Уже месяц каждое утро мне в телефон приходит сообщение от пресс-службы ФСБ России по Ростовской области, в нем приблизительная цифра «граждан, которые пересекли границу через пункты пропуска, расположенные в Донском регионе». Цифра эта не бывает меньше тысячи человек. Если умножить прибывших на дни, то только по официальным данным сегодня к России уже добавился город-полумиллионник, такой, к примеру, как Астрахань.
* * *
На прошлых выходных я работала в столовой лагеря волонтеров, что у таможенного пункта в районе Весело-Вознесенка. Отсюда до Мариуполя 70 километров по прямой.
Волонтерский лагерь случился благодаря Олегу Подгорному. Когда в Таганрог потянулись первые беженцы, Олег с друзьями приехали с водой, колбасой, хлебом и печеньем и начали кормить людей. Тогда волонтеров было трое – сегодня в группе в Телеграме почти тысяча человек. Кто-то помогает деньгами, кто-то привозит гуманитарку, многие работают на месте: сортируют гуманитарку, варят обеды, встречают людей, успокаивают, кормят, помогают с вещами первой необходимости, ведут к врачу.
Смен три: дневная (с 8.30 до 19.00), вечерняя (с 19.00 до 00.00) и ночная. На каждую смену люди собираются молниеносно, едут в основном из Ростовской области. Но бывают и издалека: Волгоград, Воронеж, Москва, приехал даже парень из Калининградской области.
Самая сложная работа – в нейтральной зоне. Эмоционально сложная, потому что, как бы ты ни готовился к тому, что там можно увидеть, принять это невозможно, люди часто приходят в домашней одежде и с паспортом в руках. Некоторые раненые, почти все после сидения в подвалах грязные, голодные и испуганные.
Мне как новичку самая сложная работа не досталась: поберегли нервы, отправили в столовую.
Она находится в зоне, где беженцы ждут родных, застрявших на границе, или родных из РФ, которые должны за ними приехать. Здесь разбит лагерь МЧС, есть врач, волонтерский склад с предметами первой необходимости и столовая. Там мы и работали. Мы – это я и Маша. А наших друзей, Лену и Колю, забрали на склад, они принимали и расфасовывали гуманитарку.
Как за три взрыва отучить ребенка от планшета?
Столовая – это большая палатка в степи, сюда завезли столы и пластиковые стулья. Свет тогда еще не наладили, и мы, заступившие в вечернюю смену, разбирались с хозяйством, подсвечивая себе телефонами. Помогала нам Таня. Она из Мариуполя, третьи сутки ждет родных: они стоят в очереди на границе. Таня в прошлом управляла сетевым магазином, работала парикмахером, у нее двое детей, младшему сыну одиннадцать лет, старшему тринадцать. Таня шутит, что за последний месяц дети наконец-то отвыкли от планшетов: надо было добывать воду, учиться разжигать костер, бегать по руинам магазинов в поисках провианта. А когда вода была уже в дефиците, пацаны, знающие все лазейки в разбитых зданиях, таскали из бывших кафе баклажки с лимонадом и сидром. Газированные струи шли под напором и тушили огонь очень хорошо. Благодаря этому ноу-хау Танины соседи спасли свой подъезд.
И теперь ее старший сын крутился рядом: таскал соки для малышей, считал памперсы, фасовал по пакетам книжки и ручки. И вообще сам находил себе работу.
– Когда все началось, как ты это воспринял? – спросила я, пока мы расставляли соки.
– Как все. Не понял. У нас тогда еще была связь, и мы начали переписываться с пацанами, новости смотрели, ну такое… Вначале обсуждали, а потом привыкли. Мама только не могла привыкнуть, каждый раз во время обстрелов сильно переживала: «В коридор, в коридор! Правило двух стен!»
– Что это?
– Вы не знаете? – мальчик искренне удивился. – У нас все знают! Первая стена разлетается, вторая защищает, а третья останавливает снаряд. Надо прятаться минимум за двумя стенами. Ну вот у нас был коридор: стена, в туалете стена и в кухне стена. Мы там во время обстрелов прятались.
– А ваш дом цел?
– Подъезд был цел. Другие подъезды сгорели. Если бы не тушили, и наш бы сгорел, но мы нашли сидр, это прям помогло. Знаете, как он круто тушит? Особенно если под напором?
