Дневники посла США 1936–1938 годов Джозефа Девиса
ВЫСОКОЧТИМОМУ ГОСУДАРСТВЕННОМУ СЕКРЕТАРЮ
РАССТРЕЛЫ ГЕНЕРАЛОВ КРАСНОЙ АРМИИ 12 ИЮНЯ 1937 г.
И ПОСЛЕДУЮЩИЙ ОБЩИЙ КРИЗИС
Строго конфиденциально
Сэр!
Прошло несколько недель после суда и расстрела высших офицеров Красной Армии. Мне пришло в голову, что мой анализ того, что произошло и моя оценка значимости этих событий для режима могут представлять некоторый интерес для вас и для Департамента в плане составления общей картины о происходящем здесь…
События развивались с такой молниеносной скоростью и такой потрясающей трагической силой, что некоторое время вообще невозможно было составить взвешенное суждение о ситуации. Всего было в избытке: и неразберихи, и предубеждений, и навязывания мнений (никто не поручится, правильных ли) одних другим в дипломатическом корпусе в Москве. Да и в среде других наблюдателей тоже.
И здесь, и в Европе ходили самые разные слухи. Что в Красной Армии существовал заговор с целью сбросить сталинское правительство. Что бонапартистский переворот с маршалом Тухачевским во главе не прошел и он, как и корсиканец, потерпел неудачу. Что было заключено соглашение между этими генералами Красной Армии и германским рейхсвером о сотрудничестве в готовящемся Германией путче на Украине. Что это было частью более крупного заговора Троцкого с целью уничтожения сталинского режима через иностранную войну, такую, что породила бы новое буферное государство между Востоком и Европой. Что он хотел спасти «настоящий» коммунизм с помощью Красной Армии. Что Сталин был «больным человеком в Кремле», страдавшим комплексом истерии с психическими отклонениями в виде мании преследования, и расстреливал всех, кто казался ему угрожающим его безопасности, и что у него была серьезная болезнь сердца, и он лечился у известного австрийского врача (наверное, правда). Что страхи Сталина создавались и поддерживались группой новых, амбициозных членов тайной полиции – НКВД – которые перегибали палку, демонстрируя свою верность и эффективность все больше и больше, постоянно открывая новые предполагаемые заговоры (которых не было). Что армия вела смертельную борьбу с тайной полицией, и борьба эта возникла из-за недовольства армии шпионажем тайной полиции за армейскими офицерами, подозревавшимися в участии в заговорах, потому вся армия была пропитана антисталинскими чувствами, являлась рассадником контрреволюции…
Враждебная иностранная пресса максимально использовала эти слухи. Рассказывала то о том, что Красная Армия идет маршем на Москву, то – что Красная Армия, вероятно, устроит нападение на Польшу, чтобы отвлечь внимание от внутренних неприятностей в стране, и т.д.
Взгляд из Москвы на эти слухи
Теория о «больном в Кремле» совершенно неверна, я считаю. У Сталина была болезнь сердца, так же, как и у большинства этих людей в здешнем правительстве. Но я его видел на многих событиях и церемониях много раз, в том числе совсем недавно – беседующим с известным писателем. Видел с близкого расстояния – он выглядит сильным, солидным, здоровым и нормальным.
Вообще говоря, в дипломатических кругах здесь приписывают все эти казни лично Сталину. На самом деле он пользуется большим уважением и в том, чтобы его боялись, не нуждается. Он – живой, скромный, уединенный, целеустремленный человек, с умом, над которым довлеет идея коммунизма и возвышения пролетариата.
Всякая ответственность за происходящее в государстве обычно возлагается на политических лидеров. Конечно, с этой точки зрения Сталин – безусловно, самый сильный персонаж. И его можно отнести к типу «легкого начальника», позволяющего соратникам принимать собственные самостоятельные решения.
Что касается предполагаемой вины этих армейских генералов в противоправительственных действиях, то на самом деле сговор с правительством Германии – нонсенс, и это общее мнение. Я разговаривал на эту тему с двумя очень хорошо информированными послами, и они мне заявили, что в подобных утверждениях правды, вероятно, немного.
Прошло несколько недель, и суждения остыли. В течение этого периода я пытался исследовать факты и выслушивать мнения здешних дипломатов, которые хорошо осведомлены. Как и любой иностранец, я стремлюсь сопоставить факты и понять, что произошло, какова нынешняя сила правительства и каковы его перспективы.
