(Ых-миф – нивхское название острова Сахалин, в переводе с нивхского – «древняя земля»)
Пять дней добиралась я до места старта – города Охи на севере Сахалина. 8 часов на самолете из Москвы. Ночь в поезде Южно-Сахалинск – Ноглики. Четыре часа автобусом из Ногликов в Оху. Все это время меня пугали погодой, мол, метель, мороз, до поселка Рыбное, где живет человек 20, в основном нивхи, – никто в такую погоду не поедет. Ехать нужно на снегоходе по замерзшему морю, огибая побережье. Этого момента – когда у берегов замерзнет море, все ждут с ноября. Другого варианта добраться в поселок нет. Рыбное хоть и значится в официальных списках Охинского района, считается расселенным и дорогу туда зимой никто не делает. Люди добираются сами, пробивая путь в торосах. Один снегоход у нас был, второй пришлось экстренно искать в Охе, когда я поняла, что в ближайшую неделю будет единственное погодное окно, и оно будет завтра!
Метель
В Рыбное из Москальво, где заканчивается дорога из Охи, мы отправились практически в обед. С утра следили по местному рыбацкому чату, когда эту дорогу почистят. На Сахалине подобные сообщества в различных мессенджерах распространены. Там и информацией делятся, и при необходимости помогают друг другу.
От Москальво до Рыбного 52 километра, в лучшем случае три часа в пути, в худшем… можно сбиться с маршрута и уехать в море.
– В прошлом году перед Новым годом погода вроде нормальная была, двое мужиков из Рыбного возвращались домой, началась поземка, молоко, ничего не видно и они уехали не в ту сторону. На этот случай нужен GPS-навигатор, но его не было. И Новый год они праздновали в море, сожгли весь бензин, варежки, все что можно было спалить, чтобы согреться. Через два дня буран наконец-то стих, и они увидели, куда нужно идти. Снегоходы пришлось побросать, потому что топливо все сожгли, пошли пешком. Благо дошли до рыбацкой будки, в будке была кукса (доширак по-сахалински), заварили его, печку затопили. Обошлось.
В Рыбное мы поехали с Виолой Лясковой. Виола в Рыбном родилась, вышла замуж и родила старшую дочку. Потом уехала в Оху. Ездит в Рыбное каждый год, непременно на все лето. Здесь у нее оформлен дальневосточный гектар, который позволяет «законно» находится на побережье. На гектаре теплицы, огород, небольшой курятник и единственный на всю деревню магазин. Продукты она выдает под пенсию или под рыбу. Так что многие у нее в «вечном долгу». Но иного варианта у людей приобрести продукты просто нет. В Оху не наездишься. Да и снегоход здесь редкость. «Его нужно содержать, ремонтировать, бензин где-то на него раздобывать… продал я его» – обычное здесь объяснение.
В Рыбном у Виолы двухквартирник. В одной половине живет она, в другой двое «ее работников»: Костя и Галя из Охи. Один трудится у Виолы на хозяйстве уже 12 лет, вторая – два года. Как говорит Виола, тут у них хоть печень отдыхает. Спиртное зимой здесь выдают из магазина только по пятницам, одну бутылку на двоих.
– Они пару месяцев вообще отрезаны от большой земли, покуда лед не встанет. Если заболел человек, единственная возможность добраться на снегоходах до Рыбновска – это 23 километра отсюда, там есть фельдшер и она может вызвать рейс санавиации. Летом в сухую погоду есть дорога по лесу, но это почти 200 километров.
Сотовой связи здесь нет. Есть бесплатный таксофон, работающий от спутниковой тарелки и только тогда, когда в деревне заводят электроподстанцию. При нас за всю неделю таксофон не подал признаков жизни ни разу. У Виолы есть спутниковый интернет, но это на экстренный случай.
– Так как зимой рыбоперерабатывающие заводы у нас и в Рыбновске закрыты, никто не приезжает, дорогу по лесу никто не чистит. Когда завод наш существовал, дорогу пробивали до федеральной трассы. Тем более вдоль нее были еще поселки, которых сейчас нет. Березовская, Большая речка, Романовка.
– А Рыбное, я так и не поняла, существует официально или нет?
