Однако стремительно развивающиеся события лета 1939 года позволяют многочисленным недругам и откровенным врагам нашего народа предельно запутать историческую канву событий и оболгать саму правду истории.
Серьезной исторической науке и здравому смыслу совершенно ясно, что обусловило и предопределило Вторую мировую войну, нашествие фашистских полчищ на Советскую Россию. Однако стремительно развивающиеся события лета 1939 года позволяют многочисленным недругам и откровенным врагам нашего народа предельно запутать историческую канву событий и оболгать саму правду истории. Три четверти века антикоммунисты и русофобы пытаются внушить человечеству ложную «концепцию», на ком лежит ответственность за величайшую трагедию XX века. Наш многолетний автор В.В. Маколов предлагает читателю сугубо документальный разбор исторических событий, предшествующих началу Второй мировой войны.
В многочисленных антисоветских, антисталинских кампаниях последнего 30-летия одной из самых ходячих является кампания дискредитации Советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 года и событиях, связанных с ним.
И что только за это время не выдумано, не наговорено и не написано об этом, чтобы изобразить в самых черных красках сам факт подписания договора, исказить политический, правовой и даже морально-этический смысл и содержание этого документа!
Главным, основным содержанием диффамаций вокруг этого договора является явный обвинительный крен в сторону политики Советского правительства, советской дипломатии и лично Сталина, состоящий в том, что якобы исключительно по вине советской стороны не состоялась антигитлеровская коалиция трех стран – Великобритании, Франции и Советского Союза – с подписанием трехстороннего соглашения о противодействии агрессии в Европе, что заключенный так называемый Пакт Риббентропа–Молотова явился сговором Сталина и Гитлера о разделе Европы на свои «сферы влияния», что, наконец, этот договор открыл дорогу Гитлеру для военной агрессии против Польши и к началу Второй мировой войны.
Наверное, многим еще помнится телевизионное шоу 1989 года под названием «1-й Съезд народных депутатов СССР», на котором депутаты из Межрегиональной группы, и особенно из прибалтийских республик, рьяно ополчились с критическими оценками договора – и даже выступили с требованием создать специальную комиссию для того, чтобы «дать политическую и правовую оценку Советско-германского договора от 23 августа 1939 года».
Однако еще до того – в конце марта 1989 года – на заседании комиссии ЦК КПСС с участием видных ученых-международников был рассмотрен вопрос «Об идеологических, политических и военных аспектах событий 1939 года и истоках развязывания Второй мировой войны» («Известия» ЦК КПСС №7, 1989 г.). На нем прозвучали в основном объективные оценки событий 1939 года, в том числе и Советско-германского договора, но не обошлось и без ссылок на общечеловеческие ценности и «новое мышление» (Д.А. Волкогонов, Г.А. Арбатов).
В данном случае нельзя не отметить не потерявшее своей актуальности выступление В.М. Фалина, бывшего тогда заведующим Международным отделом ЦК, в котором он, из 30-летней давности заглядывая в день сегодняшний, предупреждал:
«В недалеком времени мы столкнемся с целой лавиной версий, совершенно оторванных от реальных фактов, навязывающих – особенно несведущим людям, молодежи – вывод, будто Советский Союз был соучастником развязывания Второй мировой войны. Смысл позиции Запада, как она выражается на официальном и пропагандистском уровнях, – снять с «демократий» ответственность за постигшую человечество катастрофу под тем предлогом, что в критический момент, когда отдельные очаги слились в мировой пожар, они выступили против агрессоров, а Советский Союз будто бы оказался в одном лагере с нацистской Германией. Советская наука, публицистика не должны быть в пассивной обороне, заниматься самобичеванием. Мы обладаем обширной документацией, чтобы сказать правду без подделок и перехлестов, мы должны в этом споре говорить правду».
При этом В. Фалин еще тогда отмечал, что это важно потому, что в этом споре, по сути дела, «программируются моральные и политические ценности, которые на десятилетия вперед будут влиять на общественное сознание, психологию, политику».