По прибытии в Москву я обнаружил, что на первый взгляд все кажется обычным. Ничего ни в движении на улице, ни в толпе не просматривалось такого, что могло бы указать на какие-то изменения или возникшие проблемы. Ничто не указывало на то, что якобы казачество разбило лагерь у стен Кремля или заняло Красную площадь. Вскоре после приезда мне довелось встретиться с разными комиссарами и чиновниками Наркомата иностранных дел, и я не мог обнаружить никаких проблем в их поведении или отношении ко мне.
Встречаясь с Литвиновым, я обсудил с ним ситуацию в Испании и положение в Европе в целом и поинтересовался, насколько, по его мнению, все эти события ослабляют Советский Союз, как в военном, так и политическом смысле. Он заявил, что советское правительство далеко не слабое, наоборот, стало намного сильнее, чем было, и что правительство должно быть действительно очень сильным, чтобы выдержать потерю многих своих лидеров, оказавшихся изменниками. «Надо продолжать свой путь в выбранном направлении каждый день, не обращая внимания на стрессы», – сказал он.
Хронология трагедии
Во второй половине марта Тухачевский вернулся в Москву. Вместе с Ворошиловым, генералом Егоровым и другими Тухачевский приехал в наше посольство в апреле на обед, который я давал в честь офицеров Красной Армии. Особых признаков трений между этими людьми я не заметил.
Тухачевский имел репутацию очень способного человека. Если честно – меня он не очень впечатлил. Маршал имел довольно свежий и мальчишеский вид, был несколько толстоват и выглядел как человек, которому нравится жить в свое удовольствие. Посол Франции г-н Кулондр высказал предположение, что в падении Тухачевского можно частично винить его неблагоразумную подругу, которая, предположительно, была немецкой шпионкой.
В апреле было объявлено, что Тухачевский будет одним из официальных представителей [страны] на коронации короля Георга. Одиннадцатого мая было официально объявлено, что он снят с должности помощника наркома обороны и назначен второстепенным командиром в Приволжском округе. Семнадцатого мая ВЦИК и Коммунистическая партия установили контроль над армией, что выразилось в организации по принципу советов. Каждым военным округом после этого должен был командовать один военный офицер и еще два члена совета. Это и означало абсолютный партийный контроль над армией и превосходство политики над воинской дисциплиной.
11 июня Тухачевский и другие подсудимые были арестованы, обвинены в государственной измене и сговоре с иностранным государством (Германией). Было объявлено, что они признали свою вину. На следующий день их судили и вынесли приговор.
Реальное состояние сталинского режима
Сталинский режим политически и внутренне сейчас, вероятно, сильнее, чем раньше. Вся потенциальная оппозиция уничтожена. Ситуация, однако, зависит от отношения правительства с армией. В конечном итоге ключ находится в руках армии. Не следует считать, что ее дух сильно пострадал от описанных мной событий.
Партия настойчиво «вкручивалась» в армейскую молодежь в качестве ее религии. Возможно, это слишком глубоко укоренилось в головах рядовых людей и потому отступники были легко уничтожены. Офицеры обеспокоены, они, несомненно, понимают реальные условия: партия безжалостно, четко и твердо объяснила военным, что она – начальник над армией.
Тайная полиция – личное агентство Сталина и партии. НКВД чувствует себя на коне! Новый глава этой организации – Ежов – сравнительно молодой человек. Его постоянно видят со Сталиным, и он считается одним из самых влиятельных людей в правительстве. Его эффективность и способности очень уважаемы.
Ворошилов, командующий армией, – старый большевик. Он вообще считается сильным и энергичным человеком, чья верность и убеждения не будут поколеблены никакими личными амбициями. Он выглядит полностью преданным Сталину. Все указывает на то, что пока, по крайней мере, армия есть и будет верна партии. Таким образом, во внутренней политике сталинский режим будет более твердым, чем прежде.
Неожиданная встреча со Сталиным
Москва 5 июня 1938 г.
Работал весь день.
Неожиданно произошла встреча со Сталиным.
Москва, 9 июня 1938 г.
РАЗГОВОР СО СТАЛИНЫМ
ВЫСОКОЧТИМОМУ ГОСУДАРСТВЕННОМУ СЕКРЕТАРЮ
ВСТРЕЧА И ПЕРЕГОВОРЫ С МИСТЕРОМ СТАЛИНЫМ И ПРЕМЬЕРОМ МОЛОТОВЫМ В КРЕМЛЕ
Москва, 5 июня 1938 года
Строго конфиденциально
Сэр!