– Ну как понять, существует или нет?.. Дотации какие-то от администрации есть. Выделяются деньги на закупку топлива для дизельной электростанции, работают дизелисты, которым платят зарплату. Правда, все это выделяют из программы по поддержке коренных малочисленных народов Севера (КМНС). Летом по этой же программе мэрия дает вахтовый автобус, который два раза в месяц возит аборигенов, ну и русских, до берега и обратно в Оху. Правда, иногда возникают конфликты, когда русский пытается сесть в этот автобус, ему говорят плати, ибо ты не КМНС. Но мы ведь тоже местные, родились здесь и живем.
Упадок села местные жители связывают не столько с перестройкой и разыгравшейся рыночной стихией, сколько со стихией более понятной, той, что прямо за окном. В 1994 году в ноябре, уже после того как выпал первый снег, в Рыбном натурально смыло завод. Пришедшая с моря вода, затопила цеха завода, половину деревни и тут же замерзла. Никто не погиб, но от завода ничего не осталось. Местные говорят, мол, был бы Советский Союз, завод восстановили бы. А теперь государство вроде даже выделило потом средства на его восстановление, но до Рыбного они «не дошли».
Позже на этом месте появился частник. И сейчас этот завод, стоящий на окраине Рыбного, единственное градообразующее предприятие, но только летом. Тогда же, в конце 90-ых годов жителей попытались расселить, выделив квартиры в Охе. Но переезд местные считают неудачным. Не прижились там люди, привыкшие к просторам Рыбного.
Елена Филипповна Планц (Саргун – девичья фамилия, для нивхов важен род, поэтому отметим это) – нивха. В Рыбном прожила почти всю свою жизнь. Сейчас ей 70 лет. Она тоже получала в Охе квартиру, но выдержала там всего неделю и вернулась в Рыбное в старый дом. С нею живет один из сыновей – Яша.
– Яше летом будет 42 года, но он так и не женился. Нет в Рыбном невест, одни пенсионеры. А вообще у меня пятеро детей. Старшая уехала к внучке в Америку. Младший в Корее живет с женой, два сына у них.
– В Южной Корее?
– Ну скорее всего в Южной, да я как-то не спрашивала. В этом году должен в гости приехать. Летом, скорее всего, приедет. А остальные две дочки в Охе. Они зовут меня в город, мама переезжай. А я не хочу в город ехать, что там делать. Там как сядешь возле телевизора и все. Ну, поможешь дочери постирать, убраться, покушать чего-нибудь сварить и сидишь целыми днями у телевизора. Один раз мне дали в городе хрущевку на 4-м этаже. Решила я искупаться, трубы ржавые, соседку нижнюю затопила. Прибегает ее внучка, отругала меня. А потом я от этой квартиры отказалась. Так-то она теплая. Но на все нужны деньги, те же трубы поменять… Я уж года два или три не выезжаю вообще, даже в Оху. Но в этом году надо ехать в больницу, глаз один совсем плохо стал видеть.
– А из Рыбного многие тогда уехали?
– Многие, да все, кто уехал, считай, умерли.
Пьянство для коренных малочисленных народов – одна из самых больных тем.
– Раньше нивхи не знали, что такое водка. За два поколения мы культуру свою растеряли. Эх, вернуть бы то советское время. Помню, дедушка меня возил и зимой, и летом на собачьих упряжках. Собаки летом к лодке привязаны, по берегу бегут, дед ими управляет, чтобы на мель лодка не зашла, а я в лодке сижу, знаете, как интересно. А брат старший работал оленеводом. Его тунгусом все звали. Приезжал меня на каникулы из интерната забирал. Едешь на оленях, аж ветер в ушах свистит. Сейчас на упряжках мы уже не ездим. Сын, в основном, только рыбачит, иногда охотится на уток, гусей. Нерпа бывает попадается. Нерпу едим.
– А со шкурой нерпы что делаете?
– Да выкидываем. Это раньше нивхи шили шапки, унты. А сейчас не шьют.