Однако тогда не вняли предостережению – защищались от нападок и фальсификаций весьма вяло, стыдливой полуправдой, а то и совсем соглашались с фальсификаторами довоенной советской внешней политики – с теми, кто предлагал разделить ответственность за начало войны между фашистской Германией и Советским Союзом, Гитлером и Сталиным. И лишь когда после развала Советского Союза пошла новая волна антисоветской истерии, теперь уже замешанной на русофобии, особенно после событий в Абхазии, Южной Осетии, а потом и на Украине, в Крыму и в Донбассе, – только тогда стало приходить некоторое отрезвление от антисоветского дурмана в части, касающейся кануна войны, предвоенной внешнеполитической деятельности СССР.
Надо полагать, как всегда бывает, следует ожидать нового всплеска антисоветско-русофобской пропагандистской шумихи с приближающимся 80-летием со дня событий августа 1939 года и 75-летием нашей Победы в Великой Отечественной войне.
Поэтому эти заметки, думается, будут как раз к месту, чтобы исключительно на документальной основе еще раз сказать правду о событиях августа 1939 года. При этом надобно заметить, что основой используемых документальных свидетельств является двухтомный сборник «Год кризиса. 1938–1939», подготовленный и изданный историко-дипломатическим управлением МИД СССР в 1990 году.
l
Итак, что же было тогда, 80 лет назад, как складывались внешнеполитические события в Европе в тот годичный промежуток времени – с сентября 1938 года по сентябрь 1939 года – и непосредственно перед подписанием Советско-германского пакта, а главное – каков может быть ответ на два ключевых вопроса, вытекающих из этих событий?
Первый вопрос. Почему в августе 1939 года не состоялась трехсторонняя антигитлеровская коалиция с участием Великобритании, Франции и Советского Союза?
Второй вопрос. Почему Советское правительство было вынуждено пойти на заключение этого пакта с Германией и почему оно выступило с инициативой подписать вместе с договором тот самый дополнительный секретный протокол?
Как известно, 29 сентября 1938 года в Мюнхене состоялось беспрецедентное по своему политическому цинизму действо, когда главы правительств Англии и Франции – гаранты Версальской системы договоров, удовлетворяя экспансионистские претензии Гитлера, сдали ему на растерзание Чехословакию.
Полномочный представитель СССР в Великобритании И.М. Майский сообщал телеграммой в Наркомат иностранных дел 2 октября 1938 года:
«Когда утром 30 сентября стали известны условия Мюнхенского соглашения, я поехал к Масарику (посланник Чехословакии в Англии. – В.М.), чтобы выразить мое сочувствие и мое возмущение предательством Англии и Франции в отношении Чехословакии, он упал мне на грудь, стал целовать меня и расплакался как ребенок. «Они продали меня в рабство немцам, – сквозь слезы воскликнул он, – как когда-то негров продали в рабство в Америке».
Надо прямо сказать, что эта политика умиротворения Гитлера за счет интересов третьих стран со стороны правительств Англии и Франции была «генеральной линией» их внешнеполитической деятельности с явной антисоветской ориентацией.
Очень точно выразил следование этой внешнеполитической линии посол Англии в Германии Н. Гендерсон в телеграмме министру иностранных дел Э. Галифаксу 9 марта 1939 года:
«Кратко я суммировал бы непосредственные цели Германии в ближайшие один-два года следующим образом: Мемель, Данциг, колонии и полное политическое и экономическое подчинение Чехословакии. Последнее, может быть, нам не по вкусу, но мы можем надеяться, что это произойдет путем мирных переговоров. Вопрос о колониях требует тщательной подготовки в более благоприятной атмосфере.
Остается путь аннексии на Восток. Гитлер в «Майн Кампф» совершенно ясно указал, что «жизненное пространство для Германии может быть найдено только в экспансии на восток, что означает рано или поздно, весьма вероятно, столкновение между Германией и Россией. Имея под боком доброжелательную Англию, Германия может сравнительно спокойно предусматривать такую возможность.
Лучшим способом установления хороших отношений с Германией является поэтому следование по линии уклонения от постоянного и раздражающего вмешательства в дела, в которых интересы Англии прямо и существенно не затрагиваются, а также по линии перспективы сохранения нейтралитета Англии в случае, если Германия будет занята на Востоке… Будущее Германии на континенте определяется движением на Восток, и, возможно, это уже не так плохо. «Дранг нах Остен» – реальность, но «Дранг нах Остен» станет таковой, если Германия не обнаружит сопротивления Запада, если не будут блокированы Гитлеру пути на Восток».