В соответствии с нормами и правилами дипломатии, я сделал официальный прощальный звонок президенту Калинину и премьеру Молотову 5 июня 1938 г. Возникла интересная ситуация.
Когда я был в апартаментах премьера Молотова в Кремле, неожиданно вошёл мистер Сталин. Один. Подошёл ко мне и очень сердечно поздоровался. После чего он, я и Молотов проговорили два часа с четвертью.
Имею честь сообщить следующее.
После объявления, что мой визит связан с необходимостью официально уведомить их, что я в скором времени отбываю и переезжаю в Бельгию, у нас завязалась дружеская и интересная беседа. Сталин особенно интересовался президентом Рузвельтом и задавал о нём много вопросов. Он также выразил свое восхищение его речью в Вашингтоне.
Сталин поднял вопрос о линкоре, зависший в Департаменте, и, наконец, перешёл к рассмотрению возможности урегулирования долга Керенского. Подробное изложение прошедшей встречи изложено в меморандуме, прилагаемому к настоящему письму.
И эта депеша, и меморандум продиктованы в некоторой спешке и под давлением ситуации, которое я испытал в последние часы в Москве незадолго до моего отъезда. Меня не совсем устраивает, как получились эти документы, но, тем не менее, я думаю, что меморандум даст вам точное представление о ситуации.
О состоявшейся встрече сообщила советская пресса и, чтобы исключить возможность кривотолков, я был обязан сделать короткое заявление для прессы, копию которого прилагаю.
Известие стало сенсацией в здешнем дипломатическом корпусе. Непосредственный разговор со Сталиным считается уникальным явлением для здешней дипломатической истории. Меня завалили просьбами о встрече. По случаю ужина, который министр иностранных дел Литвинов дал вечером 7 июня в честь нашего отъезда (что снова было отмечено, как беспрецедентный случай), и особенно в ходе приёма в Дипкорпусе, меня многие расспрашивали, как это случилось и было ли вообще. Кое-кто сомневался.
На все вопросы я откровенно ответил, что встреча была для меня совершенной и полной неожиданностью, что визит мне понравился и что в его ходе мы обсудили многие вопросы. Я подумал, что лучше рассказать об этом, чем оставить ситуацию окутанной тайной, поскольку это может подтолкнуть кого-то к необоснованным и неправильным выводам и, возможно, даже отразиться на международном положении.
Меморандум, копия речи Литвинова и мои комментарии к ней прилагаются к настоящему письму и в соответствии с правилами Департамента.
Честь имею, сэр.
С уважением, Джозеф Э. Дэвис
ПРИЛОЖЕНИЕ, УПОМЯНУТОЕ В ПИСЬМЕ ВЫШЕ
Меморандум конференции состоявшейся 5 июня 1938 года. Участники: Джозеф Э. Дэвис, г-н Сталин, президент Калинин и премьер-министр Молотов. Москва, Кремль.
(Обратите внимание – Молотов и Калинин у Дэвиса – с титулами, обозначающими их положение в обществе, занимаемые рабочие места, если хотите. Сталин – просто «господин». И этим сокращённым до «г-н» понятием Дэвис вольно или невольно – первое вероятнее – выводит Иосифа Виссарионовича за скобки, за рамки. Сталин для него – величина, существующая отдельно от общества, вне его категорий и над всеми. Это не придумка переводчика – вспомните представленный американским послом анализ чисток и оценку произведённого Сталиным удаления из предвоенного советского общества возможной «пятой колонны». Там нельзя не заметить сквозящего через строки удивления, перемешанного с восхищением и подталкивающим к выводу: этот деятель действительно мыслит категориями, доступными не всем и заглядывает вперёд на такое количество ходов, что мало кому под силу повторить такое…)
«Меморандум» посол Девис составляет как бы от третьего лица.
Посол США прибыл в Кремль в 16.30 в соответствии с его просьбой о встрече с президентом Калининым и премьером Молотовым для уведомления их о предстоящем отъезде.
Учитывая, что было бы желательно иметь какого-нибудь сопровождающего, понимающего русский язык, я предложил, чтобы полковник Файмонвилл прибыл со мной.
