Когда слово становится символом, оно тем самым становится нетленным и вечным. Когда символом становится город, он тем самым тоже делается вечным городом. Когда сейчас тысячи людей смотрят картину «Сталинград»* и видят на экране развалины домов, пустыри, выжженные кварталы, развороченное и перемешанное железо и камень, то как бы ни страшно было это зрелище, какой бы пустыней ни казался этот город, едва ли у кого-нибудь рождается сомнение в том, что он возродится из пепла и гари, из развалин и пустырей, что он будет вновь выситься над Волгой. Ибо народ в самое трудное время, после ужасных опустошений восстанавливая свою страну, отдаст свою последнюю копейку прежде всего на то, чтобы именно этот город стал таким же, каким он был, еще лучше, выше, прекраснее.
Недавно, уже после окончания боев за Сталинград, в дни наступившей тишины мне пришлось провести несколько часов в этом городе. После того, как я был там в дни боев, в дни неумолкаемого грохота орудий и непрекращающегося дыма пожарищ, странно было слушать эту тишину: какая-то особенная, — ясная и величественная, — и над обледеневшей Волгой с вмерзшими в нее остатками барж и пароходов воздух от тишины звенит, словно тонкая струна.
_________
*«Сталинград» — советский документальный полнометражный фильм о Сталинградской битве в Великой Отечественной войне режиссёра Леонида Варламова. Картина снималась на протяжении полугода, последние съёмки были произведены в первых числах февраля 1943 года, а в следующем месяцы он вышел на экраны СССР. В этот фильм вошли киносъёмки, произведённые пятнадцатью фронтовыми кинооператорами группы кинохроники Сталинградского и Донского фронтов, они дают полную картину событий битвы за Сталинград. Фильм является уникальным, так как по нему можно проследить весь ход этой битвы от начала до конца.
Среди развалин тянутся обрывки проводов, и разбитые танки стоят, приткнувшись к обломкам стен, и под командой нескольких красноармейцев идут через пустыри зелено-серые толпы пленных немцев. Они возятся среди развалин домов, вытаскивают из-под обломков изуродованные и окоченевшие трупы в таких же серо-зеленых шинелях, как и у них, и с немецкой аккуратностью, которая осталась у них даже в плену, штабелями складывают многие тысячи этих трупов на разных пустырях, а потом в землю закладывается тол и летят в воздух мерзлые комья, и в новой могиле под землей скрывается еще тысяча мертвецов, еще тысяча и еще тысяча, — потому что, сколько бы ни копали среди развалин, каждый день их находят снова и снова, а к весне воздух над Волгой должен быть чист и свеж, и среди руин всё-таки зазеленеют избитые осколками деревья, и дома вновь начнут вырастать еще до того, как кончится война.
Бывает так, что вдруг почувствуешь к городу, совсем чужому для тебя раньше, нежное, сыновнее, вовек не исчезающее чувство. Это чувство по отношению к Сталинграду так или иначе испытали мы все, — и те, кто был там в дни боев, и те, кто был там когда-то раньше, и те, кто никогда не бывал там. Во время сталинградской эпопеи все мы стали немножко сталинградцами. И должно быть поэтому в зрительном зале, когда с экрана несутся грохот орудий и звуки песен, когда перед глазами проходят эпизоды боев за Сталинград, у людей то появляются на глазах слезы, то сжимаются кулаки, то пробегает холодок волнения. Сталинград стал не только символом нашей победы, как бы велика и торжествующа она ни была, но и символом нашей непобедимости.
Я смотрел картину «Сталинград» в день, когда мы прочли в сводках Совинформбюро сообщение о контрнаступлении немцев между Днепром и Донцом. И именно в этот день я с особенной остротой почувствовал силу слов «Сталинград» и «сталинградцы». Я сейчас очень ясно, по опыту, представляю себе, что такое немецкое контрнаступление, что такое бронированный кулак из двадцати пяти дивизий. Я представляю себе, как яростно, тяжело, кроваво дерутся сейчас наши передовые части между Днепром и Донцом, как они местами отступают, цепляясь за каждую пядь земли, — отступают для того, чтобы подготовиться, распрямиться и всей силой поднятой для удара руки обрушиться на немцев. И когда я всё это представляю себе, я, наверное как и многие тысячи, миллионы людей, вспоминаю рядом с этим Сталинград, именно как символ нашей непобедимости, вспоминаю, как было, как начиналось, как шло и как всё кончилось там, в Сталинграде.
Хорошо, что в картине, посвященной Сталинграду, охватывается весь период битвы за Сталинград, — и дни отступления, и пожар города, и прорыв немцев к тракторному заводу, и последующие дни обороны, когда, ожесточенно сражаясь за каждую улицу и каждый дом, наши части, прижатые к Волге, отступали всё ближе к берегу и всё больше и больше сужалось кольцо, и всё тяжелее было. Казалось, если поглядеть на карту военных действий, то минутами почти непонятно становилось, как же держатся все-таки люди на этом оставшемся у них клочке земли, где всё разворочено, всё разбито, всё испепелено, где нельзя пройти трех метров без того, чтобы не наткнуться на воронку от мины или снаряда, не найти ржавых осколков железа. Но там, где вчера упал снаряд, сегодня люди закапывались в воронку, сделанную им, и следующий снаряд падал рядом, а они все-таки оставались живы. И когда я в сентябре был в поселке Рынок, — в том самом, куда в картине на мультипликации так наглядно подползает стрела немецкого наступления, — я, честно говоря, не думал, что через несколько месяцев, прочтя в газете фамилию командира, который со стороны Сталинграда первым соединился с войсками Донского фронта, я узнаю, что это тот самый старший лейтенант Ткаленко, в батальоне которого возле Рынка я был в сентябре. Казалось, невозможно было выжить среди этих ежедневных боев, казалось, никакая счастливая звезда не убережет человека, который неделю за неделей со своим батальоном дерется у этого поселка Рынок, от которого остались одни щепки, среди этих холмов, которые артиллерия наполовину сравняла с землей.