Вот она, классика политики «умиротворения» со стороны так называемых западных «демократий», и прежде всего со стороны английского правительства, которое во что бы то ни стало хотело перенаправить агрессивные устремления фашистской Германии в сторону Востока, против Советского Союза.
Такая политика «умиротворения» была продемонстрирована по отношению к Чехословакии – она была закреплена Англо-германской декларацией о ненападении (30 сентября 1938 г.), а вскоре (6 декабря 1938 г.) была подписана аналогичная декларация между Францией и Германией.
Посол Франции в Германии Р. Кулондр в своем письме министру иностранных дел Ж. Бонне 19 марта 1939 года не мог не заметить этого после оккупации Чехословакии немецкими войсками:
«Мюнхенские соглашения, подкрепленные Англо-германской и Франко-германской декларациями, означали, с немецкой точки зрения, предоставление рейху права организовать по своему усмотрению Центральную и Юго-Восточную Европу при молчаливом согласии западных держав, или, по крайней мере, при проявлении терпимости с их стороны».
Это понимание сути Мюнхена было и у руководства Советского Союза, а для Сталина Мюнхен был особым пунктом возникновения недоверия к западным странам во время военных переговоров в августе 1939 года.
Тем не менее именно Советское правительство выступило с инициативой о переговорах с западными державами (Англией и Францией) о выработке соглашения трех стран о противодействии агрессии в Европе.
И лишь после того, как Гитлер 15 марта 1939 года, растоптав Мюнхенское соглашение, оккупировал своей армией Чехословакию и расчленил ее на части; когда он, выступая в рейхстаге (28 апреля 1939 г.) с критикой Версальской системы договоров, заявил, что Мюнхенское соглашение не решило всех вопросов европейских границ, и ввиду того, что Польша отказала требованиям Германии по Данцигу и польскому коридору, а Англия объявила о своих гарантиях Гитлеру, когда германское правительство решило в апреле 1939 года денонсировать Англо-германское военно-морское соглашение от 18 июля 1935 года, а также Польско-германский договор о дружбе и ненападении от 26 января 1934 года, при этом вновь предъявив ультимативные требования к Польше по Данцигу и экстерриториальному коридору, – лишь тогда и под давлением общественного мнения и парламентов своих стран английское и французское правительства «забеспокоились» и были вынуждены откликнуться на советские предложения начать переговоры по созданию коллективного заслона германской агрессии.
Только тогда, а именно весной 1939 года, начались дипломатические контакты правительств трех стран по выработке военно-политического соглашения по предотвращению агрессии фашистской Германии в Европе.
Надо сказать, что переговоры шли трудно и непоследовательно – с явной их затяжкой с англо-французской стороны, с различного рода дипломатическими увертками.
М.М. Литвинов, тогда еще бывший наркомом иностранных дел, писал в своей записке 19 марта 1939 года, делясь своими соображениями с полпредом СССР в Великобритании И.М. Майским:
«Чехословацкие события, по-видимому, встряхнули общественное мнение как Англии, так и Франции. Тем не менее нельзя считать прочным создание в правительственных кругах этих стран настроения в пользу сотрудничества с СССР. Если эти собрания и обеспокоили Чемберлена и Деладье, то в то же время они могут начать выступать в защиту мюнхенской линии, которая полностью укладывается в рамки любезной им концепции движения Германии на Восток».
17 апреля 1939 года советская сторона вместо декларативных предложений правительств Англии и Франции внесла совершенно конкретный проект соглашения по противодействию агрессии в Европе, в котором предлагалось следующее.
«1. Заключить между Англией, Францией и СССР соглашение о взаимных обязательствах оказывать друг другу немедленную всяческую помощь, включая и военную, в случае агрессии в Европе против любого из договаривающихся государств.
2. Англия, Франция и СССР обязуются оказывать всяческую, в том числе и военную, помощь восточноевропейским государствам, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащими с СССР, в случае агрессии против этих государств.
3. Англия, Франция и СССР обязуются в кратчайший срок обсудить и установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждым из этих государств во исполнение параграфов 1 и 2.
…
7. Соответствующее соглашение подписывается одновременно с военной конвенцией, имеющей быть выработанной в силу параграфа 3».
Чем неэффективен и неконкретен предложенный советской стороной проект соглашения?