Г-н Барков, начальник протокольного отдела МИД, однако, сообщил, что это неприемлемо, что протокол требует, чтобы прощальный визит посол совершал в одиночку. В тот момент я не придал этой формулировке значения, но впоследствии понял, зачем было оговорено такое условие.
В бывшем Екатерининском дворце, внутри периметра Кремлёвской стены, я был встречен г-ном Барковым, который провёл меня в апартаменты президента Калинина. Президент меня встретил в дверях своего рабочего кабинета и сердечно поприветствовал. Мы сели за стол – кроме меня и хозяина кабинета были также г-н Барков и г-н Виноградов из Наркомата иностранных дел, который служил нам переводчиком.
После протокольных уведомлений о моём предстоящем отъезде президент Калинин пожелал мне, «чтобы на новом посту было приятнее работать, чем здесь», признав, что жизнь дипломата в Москве, как говорят русские, не сахар, из-за ограничений, налагаемых на контакты должностных лиц СССР с иностранными дипломатами. Поэтому он вполне может предположить, что мне в Брюсселе понравится больше. Я ответил, что с интеллектуальной точки зрения мне понравилась жизнь здесь. И я в некоторой степени жалею, что приходится уезжать из Москвы. Хотя, откровенно говоря, условия жизни, существующие в Бельгии, могут быть более приятными.
Я подтвердил правоту его слов, что условия для работы дипломатов здесь достаточно сложные. Далее я рискнул сказать, что пока эта ситуация содержит разумное зерно, если анализировать её с точки зрения одного из французских философов прошлого, изрёкшего: «Ты не можешь ненавидеть человека, которого знаешь». Я сказал, что некоторые послы и министры иностранных дел каких-то стран могут быть настроены враждебно к режиму, потому что не могут контактировать достаточно свободно с его представителями. Может быть, если бы они узнали друг друга поближе, и отношение к режиму было бы более позитивным.
Я заявил далее, что точка зрения дружественных иностранных дипломатов может оказать немалую помощь на международной арене. На это президент Калинин ответил, что ограничения [на контакты с иностранными дипломатами] – следствие мировой обстановки. Россия живёт в агрессивном окружении, Япония и Германия – тому самые простые подтверждения. По его словам, еще одной причиной малого общения членов советского правительства с иностранцами является то, что советские люди работают не так, как принято в капиталистическом обществе. Они строят новую страну, поэтому сталкиваются с проблемами, которые никому не приходилось решать. Советским людям часто приходится работать сверхурочно, и у них просто нет свободного времени для участия в обедах и ужинах, которые принято устраивать в дипломатической среде.
Он думал, что со временем, конечно, обстановка изменится.
Президент Калинин вспомнил о речи президента Рузвельта в Чикаго, а также о речи секретаря Халла в Нэшвилле и выразил надежду, что Соединённые Штаты, возможно, станут более активными защитниками мира во всем мире, выступая против «неспокойных членов мирового сообщества».
Выйдя из кабинета президента Калинина, я спросил господина Виноградова, собирается ли он со мной к премьеру Молотову. Он сказал: «Нет, с вами будет другой переводчик».
Г-н Барков сопроводил меня вдоль долгого коридора в другую часть здания, где я был представлен секретарю премьер-министра. Вскоре после этого в приёмную вошёл г-н Халоцкий (новый переводчик), и провёл меня в рабочую комнату премьера. Едва я вошёл, премьер поднялся из-за стола и двинулся мне навстречу, приветствуя. Прошло ещё несколько мгновений, и я был поражён: едва мы сели с Молотовым, как открылась другая дверь, и в кабинет вошел Сталин собственной персоной. Один.
До сих пор я видел его на публичных мероприятиях, издалека, но никогда не имел возможности подробно рассмотреть этого человека близкого расстояния.
Вошедший оказался ростом ниже, чем я предполагал до этого, и был довольно хрупок на вид. Бросалась в глаза его манера вести себя – кажется, от него исходила доброта и уверенность. Его манеры, максимально простые, не дотягивали до тех степенных и даже вальяжных, которые должны соответствовать занимаемому положению, но, похоже, это, скорее, от желания «казаться, а не быть» – о чём говорит постоянно присутствующее в его глазах выражение сдерживаемой силы и сквозящая во всём уравновешенность.
Когда мы встали, он подошёл ко мне и сердечно поприветствовал. Просто и с достоинством. Затем мы сели за большой стол, своего рода стол совета директоров.
