Я не перечитываю поэму, я сострадаю
И памятники дышат, как живые,
Невидимыми чуткими руками.
Они хотят, чтоб памятником их
Была земля с пятью материками.
Так возглашал, обращаясь из века двадцатого в век двадцать первый, замечательный русский, советский поэт и философ Егор Исаев, удостоенный Ленинской премии за свою поэму «Суд памяти». А она не только разит фашизм и укронацизм – бьет набатом, предупреждением против развязывания третьей мировой войны и страшнейшего зла на земле – неофашизма.
Об этом наглядно напоминают и персонажи поэмы Герман Хорст, Курт и Ганс, науськанные и натренированные гитлеровские вояки, которые шли на Восток грабить и убивать без разбора всех подряд – детей, женщин, стариков – и тем самым завоевывать себе райскую жизнь за счет уничтожения, крови и страданий якобы низшей расы.
А как же иначе, если в мозги их вколотили, что Германия превыше всего. Еще даже раньше, чем зарождался фашизм, прошли эти вояки обкатку и тренировку на полигоне-стрельбище, где каждый сантиметр земли был плотно нашпигован пулями всех калибров и времен – от Фридриха до Бисмарка, до дней последних Гитлера. И тех парней, кого учили убивать, развертывая и лицом к войне, не сосчитать. И ураганным огнем били они сперва в фанерный щит-чучело, а после – по живым с колена, с брони. Под лозунгом «Германия превыше всего!». Превыше всех могил, превыше слез и мук, и шире всех широт бесился автомат, тупея гнал перед собой убойную войну из боя в бой, и из страны в страну, и убивал и сеял боль на много лет вперед.
А кто там падал перед фашистскими вояками – француз, хорват, иль грек, иль славянин, не расспрашивали, а били детей, юнцов, женщин и пожилых – всех подряд.
И Герман Хорст лупил, лупил. Его отца тому же искусству обучал сухой, как жердь, фельдфебель бить по-русски – с колена, лежа, как Устав велит. И в Первую мировую отец стрелял в каких-то русских – и был убит.
А сын его еще в 15 лет записан был в арийцы и научился убивать.
Были и Париж, и Белград, и Крит, потом Россия – служил из самых первых, и был Железным награжден крестом. А убивая, не знал Хорст слез и собственного страха. Страх случился, был и рос, когда чудом уцелевший на войне, увидел он развалины собственного дома, а затем с завода выгнали, куда приткнулся Герман Хорст после войны.
И крест Железный не помог. И тут кормильцем для семьи – жены и сына – стал полигон – то место тренировки для убийц, где были пули его отца и праотца, и сверстников его, и куда учиться убивать текли полки, дивизии и били…
И, размножая зло, переступая трупы и окопы, громыхало стрельбище осколочно-свинцовым ураганом, росло во все концы контуженной Европы (сегодня ее контузят Вашингтон, америкосы, англосаксы!). А тогда горел Эльзас, горел Пирей, Донбасс. И кровь лилась, большая кровь лилась… Всеевропейским пятым океаном. Сегодня марионетки Вашингтона это забыли. И ныне эта кровь продолжает литься в Палестине и на Украине, развязанная стервятниками Запада и Тель-Авива.
И наши воины, славянское братство, встают против нее, теряя жизни, руки, ноги, чтобы ее остановить, не дать кровавым замыслам варваров XXI века вылиться в пожар третьей мировой войны – как тогда, когда подожженный фашизмом горел весь мир и расступалась твердь, в свои объятья принимая павших и тех безумцев, разносивших смерть, и тех героев, смертью смерть поправших.
А сколько их покоится в холмах! И победивших стран и побежденных! Их миллионы, целая страна ушла ко дну, в дымы ушла, в коренья. А если б вдруг восстать могла она и сдвинуться к началу преступленья со всех морей, концлагерей, земель разноплеменных, фронтом пораженных!
Германия – той бури колыбель, в которой и теперь олафы и шольцы, подстрекаемые Вашингтоном, готовы разжечь пожар новой мировой войны. Она бы тогда, как и вся Европа, стала бы кладбищеv всемирным, страной могил!
Но мертвым не дано такого чуда!
И всё же еще в Германии остались люди, у кого не отшибло память, как у олафов и шольцев. И сегодня они встают и протестуют в меру своих сил против поставки оружия Украине, угрозы новой мировой войны и пепла смерти, который может она принести всему человечеству, если ее не остановить.
Их пока еще меньше, чем поджигателей войны из Вашингтона и его служак – натовских вояк.
Но с каждым днем ряды протестующих ширятся и растут – обретают силу.
А тогда у Хорста Германа, хотя он и убивал всю войну, покорности и страха после нее было больше. И мысль была одна: как только выжить и кормить семью. И пульный ураган на полигоне, который он мешками собирал, а ночью отливал в свинец, свинцовые слиток, не убывал. Тем самым он и зарабатывал, и кормил семью.
А думать, сострадать его не научили. И на войне думал за него лишь автомат и гнал вперед – к блицкригу. Он и теперь, «нынешний Хорст»», командам свыше подчинен, безропотно влачит существование, и даже страх новой ядерной угрозы мимо него бежит.
Он – рядовой, он – обыватель, дрожащий только за себя. А что будет со страной, народом, не шибко в голову берет.
