Летом 2010 года на острове Большой Жужмуй в Белом море затрещала рация. Николай Агеев, начальник маяка, услышал: «Принято решение о сокращении численности маяков, ваша служба окончена». Для Николая и Людмилы, которые на тот момент работали смотрителями жужмуйского маяка семь лет, это сообщение стало ударом.
До сокращения на Белом море было несколько десятков маяков, принадлежавших военно-морскому флоту. Жужмуйский освещал судам путь с 1871 года. Сначала деревянный, позже железный. У каждого маяка свой позывной и своя частота мигания. Позывной жужмуйского маяка – «фужер». Он горел сериями из четырех вспышек по четыре секунды и был виден за тридцать километров.
Николай Агеев был смотрителем маяка в третьем поколении вслед за отцом и дедом. Он и родился на маяке, но из-за того, что родители не смогли сразу уехать на землю, чтобы зарегистрировать сына, в его документах датой рождения значится 13 января 1958 вместо 13 декабря 1957.
Николай закончил на Жужмуе школу, работал техником маяка. После уехал на Большую землю. Приезжал навестить родителей и сходить на кладбище – все династии смотрителей похоронены на острове, это единственное на севере России полностью сохранившееся кладбище маячников.
Добраться до Большого Жужмуя можно только по воде – пятьдесят километров, от пяти до десяти часов ходу на лодке под мотором (зависит от погоды). Остров огромный, валуны, песок, лес. Зимой непролазные сугробы и ледяной ветер. От берега до маяка и казенного домика, где Людмиле с Николаем предстояло жить, – километр. Связь с землей только по рации. Ни медицины, ни магазинов. Дичь.
Супруги перевезли на остров все хозяйство, даже коз и кур. Построили сауну, облагородили дом, везде навели порядок. Начальство хвалило. Летом на Жужмуе еще жили сезонные рабочие, собирали водоросли. А зимой остров пустел, и смотрители оставались вдвоем.
Рабочие обязанности растягивались на весь день. Утром и днем обязательно выйти на связь по рации с соседними маяками, сообщить, что все в штатном режиме. Потом заряжать батареи, заниматься ремонтом, включать и выключать маяк по расписанию.
«Вечерами мы с Колей стояли на вершине маяка, смотрели в море и звездное небо… красота, – вспоминает Людмила. – Наблюдали, как суда подходили к маяку и шли по фарватеру. Нам не было одиноко или страшно, нам было хорошо». Зимой вдоль берега на льдинах плавали морские котики, а в лесу мелькали лисьи хвосты. Летом смотрители собирали ягоды, бесконечно косили траву. Николай круглый год рыбачил. И ходили, ходили, ходили на маяк. 110 ступенек, вверх-вниз, вверх-вниз. Зимой на острове жили безвылазно. А летом изредка на лодке отправлялись на землю навестить родных и пополнить запасы продуктов. Пайка, который маячникам на остров завозили раз в год (консервы, крупы, сахар, чай), не хватало.
Каждая вылазка в море – риск и, как говорит Людмила, «седые волосы». «Шторма на море страшные и начинаются вдруг. Выйдешь в спокойное море, а через несколько часов поднимается волна выше лодки. В такие моменты всегда радостно было увидеть в темноте огонек маяка: появлялось теплое чувство дома, жизни. Горит, родимый, зовет, скоро дойдем».
Людмила с Николаем проработали на острове семь лет. А потом – это сообщение по рации. На сборы смотрителям дали несколько месяцев, постепенно перевозили на землю вещи, скот, наводили порядок на маяке и в подсобках. Последняя запись в вахтовом журнале сделана Николаем Агеевым 7 августа 2010 года. «Выключен огонь маяка. В 20.00 снялись с якоря и взяли курс на Беломорск».
Записи о том, как в тот вечер смотрители добирались домой, в журнале нет, их Людмила хранит в себе.
«Когда мы уходили с Жужмуя, попали в невиданной силы шторм. Волны поднимались выше нас, уйти было невозможно. За все годы работы ни разу такого не было, чтобы мы вернулись на остров из-за непогоды. А тут повернули и сидели на Жужмуе еще несколько дней, пока вода не стихла. Не отпускал нас маяк».