Однако в ходе переговоров англо-французская сторона всячески противилась такому варианту соглашения и настаивала:
а) на подписании прежде политической, то есть декларативной, части соглашения – и только после этого приступить к переговорам о военной части соглашения;
б) на обязательствах по оказанию помощи лишь Польше и Румынии, но не балтийским государствам, граничащим с СССР.
19 апреля на заседании английского правительственного комитета по вопросам внешней политики премьер-министр Чемберлен высказал свое негативное отношение к возможности принятия советских предложений. При этом он лукаво заявил, что «не отвергая русское предложение, английское правительство должно создать впечатление, что для военного союза время еще не пришло».
В духе этой позиции 8 мая посол Великобритании в СССР У. Сидс вручил наркому иностранных дел СССР В.М. Молотову памятную записку британского правительства, которая являла собой замечательный пример безответственного дипломатического крючкотворства:
«Предлагается на усмотрение Советского правительства, чтобы оно огласило по собственной инициативе декларацию, в которой Советское правительство обязалось бы, в случае вовлечения Великобритании и Франции в военные действия во исполнение принятых ими обязательств, оказать немедленное содействие, если оно будет желательным…»
В ответной памятной записке Советского правительства от 14 мая 1939 года этот «шедевр» английской дипломатии был подвергнут критической оценке.
Было заявлено, что «в контрпредложениях английского правительства нет принципа взаимности, то есть нет обязательств Англии и Франции в отношении СССР» и что советская сторона еще раз подтверждает необходимость заключения трехстороннего военно-политического соглашения на основе равной взаимности.
При этом было подчеркнуто, что Советское правительство настаивает на своих предложениях от 17 апреля 1939 года.
Однако дипломатические увертки с англо-французской стороны были продолжены. Теперь они выступили с новым предложением, чтобы оказание военной помощи друг другу в случае агрессии было бы увязано через сложную и длительную процедуру, установленную статьей 16 Лиги Наций.
27 мая во время официальной встречи с послами Великобритании и Франции в Москве В.М. Молотов от имени Советского правительства высказал крайне негативное отношение к этому предложению. Он подробно и убедительно объяснил, что СССР хочет заключить соглашение об эффективной обороне против агрессора, а не продолжать процедуры длительных разговоров в Лиге Наций о том, наличествует или нет акт агрессии.
В заключение прямо, без обиняков, Молотов высказал послам, что «англо-французские предложения наводят на мысль, что правительства Англии и Франции не столько интересуются самим пактом, сколько разговорами о нем. Возможно, что эти разговоры и нужны Англии и Франции для каких-то целей, Советскому правительству эти цели неизвестны. Оно заинтересовано не в разговорах о пакте, а в организации действенной взаимопомощи СССР, Англии и Франции против агрессии в Европе. Такие переговоры правительства Англии и Франции могут вести с более подходящими, чем СССР, партнерами».
Наконец, 29 июля 1939 года, после почти двухмесячной проволочки (июнь–июль), правительства Англии и Франции решились принять советский проект политической части соглашения с некоторыми добавлениями и уточнениями.
В.М. Молотов на встрече с послами Англии и Франции тогда заявил:
«Три правительства достигли достаточного согласия по основным вопросам, чтобы перейти к изучению конкретных военных проблем, с которыми политические пункты составляют единое целое. Время не ждет. Советское правительство готово немедленно начать эти переговоры».
Послы двух стран со своей стороны заявили от имени своих правительств, что они «в короткий срок направят в Москву военные делегации с целью ведения переговоров по технической части соглашения».
l
Переговоры военных миссий трех стран по выработке военной конвенции проходили в Москве с 12 по 22 августа 1939 года.
Полная стенографическая запись переговоров военных миссий дана в упомянутом сборнике документов «Год кризиса. 1938–1939» (том 2), поэтому остановимся лишь на самых существенных вопросах.
Позиция правительств Англии и Франции, особенно английского правительства, на этих переговорах определялась Инструкцией для британской делегации на переговорах военных миссий, которая явно исходила из известной формулы Чемберлена «о свободе действий». Инструкция довольно объемная. Процитируем главное из нее:
«…Британское правительство не желает быть втянутым в какое бы то ни было определенное обязательство, которое могло бы связать нам руки при любых обстоятельствах. Поэтому в отношении военного соглашения следует стремиться к тому, чтобы ограничиться сколь возможно более общими формулировками».