Другая реальность и красные ногти
Маша встала на раздачу чая-кофе, я на первое-второе. Крышка бадьи из военно-полевой кухни очень тяжелая. Когда я поднимала ее, мягко опустить не получалось и выходил короткий ровный звук: «Бах!» Таня повернулась и строго сказала:
– Не делай так! Мы же того… контуженные.
А потом засмеялась:
– Мы спасаемся юмором, хотя я сейчас не шучу.
– Ну а чем нам еще спасаться? – спрашивала подруга Тани, хриплая и ужасно веселая. – Я себе придумала, что смотрю на все через 7D-очки. А она придумала, – указала на еще одну их подругу, – что съела какую-то неправильную таблетку.
Обе засмеялись.
Я накрыла на стол: проверила количество печенья, солений, добавила хлеба. Новеньких в столовой пока не было. Но приехали автобусы, людей должны были везти в Таганрог, на вокзал. Ростовская область уже переполнена, поэтому беженцев принимают еще двадцать пять регионов России.
Пока автобусы стояли и ждали распоряжений, Маша придумала покормить людей в салоне. Мы стали носить чай, кофе и бутерброды.
Первый раз подниматься в такой автобус было страшно. Страшно смотреть в глаза, да и просто страшно видеть этих людей. Потому что в автобусах сидели те, кто перешел через границу пешком. То есть самые в экономическом смысле бедные.
Мне запомнилась девочка-подросток в розовой куртке с ярко-красным маникюром. Она сделала его на днях. Шли обстрелы, а девочка сидела в подвале и красила ногти. Вышло неровно, не очень аккуратно, но она гордилась тем, что сумела сделать себе нарядные ногти.
Девочку зовут Кристина, ей четырнадцать лет. У нее аутизм или что-то вроде. Ее папа, сухой и растерянный, попросил у меня мазь от дерматита. Когда автобусу разрешили немного погулять, я направила папу к доктору, а Кристину мы забрали в столовую. Она вошла в палатку и сказала: «Я задыхаюсь, мне страшно». И начала трястись, мелко-мелко. Надо было что-то делать с Кристиной, а что? Как успокаивают людей, которые сидели месяц в подвале? И особенно если у этих людей есть психические особенности? И я предложила первое, что пришло в голову: давай поиграем, будем дышать и считать. Кристина почему-то мне поверила, посчитала, подышала, успокоилась. Потом мы переключились на ногти, кашу и ненавистную ей кабачковую икру. Потом даже смеялись, шутили, Маша выдала нашей гостье пакет с «волшебными» конфетами – они должны успокаивать Кристину в дороге.
Когда девочка уходила в автобус, я подумала о ее розовой куртке, она там была единственным ярким пятном. И запомнилась почему-то сутулая спина ее отца в черном пальто, модном в девяностые. На пальце у отца был массивный, поддельного золота перстень. Он тоже ярко блестел в свете пограничных фонарей и отражался в затертом руками и щеками окне автобуса.
«У школы постоянно тусовался танк и дразнил»
Когда я вернулась в столовую, Таня уже разговаривала с новеньким мальчиком. Он программист, двадцать пять лет. Приятный и красивый, очень похож на сына моих соседей, практически одно лицо. Парень рассказывал, как чудом спасся во время обстрела их многоэтажки. И еще сказал, что в хрущевках выжить было проще, чем в сталинках: сталинки, начиненные деревянными перекрытиями, вспыхивали, когда в них попадали снаряды, как спички.
– Я стою, на меня щепки от дверей летят. Глушит страшно: перед глазами вспышка, ничего не вижу. Я потерялся в пространстве, стою ору. Каким-то образом выкарабкался в подъезд и спустился в подвал.
Таня понимающе кивает:
– А мы на кухне стоим. Смотрим: танк, сука, подъезжает от водонапорной башни. И стоит между двумя домами и дулом так тырым-тырым, тырым-тырым, целится и целится. Минут десять. А вокруг него в радиусе пяти метров все разлетается, мы ж видели, как оно. Я говорю: падла, сейчас шмальнет! И мы только отходим в сторону, и стекла фух! По ушам ка-ак дало!
– А у нас у школы постоянно тусовался танк и дразнил. Стрелял, стрелял. Ну так, чтобы было.
– А какая школа?
– Первая.