Несмотря на добровольное дежурство, спасти маяк от разграбления не удалось. Один раз приехали – кто-то был в доме. Двери открыты, все перерыто. Побежали на маяк: входная дверь болтается, исчезли латунные ручки и табличка. У Николая Агеева заболело сердце: «Знал бы, сам бы снял и дома хранил, ну что за варвары!» В другой раз кто-то утащил провода. В третий на маяке была грязь, а в доме окровавленные кровати. «Что там за поножовщина случилась, мы так и не узнали», – говорит Людмила.
О том, что бывшие смотрители продолжают следить за маяком, начальство знало. Не запрещало, но и не поощряло. Хотите – приезжайте. Хотите – нет. Они хотели и приезжали, пока в возрасте 60 лет Николай Агеев не умер.
[img=-17376]
Людмила живет одна в Шуерецком, в родовом доме.
Николая нет почти два года, но его фотографии повсюду: в телефоне Людмилы, на кухне, на полке в гостиной. Дома холодно и темно. Лето на Шуе в этом году похоже на осень, Людмила редко топит и редко включает свет. Говорит, экономит дрова, которые не достать, и электричество, за которое дорого платить.
«Поначалу я даже плакала, когда думала о маяке. И сейчас переживаю: живой ли? Обычно знакомые придут с моря и скажут: «Люд, горит твой огонек». А в этом году никто ничего не говорил. Может, и погас уже совсем».
Селу Шуерецкое 520 лет. В конце XIX века здесь жили 1500 человек, дома стоят на двух берегах реки Шуи, впадающей в Белое море. Местное население – поморы, вся их жизнь тесно связана с морем. Много лет сердцем села был рыболовецкий колхоз «Путь Ленина», созданный в 1929 году. На архивных фотографиях в местном музее только женщины, потому что мужики всегда были в море.
Как и почти все российские села, когда-то обжитое и густонаселенное Шуерецкое потихоньку умирает. Многие дома пустуют, фельдшерского пункта нет, совхозов-колхозов нет, власти нет (администрация находится в селе Сосновец в 60 километрах). Два года назад закрыли школу, почта открывается два раза в неделю на несколько часов, на все село один магазин с продуктами первой необходимости и бешеными ценами. Нет даже церкви, в конце сороковых, по словам местных жителей, ее сожгла молния. Сегодня постоянных жителей в Шуерецком человек сто. А зимовать остаются не больше пятидесяти. Автодороги в село нет, добраться и выбраться можно только электричкой. Раньше поезда останавливались тут каждый день, в любой момент жители могли отправиться в соседние города Беломорск и Кемь за продуктами и медпомощью. Сейчас электричка тормозит три раза в неделю, не спланировал вылазку в город заранее – не уехал. Внезапно заболел – умер. Поэтому из Шуерецкого уехали все, кто смог, поэтому в селе нет мобильной связи, не строятся новые дома и даже нет дров, ничего не построить, не наладить, не привезти. Людмила Рынцина, например, топит дом домом: потихоньку разбирает старую родовую избу.
Изоляция вынудила оставшихся рассчитывать только на себя. Люди ничего не ждут, хотят лишь тихой старости и безболезненной смерти. И если с первым проблем не возникает, то со вторым сложнее.
Практически все жители Шуерецкого пенсионеры. Детей здесь можно увидеть только летом – приезжают к бабушкам.
«Бедные пенсионеры! – возмущается восьмидесятилетняя Таисия Гавриловна. – Сейчас дрова поколоть надо – плати алкашу. Воды принести – река вон она, а ноги не идут. Тоже платишь. Раньше десять рублей ведро стоило, а сейчас кто-то и по сто берет. Есть тут молодая пара, они нам насосом воду качают. Просто по дружбе. А я им парник могу открыть, если попросят. Но такая взаимовыручка редкость».
Жуткие истории про медицину имеются чуть ли не в каждом доме. Однажды у местной жительницы случился инсульт. «Мне позвонили из скорой, мол, у вас там такая-то нуждается в срочной госпитализации, организуйте привоз, – вспоминает Людмила Рынцина. – Что делать? Собрала народ, взяли носилки, положили ее и понесли на станцию. Попросили дежурного договориться с товарным поездом – остановился, ее туда погрузили и повезли в город. Спасли, радовались всем селом. А позже она утонула, когда полоскала белье на мостках».