Но многие их тех, кто воевал с ним рядом, хотя их ряды всё мельчают – Курт и Ганс, не забывают деяний пуль своих. Могилы от реки и до реки, обугленные села, города… Обманный крик-приказ, «блицкриг», который сеял смерть для них же. Пожарища остывших деревень были страшней, чем минные поля.
Всё это Ганс осознал, когда попал в плен и понял, как их обманули фашистские наставники, когда война еще шагала в крагах по стране и убивала правду о войне, о той войне, о Первой мировой, чтоб, развернувшись, полыхать Второй.
Вовнутрь сначала, а потом вовне, и коммунистов ставили к стене. Уже тогда срывалась пуля ростом с ноготок – праматерь всех снарядов и ракет.
И эту правду Ганс стал понимать, еще когда перед войной в цех входил и говорил при всех, к станку вставая:
«Патронный цех, он как пожарный цех».
А уходя домой, всегда шутил, советовал:
«Почаще руки мойте, свинец – он кровью пахнет и дымком».
Ганс слыл в цеху опасным чудаком и был уволен.
А рядом с ним – еще до увольненья – трудился Курт, тот самый, который в войну обеих ног лишился. И больше даже, чем другие бывшие вояки, многое понял и осознал – о той войне, и уж тем более безропотному Хорсту мозги по праву прочищал:
«Да как ты не поймешь?! – вспыхивал он, – что убивая нами, под фугас бросали нас же на всех фронтах всё те же, кому всю жизнь должны мы были за кружку молока, за место у патронного станка. Всю жизнь должны, как деды и отцы. Подвалы – нам, А им, старик, дворцы. Окопы – нам, А им, старик, чины».
А мы платили кровью – всё равно должны. А многие не поняли, что их и теперь, как и тогда, в кровавую игру бросают стервятники-капиталисты командами из Вашингтона, чтобы присваивать себе богатства мира, наработанные человечеством. Присваивать, не уставая убивать.
– Смотри и думай, кавалер Железного креста, – говорил Курт Хорсту. – Я памятник! Меня бы в сквер живым на пьедестал. Не как героя, нет! А как наглядное пособие. И костыли вот так и так скрестить, как у надгробья. Чтоб каждый вспомнил, кто бы ни шел, про тот начальный выстрел. Меня бы – черт возьми! – На стол военного министра!
Вы думаете, павшие молчат? Неверно. Они кричат! Кричат и сегодня и на Донбассе, и в Палестине – всюду, где по праву сильного и самого кровавого их убивали.
И думы о войне, о ее жертвах не отпускали Курта, не давали ему спокойно спать и ночью. Как не дают они спать ныне матерям и женам всех убитых на войне детей и внуков.
А думы – это память, разбуженное и никогда не затихающее эхо. И мать убитых сыновей и внуков, «маленькая женщина», живая вся, что ходит по земле, переступая рвы, не требуя ни визы, ни прописки. В глазах то одиночество вдовы, то глубина печали материнской. Ее шаги не слышны и глухи на травах полусонных, на голове меняются платки – знамена стран, войною потрясенных, – то флаг французский, то британский флаг, то польский флаг, то чешский, то норвежский…
Ведомые ныне Вашингтоном их правители про это забыли и поставили снова под удар неоколонизаторов, поджигателей третьей мировой войны свои народы. Но дальше всех не гаснет, вопреки предательству, коварным проискам империалистов, багряный флаг Страны советской. Он – флаг Победы, заревом своим вобравший скорбь и радость встречи. И может быть сейчас покрыла им моя землячка худенькие плечи.
«И вот идет, печали не тая, моя тревога, боль моя и муза, – писал поэт, словно о дне нынешнем. – Она идет, покинув свой уют, о мире беспокоясь. И памятники честь ей отдают, и обелиски кланяются в ноги».
Так подсмотрел поэт и день сегодняшний. Это им, Героям Донбасса, первыми принявшим на себя удар неофашистов, и нашим героическим воинам, сражающимся на Украине и каждодневным подвигом отстаивающим мир, честь отдают и памятники, и обелиски. Им, отважным борцам за свободу, правду и мир.
Но Вашингтону, заокеанским хозяевам, подчинившим Европу своим командам, мир не нужен. Им нужно владеть всей планетой и баснословно обогащаться за счет подавления ее народов. И поэтому память не заходит к корням, а слезы для них – «шлак войны и прочие отходы». Их в расчет они не берут.
Но просыпается планета всё сильнее и горячее – и наших сторонников становится всё больше и больше. Для этого огромные усилия прилагают люди, глубоко понимающие, чем грозит для планеты новая мировая война.
А такие, как Хорст, которые хотят только выживать, заглушив память, не сопротивляясь даже ветерку, чем и пользуются шольцы, пожнут бурю.
Радует то, что героев нашего времени – тех, кто борется за лучшее будущее и приближает его, становится всё больше. Им посвящена и передача «Наши».
А Егор Исаев, выдающийся поэт и философ, как и его современники-фронтовики К. Симонов, А. Твардовский, Н. Тихонов, М. Дудин, В. Фирсов, В. Степанов и многие еще творившие и создававшие свои произведения не только для настоящего, но и как назидание на будущее, своим словом больших художников проникали далеко вперед. Неслучайно их творческий труд, как и Егора Исаева, был отмечен наградами.
Своей прекрасной поэмой «Суд памяти» Егор Исаев и сегодня разит укронацизм и поднимающий голову неофашизм.
И есть вера, что Победа будет за нами.
А. ЗАСИМОВА
г. Пушкино, Московская обл.