Спрашиваю, разговаривают ли они на родном языке. Нет. Елена Филипповна с детства помнит только отдельные слова, да единственную песню на нивхском языке. «Не с кем разговаривать». Дети ее нивхский язык уже не знают. Им она пела колыбельные уже только на русском. Любимая – колыбельная Светланы из фильма «Гусарская баллада». Запевает, и я поражаюсь чистоте исполнения. Оказывается, бабушка закончила культпросвет-отделение Южно-сахалинского музучилища.
– Помню, когда мы поступали в училище, студенты приехали с полей и спрашивают: вы кто по национальности? Мы говорим: нивхи. А говорят, что вы в землянках живете. Мы говорим: вы что, дикари, какие землянки, время-то какое! Какие землянки?!
Елена Филлиповна выходит во двор набрать снега. Топит его на печи в огромной кастрюле, другой воды зимой нет. На улице начинается обещанная по прогнозу метель. К вечеру, когда мы с Яшей собирались поехать проверить на море фитили (это такие рыболовные сетки), ветер задул со всей силы. Но Яша на море не спешит. Говорит, что нужно дождаться «стоп-воды». Когда течение ненадолго останавливается, и нет ни прилива, ни отлива. Иначе сеть из-за сопротивления воды просто не вытащить. «Против течения не попрешь». На море мы выезжаем уже ближе к пяти.
Виола достает рацию, чтобы переговариваться с соседями по дому, не выходя на улицу. Тут предпочитают в такую погоду на улицу вообще не выходить. Мигом по самую крышу заносит снегом дома.
По рации соседи Виолы Костя с Галей приглашают меня на борщ, сообщают о том, как там топится банька. И по рации же мы вызываем Костю, когда нужно меня куда-нибудь «сопроводить». Метет уже так, что не видно соседнего дома, и в этом снежном молоке легко заплутать. Я на улицу теперь выхожу только в огромных строительных очках, иначе глаз не открыть.
Вечерами мы сидим дома, в 17 часов включается свет, а с ним телевизор. Чтобы не слушать новости по Первому каналу, ухожу в дальнюю комнату, пытаюсь найти что-то удобоваримое в домашней библиотеке. Любовные романы, детективы Устиновой, Донцовой и специальная литература по рыбопереработке, оставшаяся от родителей.
– Родители переехали сюда молодыми по вербовке из Челябинска. Раньше многие так делали. Приезжали, чтобы заработать, да так и оставались. Работали на заводе. Поселок был, конечно, больше, детский садик был, рыбы было много. Родители работали постоянно, это не так как сейчас, уходишь в декретный отпуск на два-три года. Раньше родила женщина, посидела неделю дома и иди на работу. Мама рассказывала, что у председателя нашего отделения рыбзавода в кабинете стояли коляски, кроватки, и начальник с детьми сидел по время путины. Вернулись родители в Челябинск в 2008 году. Когда завод уже закрылся.
Сама Виола с детства возилась с рыбой, в летние каникулы подростки подрабатывали на фасовке рыбы. Сейчас она учит Галю, как правильно разделывать и сушить навагу. Галя городская и за два года еще не освоила все деревенские премудрости.
– Вот так, хоп и вот эту косточку срезаешь. Голову собакам, животики тоже часть им, часть курам перепадет… Раньше же наваги было много, самолетами ее отсюда вывозили. Когда она шла, ее выгружали прямо на лед и там и морозили. И на Аннушке (самолет АН-2) со льда забирали. Всего было много, куда что делось?..
Галя новую науку осваивает с трудом, перерабатывая одну рыбку, пока Виола расправляется с десятком. Периодически выходить покурить.
– Был у меня товарищ, который машину пропил за ящик водки, не за деньги, а за водку! – вмешивается в разговор Костя. – А почему люди пьют, потому что работы в Охе вообще сейчас нет. Сколько я пытался там на стройку устроиться, бесполезно, набирают только гастарбайтеров… Да и лично я здесь уже привык за 11 лет. Летом тут вообще обалденно. Утром просыпаешься, свежий воздух, вышел в трусах во двор, красота! Здесь как бы нет проблем, утром встал – солнце светит, значит, жизнь удалась.
– А что ты про будущее думаешь?
– Я наперед никогда не загадываю, вот утром проснулся и слава Богу. Я не знаю, что завтра будет. Никто не знает. Так что нет у нас будущего. У меня сейчас внучка и внук подрастают. Что у них будет? Правда, год уже их не видел. Сейчас до осени дотянем и поедем.