В этом случае, как видно, комментарии вроде бы совершенно излишни. Можно лишь добавить, что посол Франции в СССР П.-Э. Наглиар в телеграмме Ж. Бонне 12 августа совершенно честно признался: «Мой коллега (имеется в виду генерал Ж. Думенк – глава английской миссии. – В.М.) и я считаем, что английские инструкции адмирала (Р. Дракса – главы английской миссии. – В.М.) противоречат тому, что было договорено между тремя правительствами. Они могут очень навредить, если только британское правительство тайно не хочет переговоров. Невероятная гипотеза, учитывая характер Невилла Чемберлена»…
О серьезном и ответственном отношении к этим переговорам со стороны Советского правительства говорит тот факт, что советская делегация была представлена исключительно только первыми лицами военного ведомства СССР и была уполномочена мандатом не только вести переговоры, но и подписать выработанную военную конвенцию.
Тогда как, например, британская миссия по своему составу была представлена второстепенными лицами, не игравшими в политических и военных кругах сколько-нибудь значительных ролей, а глава миссии – адмирал Дракс (военный комендант военно-морской базы Портсмут) прибыл на переговоры и вовсе без какого-либо мандата британского правительства.
На начавшихся переговорах советская делегация сразу же предложила поставить ход переговоров на конкретную практическую основу.
Глава советской делегации нарком обороны К.Е. Ворошилов на первых же заседаниях заявил, что «нам надо уйти от бесплодных дискуссий о принципах и целях противодействия агрессору, а выработать практический военный план этого противодействия, обсудить его, договориться и подписать военную конвенцию».
При этом был прямо поставлен вопрос:
«Как известно, Советский Союз не имеет общей границы с Англией и Францией. Поэтому я хочу получить ясный ответ на ясный вопрос относительно совместных действий вооруженных сил Англии, Франции и Советского Союза против общего противника. Как себе представляют Генеральные штабы Великобритании и Франции участие советских войск в противодействии агрессору?
Предполагают ли они, что советские войска будут пропущены на польскую территорию для того, чтобы непосредственно соприкоснуться с противником, если он нападет на Польшу?
У Англии и Франции должно быть точное представление о нашем участии в войне. Для советской миссии ответы на эти прямо поставленные вопросы являются кардинальными. Без точных и недвусмысленных ответов на эти вопросы дальнейшие разговоры не будут иметь актуального значения». (Из стенограммы от 14 августа).
Англо-французская сторона выступила с меморандумом, в котором предложила переложить получение разрешения на проход советских войск от правительства Польши на Советское правительство, на что советская делегация дала аргументированное ответное возражение: «Советская миссия просила английскую и французскую миссии ответить на вопрос: будут ли пропущены советские вооруженные силы через территорию Польши, потому что Франция состоит с Польшей в политическом и военном союзе, а Англия имеет пакт взаимопомощи и военный договор с Польшей. Поскольку СССР не имеет военных договоров с Польшей и поскольку угрожаемыми со стороны агрессии в Европе являются прежде всего Польша, Франция и Англия, постольку вопрос о пропуске советских вооруженных сил, а также и о действиях советских войск на территории этих государств против агрессора должен быть разрешен английским и французским правительствами совместно с правительствами Польши и Румынии».
В конце концов такая постановка вопроса советской делегацией была признана правомерной и логичной.
Посол Англии в СССР У. Сидс писал своему министру иностранных дел, что «поскольку Англией и Францией взяты на себя обязательства в отношении Польши и Румынии, то советская делегация имеет основания возложить на нас обязанность обратиться к этим странам».
А 16 августа министр иностранных дел Франции Ж. Бонне в телеграмме послу Франции в Польше писал: «Советская военная делегация поставила в качестве условия реализации военного пакта уверенность Советской Армии в том, что в случае агрессии против Польши она может пройти через Виленский коридор и Галицию… Необходимо, чтобы вы лично поставили перед г-ном Беком (министр иностранных дел Польши. – В.М.) вопрос о необходимости для польского правительства принять русскую помощь».