– Возле первой, да. Каждое утро. В пять часов утра три раза.
– «Самый дорогой будильник» мы его называли. По нему часы можно было сверять.
– Это правда, что вы уже умеете определять тип оружия по звуку? – спросила я.
– Можем, – махнула рукой Таня. – И имена самолетам давали. Валера – это тот, который кидает две бомбы. Иннокентий просто разведчик. И Анатолий, брат Валеры, кидает четыре бомбы.
…Про звуки мне рассказали чуть раньше, бывшая балерина Наталья Георгиевна, она месяц просидела в подвале своего дома и оттуда поняла, что звуки разных орудий различаются так же, как музыкальные инструменты.
– Ну вот вы же умеете отличить гитару от фортепиано? С оружием то же самое.
Еще она научилась ползти под обстрелами до родника, варить еду на костре и верить, что стала участницей художественного фильма, эта вера ей как артистке помогает держаться на плаву. Но Наталья Георгиевна в свои семьдесят лет очень боится очнуться и понять, что она не в фильме. Пока же идет очередная серия, она сидит на пластиковом стуле с прямой спиной и ежедневником в руках и ждет из Ростова внучку.
Сумка с тушенкой и зеленый коридор
Пришли несколько мужчин. Взяли кашу, компот, с удовольствием наворачивали квашеную капусту. Один сказал, что такой вкусной капусты он никогда не ел. Я вспомнила, что под столом стояла коробка с домашней консервацией, достала острые армянские баклажаны.
– Это рай! Я не помню, когда такое ел, – рассмеялся мужчина. – Вы нас балуете!
Я опять залезла с головой под стол. Рядом были ноги учительницы танцев Натальи Георгиевны, она уже сама себе рассказывала о прошлой жизни: как они выступали в Питере, в Москве, в Ижевске, в Полтаве, а Ростов и Краснодар это вообще не считается, это как домой.
– Я не смотрела телевизор, политикой не интересовалась. Мне было некогда, – говорила она. – У меня же танцевальные коллективы, дети! Потом в сорок лет заболела раком, лечилась, тоже было не до того. Как вылечилась, опять работала. Сколько мы ездили! Боже мой, сколько городов мира мы повидали! А какие талантливые у нас были малыши!..
– Вы знаете, что стало с вашими учениками?
– Как вы думаете, люди, сидящие месяц в подвале, могут что-то знать?.. Я даже не знаю, что стало с моей подругой. Мы вместе вышли, я пошла, а она вернулась: забыла сумку с документами. Минуты хватило, чтобы мы потерялись! Начался обстрел, меня повели по зеленому коридору на границу, а она осталась там, и все! Я по дурости таскаю ее сумку с тушенкой… зачем мне эта тушенка? Но Таня ее собрала. Ее зовут Танюша Серикова, мы всю жизнь дружили. Она работала на водокачке, помогала мне поднимать детей. Танюша Серикова – запишите, вдруг вы ее увидите…
* * *
У входа к палаткам с беженцами висят списки фамилий тех, кого ищут родные, и телефоны. Эти же списки лежат и в столовой, рядом с иконами. Таганрогский Ильинский храм принес пачку дорожных иконок и листики с ручками. Люди пишут записки за здравие и упокоение, храм забирает и молится.
– А на что еще надеяться, как не на Бога? – вопрошает Таня.
И Наталья Георгиевна качает головой и что-то тихо шепчет, глядя в свою записную книжку. Балерину огибает спасатель, на секунду присаживается с чаем и бутербродами – в степи ветер, губы его растрескались, щеки алые, воспаленные. Ест он быстро, но Маша успевает уговорить его намазать мазью лицо. Спасатель стесняется и вскоре уходит.
А Наталья Георгиевна все говорит и говорит:
– У меня муж русский абсолютно: я наполовину гречанка, наполовину русская, у меня второй муж тоже русский, а жена у него теперь цыганка. У нас все перемешано. Все-все перемешано. Одни люди, одна вера, что нам делить? И как нас можно разделить? Скажите хоть кто-то, как это можно?
Я снова ухожу под стол, чтобы съесть слезы и достать новую порцию пряников и конфет.
…Смена наша длилась до полуночи. Когда заступали новые волонтеры и мы передавали дела, Таня опять просила их не греметь крышками.
В те сутки через границу Ростовской области опять прошло больше тысячи человек.