К Косте и Гале заглядывают «аборигены». Так здесь называют представителей КМНС. Нивхи как правило очень стеснительные, и при виде «корреспондента» стараются сразу же ретироваться. Но одна присаживается на стульчик у входа. Екатерина Панова (в девичестве Тайгун), как мне ее охарактеризовали, единственная у них «выступает за права».
– Вот нынешний губернатор был в Охе, осмотрел там магазины, цены, я в газете читала. А почему у нас в Рыбном нельзя сделать социальный магазин?.. И еще я чего хочу сказать, почему у нас не было выборов в этом году в Рыбновском побережье? Обещали вертолет, вертолет три дня ждали. Потом машину ждали, не приехала, сказали дороги нету. Ну вот для рыбоохраны же вертолет находится, везде летают эти погранцы, а к нам на выборы никто не прилетел. А у нас сколько заездков летом и осенью. Рыбостаны, тут летом много рыбаков. То есть выбрали без нас. Нас за людей не посчитали, я так думаю. И еще… почему русским, они же здесь родились, нельзя рыбки поймать? Разрешение на рыбалку дают только КМНС. А мы только угощаем русских.
– А как вы вообще в Рыбном оказались?
– Приехала на путину в 1984 году, путина закончилась, потом я замуж вышла. Так что уже местная считаюсь. Когда совсем сил не будет рыбачить и ягоду рвать, тогда в город поеду.
Мне показывают приспособление для погранцов. Ну или рыбоохраны, тут двумя словами обозначают тех, кто проверяет сети и ищет по берегу браконьеров. Приспособление представляет собой пластиковую бутылку с запиской внутри, которую привязывают к сетке. В записке – имя и фамилия аборигена, которому принадлежит сеть и номер разрешения на рыбалку. Контролеры сверяются со своим списком. И сеть не трогают. А вот если такой записки нет, сеть с рыбой изымают.
– Вот я, местный житель, но русская, подтверждает слова Екатерины Виола. – Могу поймать только три хвоста в день на удочку, но в Охинском районе, а это другое побережье. Для русских отведены места там. На Рыбновском побережье получают разрешение только аборигены, им можно в год добыть 360 килограммов, и рыбопромышленники, у которых тут участки. Им выделяют, так как у них есть заводы.
– То есть если бы у тебя был завод, тебе бы выделили участок?
– Нет, потому что на данный момент свободных участков нет. И вообще вся эта борьба с браконьерами… А куда они смотрели в 90-ые годы, когда нужно было речки охранять хорошо? Если взять все рыбновское побережье, ну не вылавливали здесь столько рыбы и икры, сколько одна бригада, сидящая на речке. Они тоннами там все заготавливали. Но никому до этого не было дела. Вот тогда рыбу, идущую на нерест, и загубили.
Кстати, аборигенам, хоть и разрешают ловить рыбу, но продавать излишки – запрещено. По закону только для личного потребления. А ведь для тех, кто еще не заработал на пенсию – это единственная возможная статья дохода. Вот и делает закон нарушителями и тех аборигенов, кто продает рыбу, и тех русских, кто поймал рыбку там, где ему ловить запрещено.
Иду в соседний двухквартирник. Там живут два Алика. Сокращение от имени Альберт. Нивхи сумели сохранить свои родовые фамилии, а вот имена у них «русские».
Первый Алик живет в доме у своего родственника. Жена в городе. Леонид Лавгун, приютивший родственника, девять лет назад овдовел. В Рыбное он приехал после армии. Работал поначалу дизелистом, а потом на рыбзаводе. Сейчас на пенсии.
– Привыкли мы тут. Море рядом, рыбалка, лес рядом, брусника клюква, грибы. Все под носом. Не ленись, ходи собирай. Это в городе тяжело, нужно нанимать машину или на автобусе ехать, а здесь все рядом. Так что мы уж тут как-нибудь… Нас, если вырывать теперь, то только с корнем. А кто нас отсюда будет выгонять-то, никто.
– А это чей дом?
– Муниципальный. Но я тут прописан.
– А у вас, кстати, названия улиц, номера домов есть?