Сегодня раздаются антисоветские вопли с польской стороны о том, что Советский Союз, заключив договор с Германией, предал Польшу, поощрил гитлеровскую агрессию против нее, а затем на пару с Германией совершил так называемый «раздел» польской территории. О так называемом «разделе» несколько ниже, а здесь в самую пору сказать: чем же ответило польское правительство на советское предложение? Вот выписка из телеграммы министра иностранных дел Польши польскому послу во Франции: «Французский и английский послы обратились ко мне в результате франко-англо-советских переговоров, во время которых Советы потребовали предоставления возможности вступления в контакт с германской армией в Поморье, на Сувальщине и в восточной Малой Польше. Я ответил, что недопустимо, чтобы эти государства обсуждали вопрос о военном использовании территории другого суверенного государства. Польшу с Советами не связывают никакие военные договоры, и польское правительство такой договор заключать не намеревается».
Такая позиция польского правительства была, по сути, самоприговором в условиях, когда Гитлер предъявил Польше ультимативные требования по польскому коридору и Данцигу, и тогда, после отказа польского правительства удовлетворить эти требования, агрессия гитлеровской Германии против Польши была предрешена.
К этому пониманию пришел даже министр иностранных дел Англии Галифакс, который в телеграмме своему послу в Польше 20 августа писал: «Я убежден, что такая неудача воодушевит Гитлера начать войну, в которой Польша будет нести главную тяжесть первого нападения…»
21 августа глава советской миссии К.Е. Ворошилов сделал на переговорах официальное заявление, в котором было сказано, что «в условиях, когда нет положительных ответов по вопросу о пропуске и действиях советских войск… затяжка военных переговоров бессмысленна».
Он предложил сделать перерыв в совещании до тех пор, «пока не будут получены ответы от правительств Великобритании и Франции на поставленные советской миссией вопросы».
Надо признать, что во время переговоров военных миссий трех стран не дремала и немецкая сторона, которая понимала, сколь опасным препятствием для экспансионистских планов нацистской Германии может быть трехстороннее военно-политическое соглашение на основе советских предложений.
Берлин с началом переговоров военных миссий перешел к энергичной дипломатии, направленной на то, чтобы застраховать себя от войны на два фронта. Для этого во что бы то ни стало надо было заблокировать создание тройственного военно-политического союза.
С одной стороны, Гитлер и Риббентроп через своего посла в Англии Дирксена вели дипломатическую игру вокруг вопроса о возможности заключения нового сепаратного соглашения с Великобританией, с другой – всячески давили на Польшу с фактическими угрозами, что согласие польского правительства на предложение о пропуске советских войск через свою территорию поставит отношения с Германией на грань неизбежной войны. А главное, понимая, что в трехстороннем союзе основной военной силой противодействия агрессивным устремлениям Германии будет являться Советский Союз, и зная, как вяло идут переговоры военных миссий, главным направлением своих дипломатических усилий избрали советскую сторону.
За время переговоров военных миссий германская сторона пошла на заключение выгодного для СССР кредитного соглашения на 200 миллионов немецких марок (список поставок машинного оборудования и предметов вооружения опубликован в сборнике «Год кризиса. 1938–1939» (том 2, стр. 284–290), а Риббентроп буквально забомбил своего посла в СССР – Шуленбурга телеграммами с настоятельными просьбами и требованиями добиться согласия Советского правительства на его приезд в Москву для ведения переговоров.
14 августа Риббентроп направляет Шуленбургу телеграмму с требованием срочно встретиться с наркомом Молотовым (назначен на должность министра иностранных дел 3 мая 1939 г.) и передать ему, что «кризис германо-польских отношений делает желательным скорейшее выяснение германо-русских отношений».
19 августа В.М. Молотов в беседе с Шуленбургом не отрицал возможности и важности улучшения советско-германских отношений, но при этом всячески уклонялся от согласования даты поездки Риббентропа в Москву, оговаривая это тем, что такой визит требует тщательной подготовки и, если он возможен, то не ранее 26–27 августа.
Надо полагать, что советская сторона выжидала результатов на переговорах военных миссий и окончательного выяснения позиции польского правительства.
Во время упомянутой беседы Молотов спросил: «Можно ли объяснить желание германского правительства ускорить настоящие переговоры вопросами германо-польских отношений, в частности, Данцигом?»
Шуленбург, отвечая утвердительно, добавил, что «подготовка, о которой спрашивает г-н Молотов, уже закончена и что при этом можно учесть интересы СССР перед наступлением событий».