Я сломал лёд возникшей паузы первым, заявив, что вернулся в Россию из-за желания выразить свое почтение официально президенту Калинину и премьер-министру Молотову накануне моего отъезда, и поблагодарить за то внимание и любезность, которую проявляло по отношению ко мне и моей работе советское правительство.
Официальные лица сказали мне позднее, что встреча с г-ном Сталиным была большим сюрпризом не только для меня, но и для них. Я ответил, что был рад представившейся возможности пообщаться с советским лидером.
Я отметил на встрече, что лично посетил типовые предприятия практически всех отраслей тяжелой промышленности СССР, а также её гидротехнические сооружения. Что, на мой взгляд, это – достижения страны, которые, иначе как грандиозными назвать больше никак нельзя. Что спланировать и построить это в течение короткого промежутка времени – всего 10 лет – несомненный подвиг.
И подчеркнул, что история в свои анналы впишет Сталина, «виноватым» во всём этом и строителем более выдающимся, чем Пётр Великий или Екатерина Великая. Сделав особый акцент на том, что Сталин строил то, из чего весь народ мог извлекать для себя практическую пользу.
На это Сталин возразил и заявил, что это не его заслуга. Напомнил, что план был разработан и спроектирован Лениным, при котором создали первоначальный проект плотины Днепрогэса. Что десятилетний план был не его работой: его разрабатывали три тысячи способных людей, которые делали этот проект. И потому здесь нет какой-то персональной его заслуги, а всё это создано русскими людьми, им и поклон. Прозвучало именно «русские люди».
Он произвел на меня впечатление искренне скромного человека.
Примерно через двадцать минут разговора по поводу моих поездок по промышленным регионам, в ходе которого он проявил хорошее знание проведённой мной работы – думаю, ему сопровождавшие меня люди из правительства докладывали обо всём – Сталин спросил, нужно ли мне идти на другую встречу. Я ответил, что нет.
«Ну, вот и не торопитесь», – заключил он. И мы ещё проговорили около двух часов.
Я спросил его, что он думает о ситуации в Европе. Он ответил, что перспективы европейского мира видит очень плохими, и это лето может запомниться серьёзными неприятностями. Затем он сказал, что реакционные элементы в Англии, представленные правительством Чемберлена, полны решимости сделать Германию сильной, и тем самым заставляют Францию, обычно составляющую британцам пару на европейской политической сцене, тоже помогать становиться сильной Германии, а не России. Он заявил, что Чемберлен не представляет, какая неудача англичан на этом пути ждёт: британский премьер просто не понимает, что фашистские диктаторы будут вести слишком жёсткий разговор, добиваясь своих целей. Сталин уверен, что Советский Союз сможет защищаться самостоятельно.
В заключение он заявил, что высоко оценил объективность сделанного мной анализа по итогам поездок по стране и что он лично и его соратники «считают американского посла честным человеком» — именно этим он (то есть я) отличается от многих других дипломатов, работающих в Москве. Сталин сказал, что ему очень жаль, что я покидаю занимаемый мною в настоящее время пост.
Затем он спросил меня, может ли он задать мне несколько вопросов, на что я ответил: «Конечно».
Он спросил, знаком ли я с темой переговоров, которые Советское правительство имело с правительством Соединённых Штатов в связи с предлагаемым контрактом на постройку американской фирмой советского линкора. Он сказал, что Советскому правительству было трудно понять, почему дело не продвигается вперед, когда СССР готов потратить от шестидесяти до ста миллионов долларов на постройку линкора. Готов заплатить наличными, как за линкор, который будет построен в Соединённых Штатах, так и за техническую помощь американских фирм в создании дубликата в Советском Союзе. Тем более, что это могло бы помочь трудоустроить некоторое количество безработных: ему сообщили, что занятость на верфях сейчас не выше 60%. В чём проблема? – спросил он.
На это я ответил, что он неверно информирован о масштабах безработицы в судостроении: правительство США недавно приступило к реализации масштабной судостроительной программы, которая, несомненно, загрузит наши верхи под завязку. Кроме того, нашим законодательством установлены ограничения на строительство военных кораблей для других стран, а также препятствующие доступу иностранцев на заводы-производители военного оборудования. Постройка линкоров для СССР возможна только в случае, если наше военное руководство определит, что это не нанесёт ущерба нашим вооруженным силам. В целом же, отметил я, моё знакомство с этой темой базируется лишь на отчётах о ходе переговоров, из которых трудно понять, в чём кроются сложности. Но мне известно, что уже прошла команда на дальнейшее продвижение в обсуждении этой сделки.