– Какие тут улицы, Рыбное и все. Раньше, бывало, письмо пишешь или посылку отправляешь, просто пишешь название села. И находили. Как говорится, мимо рыбы не пройдет.
Во второй половине дома живет другой Алик – местная знаменитость. Однажды ушел на охоту и вернулся домой только через пять лет, когда все его уже «похоронили». Ушел путешествовать по России.
– Весна была, март, пошел на охоту, шлепнул двух лебедей. Одного взял, а другой от меня убежал в сторону материка. Я-то туда проскакал за ним, а тут лед оторвало (смеется), пришлось там остаться. Хорошо документы с собой были. Ну а дальше я шел вдоль материка по деревням, ну и охотился. Пять лет так путешествовал. Всю страну, считай, прошел, где только не работал. Даже в театре на Таганке. Ну, временно, грузчиком. С Боярским встречался, с Золотухиным. И на спектакле был, Фигаро, кажется, называется.
– А что больше всего в жизни любите?
– Путешествовать. Самое интересное это путешествия. Не сидеть на одном месте.
Алик наполовину нивх, наполовину якут. Родился в Рыбном. Не рыбак, больше охотник. И собиратель. Они с женой специализируются на сборе ягоды. Заказчиков летом на ягоду много. Одна беда, рассчитываются они в основном водкой, а кодироваться, как говорит Алик, ему уже «поздно».
У Алика дома 12 собак, шесть из них еще щенки.
Когда я собиралась на Сахалин, я много прочла об этом коренном народе. Нивхи поселились на острове первыми. Сейчас их примерно 4,5 тысячи человек (половина живет на Сахалине, половина по берегам Амура). Они не любят, когда их называют гиляками. Я получила одно объяснение, что, мол, так «кажется, на японском называют собак». Не могу проверить. Ездили нивхи в основном на собачьих упряжках, а не на оленях. Оленей держали уйльта (или ороки, как их называли в советское время).
Нивхи – рыбаки и питаются в основном рыбой. А язык их уникален. Ученые называют его изолированным. И приписывают родство с разными языками, так и не придя к общему выводу. У них много согласных в словах, слово может начаться с трех согласных. А числительные разбиты на 26 групп. 19 из которых существуют для обозначения числа конкретных предметов, например, лодок или связок юколы (сушено-вяленое мясо рыб или оленя). Но цивилизация заставила родителей современных нивхов перейти на русский, и родной язык здесь практически утрачен.
– Помню, мама заходила в магазин в Некрасовке и со своими начинала разговаривать на нивхском. А продавщицы, русские, им замечание делают – говорите по-русски. А вам какая разница! В садике на русском. В школе на русском. И только, когда я уже школу заканчивала, сделали факультатив. Но у нас минимум три диалекта. Амурский, восточно-ноглинский, и наш северо-западный. Может, тот перевод, а может, другой. Мама со мной разговаривает, а я где пойму, а где не пойму. У нас бабушка с Амура, у мамы два диалекта вперемешку были.
– У нас же письменности как таковой не было. Словаря не было. Ни букв, ничего. Мы все передавали на словах, приехал на собаках, передал привет, уехал. У нас букварь появился, наверное, где-то в 80-ых годах. И то там из всех языков один язык сделали.
С Анжелой Мувчик, членом Совета уполномоченных представителей КМНС при администрации Ногликского района, мы встречаем в селе Венское на берегу Ныйского залива.
Это уже западное побережье Сахалина. Венское когда-то было большим национальным поселком. Сейчас здесь живет только семья Мувчик. Анжела – уйльта, ее муж Герман – нивх.
Единственный сохранившийся барак, в котором они сейчас и живут – был домом путейцев, раньше здесь проходила узкоколейная железная дорога. Дом достался им от мамы, здесь до сих пор прописаны два брата Мувчик. Эта прописка и официальный статус села – единственные гарантии того, чтобы их отсюда пока не «попросили». «Место очень красивое и на него много охотников», – говорит Анжела.