После небольшого перерыва В.М. Молотов сообщил Шуленбургу, что он доложил правительству сегодняшний разговор и передает текст проекта советско-германского пакта. К этому следует добавить для ясности, что в тексте советского проекта имелась приписка в виде постскриптума, что «настоящий проект действителен лишь при условии одновременного подписания особого протокола».
21 августа Гитлер через посла Шуленбурга направляет телеграмму лично Сталину с предложением незамедлительно заключить пакт о ненападении на основе советских предложений, а для этого просит принять Риббентропа не позднее 22–23 августа.
Вечером 21 августа, когда фактически прояснилась бесперспективность трехсторонних переговоров военных миссий, Сталин дает согласие на переговоры о заключении договора о ненападении и на приезд Риббентропа в Москву 23 августа.
Здесь нужно подробнее сказать о том, что же происходило в этот день – 23 августа 1939 года.
Дело в том, что, когда стало известно о приезде в Москву Риббентропа, послы Англии и Франции в Польше буквально выдавили из Ю. Бека согласие на своеобразное заявление. Вот как об этом повествовал сам польский министр иностранных дел:
«Чтобы облегчить положение франко-английской делегации, мы выработали определенную формулировку, которая бы звучала так: «Французский и английский штабы уверены, что в случае совместных действий против агрессора сотрудничество между СССР и Польшей при определенных условиях не исключается». При этом я, идя на это «тихое согласие», еще раз сделал категорическое заявление, что наша принципиальная точка зрения в отношении СССР остается без изменений».
Очевидно, что советская сторона ясно себе представляла, что это заявление в практическом плане ничего не решало, поскольку согласия польского правительства в нем на пропуск советских войск не было, а оно было лишь «мнением» англо-французской стороны о «возможности согласия польского правительства на сотрудничество между СССР и Польшей на технических условиях, подлежащих согласованию».
Иначе говоря, это был очередной заурядный дипломатический ход для затягивания переговоров.
Об этом писал посол Франции в Польше Л. Ноэль своему министру в Париж:
«Нам в конечном счете удалось добиться согласия Бека только на указанную формулу. Бек отказался пойти на большее, сославшись на желание Польши не попасть в переделку, куда ее стремится втянуть СССР».
Суть этого пустопорожнего заявления понял и посол Франции в СССР П.-Э. Наглиар:
«Эта уступка Бека недостаточна, поскольку она не позволяет сослаться на решение самого польского правительства. Кроме того, она происходит слишком поздно». (Из телеграммы в Париж 23 августа.)
К.Е. Ворошилов, по сути, на последней встрече глав делегаций сказал откровенно о том же:
«Это заявление для нас не ответ. Если бы только дали положительный ответ, то они потребовали бы своего участия в наших переговорах. Мы ведь самые элементарные условия поставили. Мы просили выяснить для себя – подвести наши войска и драться с общим врагом. Неужели нам нужно выпрашивать, чтобы нам дали право драться с нашим общими врагом? Если бы английская и французская миссии прибыли со своими конкретными и ясными предложениями, нам за какие-нибудь 5–6 дней можно было закончить всю работу и подписать военную конвенцию».
Итак, Польша не хотела попасть «в переделку» в отношениях с Германией, куда якобы хочет ее втянуть СССР, а англо-французская сторона на этих переговорах хотела втянуть «в переделку» с Германией Советский Союз один на один этим самым пустопорожним заявлением без согласия Польши на пропуск советских войск, а лишь с «мнением» английского и французского правительств о «возможности согласия».
В сложившихся условиях переговоры военных миссий зашли в тупик и, по существу, на этом и закончились. О причинах провала этих переговоров убедительно было сказано в интервью Ворошилова газете «Известия» 27 августа, а также в выступлении Молотова на сессии Верховного Совета СССР 31 августа 1939 года.
Бывший в те времена министром иностранных дел Франции Ж. Бонне по прошествии времени в своих мемуарах ответственность за неудачу переговоров полностью возлагал на Польшу. Конечно, для такой оценки были, как видно, веские основания.
Ну а что же западные партнеры по переговорам, и особенно английское правительство во главе с Чемберленом и Галифаксом? Разве не они занимали настороженную и выжидательную позицию с формулой «свободы действий»? Можно ли сказать, что к концу переговоров они пришли к пониманию того, что на дипломатической мякине советскую сторону не обмануть, что она хотела реальных и кардинальных решений для обеспечения безопасности в Европе? Может быть, и пришли к такому пониманию – особенно французская сторона. А вот польское правительство так и не поняло этого в своей откровенной враждебности к СССР, в надежде, что удастся «умиротворить» Гитлера и договориться с ним мирно – и тем отвести угрозу агрессии.