На это Сталин возразил, что если бы президент Соединённых Штатов хотел, то быстро бы убедил военных, что никакой угрозы постройка корабля для Советского Союза им не создаст и ускорил бы разрешение всех юридических формальностей.
Я возразил, что, по всей вероятности, президент Соединённых Штатов ничего не знал об этом: он был слишком сосредоточен на дебатах Конгресса, посвящённых решению внутренних проблем страны и не имел возможности уделить достаточное внимание иностранным делам…
Сталин сказал… что хотел бы решить еще одно дело: возможно ли, что на переговоры о строительстве корабля повлияла ситуация, связанная с неурегулированным вопросом о погашении Америке долга правительства Керенского.
Я заявил, что очень рад, что он поднял этот вопрос о долге. И что, с его разрешения, хотел бы отнять у него некоторое время на освещение этой довольно долгой истории переговоров, которые начинал вести президент США с г-ном Литвиновым в 1933 году. Они в итоге завершились неудачно и даже, можно сказать, с горечью.
Я коротко изложил факты: в 1933 году, когда был всплеск нарушений японцами восточной границы СССР и Советский Союз был заинтересован в обеспечении признания со стороны США, были заключены определённые соглашения, которые служили интересам Соединённых Штатов. А именно договоренность, согласно которой Советское правительство урегулировало бы претензии американских граждан и правительства США к СССР. Литвинов был отозван с переговоров на решение других вопросов, когда договор ещё не был полностью закрыт, но оставались небольшие детали, которые могли довести уже и без него. Составили меморандум в форме джентльменского соглашения, которое президент и Литвинов парафировали. В документе были изложены условия, как почему СССР должен был выплачивать непогашенные кредиты.
Составленный меморандум был отправлен на обсуждение в Конгресс, в котором сенатором Джонсоном было сделано предложение не давать никакой ссуды какому-либо правительству, если оно не погасило предыдущий долг перед правительством США.
На этом вопрос с новым кредитом остановился и находился в зависшем состоянии до момента моего прибытия в Москву. Только тогда он снова стал обсуждаться: я здесь сообщил от имени президента США, что он не велел поднимать вопрос выплаты задолженности, но настоял на необходимости дать понять, что американское руководство со своей стороны сделало всё возможное и что мы достойны уважения. Теперь, накануне моего отъезда, я был очень рад услышать, что советское правительство решило найти способ уладить эту проблему и оповестило нас об этом.
На это он возразил, что если советское правительство признает долги царизма Соединённым Штатам, то тогда окажется в трудном положении – Англия и Франция тоже будут требовать погашения долгов, созданных до появления СССР, а это слишком тяжкое бремя. Он может подумать над возвратом долгов правительства Керенского правительству США, но о том, чтобы гасить долги частным лицам Америки и предприятиям, и речи быть не может.
Я спросил, знает ли он, каков размер долга Керенского. Он ответил, что нет, что записи, оставшиеся от Керенского, непонятны и неразборчивы. Я сказал, что легко могу взять всю необходимую информацию: у нас она записана и хранится в полном порядке. Эта тирада вызвала общий смех.
На мой запрос Сталин заявил, что этот платёж должен быть, конечно, исполнен, чтобы ликвидировать все претензии со стороны Америки. Я ответил, что без решения этой проблемы мы не можем заключать новое соглашение.
Конечно, все участники этого обсуждения понимали, что замечания и запросы, которые я делал, были предназначены просто для прощупывания почвы и выяснения, на что может согласиться другая сторона. Поэтому я даже не стал выдвигать свои предположения относительно того, какие условия могли бы устроить моё правительство.
Честь имею, сэр.
С уважением, Джозеф. Э. Дэвис
Подготовка к расставанию с Москвой
Москва, 6 июня 1938 г.
Целый день работал в офисе. Занимался уборкой. Обсудили долговую ситуацию с Хендерсоном и Кирком, пытаясь понять, что всё-таки хотели сказать русские и чего они рассчитывают добиться.
Москва 7 июня, 1938 г.
Работал над меморандумом для определения советского предложения. Надо же, чтобы дело с мертвой точки.