– Мы, коренные народы Сахалина, теряем свою самобытность. И таких мест традиционного проживания практически не осталось. Когда бабушка была жива, она все нам говорила, не бросайте это место. Мы тогда жили в Ногликах, детей растили, я работник культуры, муж работал в национальном совхозе «Восток», который построили именно для народов севера. Теперь мы постоянно живем в Венском. Живем без света и иных удобств. Потому что не нужны сейчас никому. В советское время народы Севера были нужны государству. Сейчас наши народы на грани вымирания, но нынешняя власть считает, что это нормально.
В гостевом домике, который протопили к нашему приезду и в котором летом живут дети и внуки, на стене висит календарь с нивхским алфавитом. Очень красивый, дорогая полиграфия, сделан на деньги газодобывающей компании «Сахалин Энерджи». Но сейчас это больше украшение.
– Мы не говорим на своих языках, мы их потеряли. У нас бабушка с дедушкой были последними носителями языка. Вот в ультинском языке, когда мы удивляемся, есть слово «орой». У русских – «ой», а у нас «орой».
Анжела родом с реки Вал. Ее предки кочевали. Но когда их земли начали осваивать нефтяники и газовики, со стойбищ людей переселили в поселки. Так образовался огромный оленеводческий колхоз и поселок Вал. В нем кочевникам дали квартиры, но рядом был лес, речка, и многие по-прежнему ставили там палатки и жили в палатках. Потому что лес был их домом, а не квартира в поселке.
– Северные народы очень стеснительные и тихие, – говорит Анжела. – Нивхи, уйльта, они вообще боязливые. Вот представьте, мне уже шестой десяток, но я до сих пор боюсь общества. Но в обществе я вся сжимаюсь от страха, что будет много людей. Это с детства, генетика такая.
Сейчас Анжела с мужем организовали родовую общину «Аборигены». Четыре года назад, наблюдая за тем, как исчезают с Сахалина последние северные олени, они решились завести собственное стадо. Начинали с 12 голов, сейчас их уже 22. На Сахалине только они и еще две семьи с Вала пытаются заниматься оленеводством. Были на острове тысячи оленей, осталось не больше двух сотен. Уже после моего возвращения стало известно, что на севере острова браконьеры забили 25 краснокнижных диких северных оленей.
– Я росла в оленьем стойбище. Но оленину не ем теперь, потому что у нас ее нет. Мы завели оленей, но именно ради их сохранения. И пока не нарастим стадо, ни одного оленя не убьем.
Зимой олени находятся на вольном выпасе в лесу, их круглосуточно охраняет пастух, родной брат Анжелы, проживающий рядом с ними в палатке. Летом олени живут прямо в Венском.
…А давайте я вам спою песню на ультинском языке. Она называется «Здравствуйте». На нивхском я пыталась колыбельную запомнить, как бабушка пела, но нивхский очень сложный. А еще бабушка поет, я ее прошу: ты мне слова запиши. Она мне говорит: как я тебе ее запишу, я сегодня так спела, а завтра так. У нивхов что вижу, то и пою, что думаю, то и говорю. Бабушка с этой колыбельной много где побывала. И в Японии и в Москве несколько раз. Она была участником ногликского ансамбля «Ари-ла-миф».
Сама Анжела пишет стихи, и собирает узоры на своем окне. После того как в современном стеклопакете появилась маленькая дырочка, мороз начал рисовать на ее окнах дивные картины. Анжела их фотографирует на свой старенький смартфон. Я восторгаюсь и высказываю мысль, что из этого получился бы прекрасный фотоальбом.
– Эх, – вздыхает Анжела, – нам бы свет провести. Сколько можно жить без света, как дикари?..
…Благодать! Спасибо, Боже,
Что ты здесь нас расселил.
Отчего же льются слезы
И сдержать их нету сил?
Не катись, слеза, не надо.
Я привычная к тоске
По земле своей, по стаду,
По любимой Вал-реке.
И мечтаю встать я утром
И палатку распахнуть,
Вспомнить лики предков мудрых,
Запах Родины вдохнуть!
Постарайся ты хоть, память,
Что осталось сохранить,
Чтобы внукам про поляны
На ночь сказки говорить.
А потом проснуться рано
И, как много лет назад:
Дым плывет… поля саранок…
И олени мох едят.
(из стихотворения Анжелы МУВЧИК «Встреча с домом»)
Юлия КОРНЕВА «Говорит НеМосква»