И все-таки люди выжили, не только выжили, но и победили. Вся сила русской души, всё упорство русского характера проявились в дни обороны Сталинграда. И не только свежие подошедшие резервы, танки, пушки ударили в ноябре, в декабре, в январе по немцам, но и те самые люди, которые с начала обороны Сталинграда сидели в своих траншеях, ежечасно, ежеминутно готовые умереть, они выжили и выбрались из этих траншей, окопов и нашли в себе силы после всей тяжести борьбы, после всех мук, перенесенных ими, выйти из этих окопов и пойти вперед на немцев, наступать, выбивать, занимать дома, улицы, — сызнова занимать город.
Я помню вечер, когда переправлялись с левого на правый берег Волги покрывшие себя после неувядаемой славой гвардейцы Родимцева. Уже стемнело. Над городом стояло чудовищное зарево, дым стлался по Волге. Снаряды и мины подошедших к самому берегу немцев шлепались в покрытую барашками воду. Маленькие волжские пароходики переправлялись через воду под прикрытием дымовых завес, а с неба с утра до вечера, до усталости, до головной боли, визжа, пикировали немецкие самолеты. И тот, левый, восточный берег Волги, где всё тоже было покрыто минными разрывами, все-таки по сравнению со Сталинградом казался почти домом отдыха. Бойцы, переправляясь с левого на правый берег Волги, шли туда, в Сталинград, с решимостью драться до конца и убивать немцев, но в то же время с невольной мыслью о том, что и им самим трудно будет остаться там живыми.
Я был в Сталинграде в тяжелые дни и, к сожалению, не был там в радостные дни победы. Но, когда я вспоминаю, как там было тяжело, какого напряжения всех душевных и физических сил требовала у бойцов эта борьба, я хорошо представлял себе, с каким торжеством в январе они вылезли из своих пропахших порохом окопов и пошли, наконец, вперед. Мы помним время, когда небо было черно от немецких самолетов, когда земля дрожала от немецких орудий, когда ревущие немецкие танки вторгались на улицы и когда подчас чувство бессильной ярости сжимало кулаки, и кварталы, и дома попадали в руки к немцам не потому, что люди, защищавшие их, отступили, а только потому, что они погибли.
В такой войне, как эта, месть — святое чувство. Я рад видеть сейчас на улицах Сталинграда эти толпы немецких пленных, я рад видеть сваленные окоченевшие трупы немцев. Чувство радости и чувство мести охватывают меня, когда я вижу на экране этих обезоруженных, замерзших, опустившихся немцев, — этих волков, у которых выбиты их волчьи зубы.
Я вижу на экране людей, которые командовали сталинградской обороной, я вижу, как они склоняются над картами. У них счастливые лица: сейчас, вот сегодня, земля дрогнет от страшного орудийного гула и их войска наконец перейдут в долгожданное наступление. Я вижу их на митинге: они говорят с народом, они обнимают друг друга. И я особенно счастлив видеть это, потому что я помню командный пункт 62-й армии на Мамаевом кургане, в день, когда не было еще никаких резервов и приходилось считать каждого человека; я помню подземелье на берегу Волги, откуда тянулись телефонные провода ко всем участкам сталинградской обороны, я помню это подземелье, где нельзя было зажечь спичку, так тяжело было дышать там, под землей. И я помню лица этих людей тогда — усталые, но полные решимости отстоять Сталинград или умереть.
Битва за Сталинград показана в картине такой, какая она и была, — беспощадной, кровавой, жестокой. Рядом со смертью, со славой, с самопожертвованием в ней был и тот быт, без которого не обходится ни одна, самая жестокая война, — быт войны, мелочи жизни, когда люди в самых невероятных условиях остаются людьми: разговаривают друг с другом, смеются, изредка поют песни, заправляют горючее в доморощенные светильники, чинят остановившиеся часы, возятся со случайно попавшим в блиндаж котенком. Очень хорошо, что в картине наряду с боями показан и этот быт войны, потому что как бы мужественен ты ни был, все-таки в течение самых страшных суток ты должен есть и спать, ты должен перекинуться словом с товарищем и вспомнить о своем далеком доме.
Честь и слава скромным людям советского кино — операторам, вместе с бойцами просидевшим в Сталинграде все дни его обороны и сиявшим всё, что было в человеческих возможностях снять и в тяжелые и в победные дни. Многие миллионы людей посмотрят эту картину. Те, кто будет смотреть ее за границей, может быть поймут наконец, что такое настоящая война и настоящие испытания, что такое настоящие трудности и умение их пересиливать.
Те, кто будет смотреть эту картину у нас, на фронте и в тылу, вспомнят себя и своих товарищей, и если на их долю выпадет тяжелый день или тяжелый месяц, потому что чего не бывает на войне, — то они вспомнят Сталинград и скажут: «Те, кто выдержал это, могут выдержать всё». И не будет в их сердцах места ни унынию, ни разочарованию, ни усталости.
А те, кто был в Сталинграде, увидев сейчас на экране знакомые улицы, места, где они дрались, непременно скажут себе, — я уверен в этом, — мы выживем и мы еще там побываем. Мы пройдем еще по улицам этого милого нашему сердцу города и самое трудное в своей жизни — эти сталинградские дни — вспомним, как самое счастливое, потому что было в них дыхание победы.
|| Константин Симонов.
«Красная звезда» 12 марта 1943 года
Друзья фронтовых дорог: Алексей Сурков и Константин Симонов. На Сталинградском фронте.
