 1936» Алехин написал: «По сравнению с сильной и корректной игрой советского чемпиона (Ботвинника. – С.З.) другие молодые гроссмейстеры производят значительно меньшее впечатление. Файн, Решевский являются, без всякого сомнения, исключительными техниками, особенно, если принять во внимание их возраст. Однако у меня такое чувство (меня могут за это назвать старомодным), что в их игре чересчур много «делового» и недостаточно искусства».
Как видим, в основе лекций и статей – одна и та же мысль. В «Ноттингеме 1936» Алехин деликатно пеняет еврейским шахматистам на то же, на что довольно резко укажет в «Арийских и еврейских шахматах» – «сухая», деловитая игра, лишенная творческого начала, красоты и творческой виртуозности.
В 1956 г. в журнале British Chess Magazine был опубликован материал шахматиста и композитора В. Гильберштадта. Он вспоминал: «Как-то в начале войны дома у Алехина я был свидетелем такой сцены. Разговор шел о шахматах. Вдруг я услышал, как Алехин сказал: «Что касается Стейница и Ласкера, они оба были тактиками, старавшимися всех убедить в том, что стратеги». Эта шутка вызвала смех, в то время как Алехин оставался совершенно серьезным. Спустя несколько лет после смерти Алехина я, просматривая его статьи, нашел ту самую фразу, которая нас рассмешила тогда». В начале «Арийских и еврейских шахмат» есть такой пассаж: «Это было забавным зрелищем – наблюдать за обоими изощренными тактиками (Стейницем и Ласкером. – С.З.), которые пытались внушить шахматному миру, будто они являются великими стратегами и первооткрывателями новых идей!» И снова речь идет об одной и той же мысли.
В книге «Полная книга шахмат» И.А. Горовица и П.Л. Ротенберга есть примечание, относящееся к статьям Алехина. Авторы выражают благодарность переводчику статей А. Рату, сотруднику Публичной библиотеки Куинса (Нью-Йорк). «Господин Рат сказал нам, – пишут авторы книги, – … что статьи были «ядовитыми», «истерически бессвязными» и, в общем, напоминающими нелепые и панические визги гитлеровского «Майн Кампф». Господин Рат также добавил, что в переводе практически невозможно выделить клевету и мстительность, вплетенные в оригинале в паутину ложных выводов. Иными словами, все, что кажется разумным в переводе, на самом деле несколько завышает тон оригинала. Рат не нашел доказательств, указывающих на то, что статьи могли быть написаны более чем одним человеком».
И наконец, еще одно интересное и важное свидетельство. В российской печати бытует мнение, что американец А. Бушке путем сравнительного анализа статей Алехина разного времени доказал непричастность гроссмейстера к «Арийским и еврейским шахматам». Однако все не так просто, как могло бы показаться. Бушке, владевший некогда рукописью Алехина 1929 г., позже продал документ Кливлендской публичной библиотеке. Рукопись представляла собой серию статей, написанных гроссмейстером на немецком языке по поводу турнира в Карлсбаде в 1929 г. Бушке, сравнивший эти статьи с «Арийскими и еврейскими шахматами», пришел к интересному выводу, которым хотел поделиться с журналом Chess. Но вышло совсем не то, на что он рассчитывал. В уже цитированном выше письме Ф. Мюру Бушке написал: «Когда я отправил в Chess параллельные версии заявлений Алехина (Карлсбад – 1929 г., Париж – 1941 г.), я сделал это в надежде, что их сравнение продемонстрирует, что Алехин особо не старался в 1941 г.: он просто-напросто написал «нет» там, где одиннадцать-двенадцать лет назад писал «да». Иными словами, представил в плохом виде то, что ранее им было подано в хорошем, и наоборот. Обе версии, насколько я помню, очень похожи, и можно предположить, что если бы статьи были написаны другим человеком – а этот «другой человек», вероятно, был связан с пропагандистским аппаратом правительства Германии – то он должен был достать старые статьи 1929 года, опубликованные в New York Times, чтобы затем превратить их в противоположную версию… Но это так маловероятно, что я всегда был уверен: Алехин (все еще имея на руках старую рукопись) просто добавил «nicht» в тех местах, где ранее им была сделана положительная или хвалебная оценка. Конечно, Вуд (Baruch H. Wood – основатель и глава журнала Chess, еврейский друг Алехина. – С.З.) полностью опустил этот момент… или намеренно исказил мои параллельные версии, чтобы найти оправдания и / или защиту для своего дорогого Алехина». Вуд действительно вместо публикации двух текстов Алехина предложил читателю нарезку из этих текстов, чем совершенно исказил идею Бушке, который именно по этому поводу и написал все тому же Мюру: «Бетховен, несомненно, был одним из величайших композиторов, но это не означает, что он был приятным человеком. Так почему нельзя признать, что Алехин был одним из величайших шахматистов, хотя человеком он был довольно скверным, что, я уверен, подтвердят все, кто был с ним знаком. Так для чего обелять его?..»