Каждый год из Шуерецкого из-за недоступной медицины кто-то переезжает в город. Несмотря на эти страшные истории и очевидную безнадегу, основная масса жителей села вполне довольна жизнью.
В идеально убранном доме с цветами и яркими половиками Тамара Мацко рассказывает, что ей нравится жить в Шуерецком, потому что она нигде больше не жила и потому что сейчас у нее все есть. Тамара нарочно произносит не «поморы», а «помёры». И хохочет. «Была тут у нас теть Таня, у нее спроси, кто твой муж, она скажет: «Так помёр». «Ну помер, так помер, а кто был-то?» «Так помёр!» Вот мы так себя и называем».
На фоне «помёров», принявших жизнь как она есть, Людмила Рынцина выглядит странно. Она пытается добиться для родного села лучшей доли, хотя после смерти мужа руки почти опустились.
«Когда был у нас председатель, хоть было, к кому обратиться, – говорит пенсионерка Таисия Гавриловна. – А теперь тут Людмила только. Если что узнать, сделать, помочь – все к ней. Она за нами присматривает».
Когда отменили электричку, на которой сельчане ездили в Беломорск, Людмила писала чиновникам и вместе с другими жителями собиралась перекрыть железную дорогу. «Где такое видано, чтобы люди жили на станции, но не имели возможности сесть в поезд?» Электрички частично вернули.
Много лет Людмила пыталась выбить из администрации деньги на реконструкцию моста, который соединяет две части села, верхнюю и нижнюю. За десятки лет мост стал аварийным, доски прогнили, появились дыры. Годами получала отписки, а этим летом мост сгорел. Говорят, ничего страшнее в Шуерецком случиться не могло. Люди лишились возможности ходить друг к другу в гости, нижняя часть села оказалась оторвана от кладбища, а верхняя – от магазина и станции.
Когда мост догорел, стали думать, как дальше жить. И пошли к Людмиле. Поговорив с Рынциной, администрация Сосновца предложила нанять человека, который за небольшую плату будет дежурить на берегу и перевозить людей на другую сторону. Но желающих постоянно дежурить на речке не нашлось. Перевозить людей на своем катере начала Людмила бесплатно. Перевозила всех, у кого не было своей лодки. Возила даже ночью к поезду.
«Мы договорились с администрацией, что до того, как нам построят новый мост, сделают через Шую временную переправу. На станцию для нее привезли доски, и вся наша сторона, даже бабушки, таскали их к месту будущей переправы. Люди объединились, так было приятно! А заодно мне удалось заказать доски на мостки, у нас же дорог вообще нет, только грязь. Много лет я просила нам сделать деревянные «тротуары», но всегда получала отписки. А тут сгоревший мост помог, всё как-то зашевелилось. Вместе с досками для переправы привезли и доски для мостков, сложили возле моего дома, я ночами не спала, караулила. У нас же тут досок не достать – привезти не на чем.
Рынцина держит всё на контроле. Этим летом в море Людмила еще не была. И даже не знает, горит ли еще маяк.
«Как же мне не хватает моря! – вздыхает Рынцина. А потом тихо говорит: – А вон там Жужмуй». Остров, когда-то бывший домом, а теперь ставший недоступным, виднеется вдалеке синей полоской. Людмила разглядывает его в бинокль, выискивая свет маяка. «Наверное, не включили еще, слишком светло». Когда темнеет, Рынцина снова берет бинокль. Долго смотрит в море, а потом говорит: «Нет, не горит маяк». «Может, разобрали уже на металл», – отвечает Миша.
Черноту вокруг оживляет только рыжая полоска закатного света. Сидеть холодно. Задумчивое лицо Людмилы белеет на фоне темной воды, и я думаю, что, может, не стоит переживать из-за того, что маяк в Белом море больше не горит. Он погас на острове, но остался гореть внутри нее. А значит, в Шуерецком все-таки есть свет и есть жизнь.