Итак, Алехин утверждал, что его исследование было грубо искажено немецким редактором и в таком виде напечатано несколькими изданиями. Но во время войны он же сообщил журналистам, что стал первым исследователем, рассматривавшим шахматы с расовой точки зрения. Опытный переводчик утверждает, что статьи написаны одним человеком. Несколько разных шахматистов в разное время слышали от Алехина те мысли, которые потом стали основой статей. Алехин читал в Португалии лекции, где также высказывал вошедшие в статьи идеи. Можем ли мы сомневаться, что он писал эти статьи? Пожалуй, единственное, в чем можно сомневаться, так это в степени стороннего вмешательства в оригинальный авторский текст. Но есть еще одно очень существенное обстоятельство. Мы уже отмечали, что материал мог быть достаточно нейтральным, если бы написан был чуть более корректно. Кроме того, откровенно неприемлемым стало название статей. Но когда гроссмейстер опровергал свою причастность к публикации в Pariser Zeitung, он ни словом не обмолвился о названии. А ведь название получилось довольно броским, кроме того, именно название в первую очередь и отдает нацистским душком, именно с этим названием статьи и вошли в историю. Логично предположить, что если бы Алехин написал нейтральное исследование под другим – нейтральным – заголовком, он не преминул бы сказать об этом, когда оправдывался перед шахматным сообществом. И все же, зная Алехина, делать из этого определенный вывод нельзя.
В 1992 г. в журнале JAQUE появилось интервью испанского шахматиста и друга Алехина М. Де Агустина. Об авторстве статей испанец сообщил: «Я считаю, что основа статьи написана им, но не сомневаюсь, что текст подвергся грубой манипуляции со стороны редакторов газеты. Статьи наделили прогерманским характером, не присущим такому славянину, как Алехин; как он мог написать хвалебную песнь арийским шахматам, прекрасно зная, что нацисты думают о славянах? <…> Я считаю, что Алехин написал некоторые статьи, которые затем были изменены и искажены нацистской пропагандой». П. Моран приводит и другие слова Де Агустина о русском гроссмейстере: «Я уверен, что, окажись он в какой-нибудь мусульманской стране, стал бы выигрывать и там – загоревший и облаченный в сандалии». Этому утверждению вторит и сам Моран: «Главным для него была возможность играть, а против кого, как или где, было совершенно неважно».
Возможно, прав и переводчик А. Рат, считавший, что статьи писались одним человеком. А ядовитость и истерическая бессвязность могли объясняться не чем иным, как алкоголизмом, который, также по свидетельству его знакомых, прогрессировал в то время. Это опять же не может быть утверждением, это всего лишь предположение.
Существует такое явление, как алкогольный психоз. То есть расстройство психики, развивающееся после длительного злоупотребления спиртным. Изменения в сознании происходят постепенно и не связаны с опьянением – даже будучи трезвым, человек испытывает симптомы болезни. Есть разные виды алкогольного психоза. Например, человек может переживать навязчивые идеи и, подчиняясь своему бреду, совершать странные, с точки зрения окружающих, поступки, в том числе, и поступки, причиняющие вред самому больному и окружающим. «Еврейский заговор» вполне мог стать той самой навязчивой идеей Алехина, бредом, заставившим несчастного гроссмейстера написать загадочные и малопонятные статьи. Возможно, его критические идеи и наблюдения за игрой представителей разных культур, наложившись на бредовые мысли, вылились в агрессию и недовольство по отношению к тем, кого он ощущал своими обидчиками или обидчиками шахмат. Так родились по сей день необъяснимые тексты…
Окончание.
Начало в «Отечественных записках» №3 [417],
21 февраля 2019 года.