Такая позиция польского правительства оказалась не то что недальновидной, а политически несостоятельной, ибо к концу августа 1939 года уже всем было ясно, что дни до начала германской агрессии были сочтены. Гитлера могло остановить только англо-франко-советское соглашение на основе советских предложений.
В этих сложившихся условиях Советскому правительству пришлось обратиться к вынужденному поиску других путей обеспечения безопасности страны.
Некоторые историки и аналитики международных отношений нередко обвиняют Советское правительство, Сталина в том, что они в августе 1939 года вели якобы двойную игру, ведя одновременно переговоры с Англией и Францией, с одной стороны, а с другой – с нацистской Германией. Действительно, в то время, когда шли переговоры военных миссий, нарком иностранных дел В.М. Молотов, как уже отмечалось, имел сношения с министром иностранных дел Германии.
Но, во-первых, инициатива этих сношений исходила не от советской стороны, а от немецкой; во-вторых, Советское правительство вплоть до 23 августа на настойчивые предложения Гитлера и Риббентропа начать переговоры о заключении договора о ненападении не давало однозначного ответа, выжидая исхода переговоров военных миссий трех стран. И никто из серьезных политиков и историков не может упрекнуть советскую сторону в том, что она на этих переговорах вела себя недостойно или двусмысленно.
Тогда перед Советским правительством возникла не простая дилемма: как же быть дальше? При этом, надо полагать, Сталину и Молотову были понятны по крайней мере три весьма важных обстоятельства: с одной стороны, что западные партнеры по переговорам явно их затягивали, не хотели принятия эффективного военно-политического соглашения с СССР, что эти переговоры для них были не более чем политической, дипломатической демонстрацией; с другой – ясно было, что Гитлер был готов к военной агрессии против Польши, и вопрос был лишь во времени ее начала. При этом вполне были прогнозируемыми разгром и оккупация Польши, а это означало выход немецкой армии непосредственно к границам СССР (подчеркиваем: к старым границам, то есть под Питер, Минск, Киев, Одессу).
Во-вторых, брать в расчет, что Англия и Франция будут противодействовать военной силой агрессии Германии против Польши, не приходилось, а уж тем более не стали бы противодействовать немецкой армии правительства прибалтийских республик, руководители которых явно симпатизировали Гитлеру.
В-третьих, советскому руководству, конечно же, было известно и то, что правящие круги Англии во время переговоров военных миссий одновременно вели сепаратные переговоры с Германией о заключении нового двухстороннего соглашения о ненападении.
Можно сказать, что в таких переговорах нет ничего предосудительного. Но вот советник правительства Великобритании Г. Вильсон, ведший эти переговоры, давал от имени правительства обещания германской стороне прекратить переговоры с Москвой в случае подписания пакта с Германией.
Есть рассуждения, что советской стороне не надо было прерывать трехсторонних переговоров даже в том случае, когда не было согласия польского правительства на пропуск советских войск через свою территорию, а надо было заключить и подписать то самое декларативное соглашение. Но такое соглашение на неопределенной основе ни одну из сторон не связывало бы обязательствами по обузданию агрессора, и это было бы понятно немецкой стороне – такое соглашение никоим образом не являлось бы сдерживающим фактором для гитлеровской агрессии против Польши. Последствия нетрудно было просчитать – тогда не было бы договора о ненападении с Германией, резко обострились бы советско-германские отношения, и Советский Союз оказался бы в фактическом политическом и военном противостоянии с Германией один на один.
Возлагать надежды, как уже отмечалось, на то, что Англия и Франция выступят на основе декларативного соглашения против Германии, было бы политической сверхнаивностью. Опыт Мюнхена по отношению к Чехословакии для нас был более чем предостерегающим. Тогда бы все укладывалось в ту самую «любезную им концепцию движения Германии на Восток».
Еще в самом начале мая 1939 года советник Имперского министерства иностранных дел Германии доктор П. Клейст в интервью немецкому журналисту заявил:
«Мы считаем, что конфликт с Польшей можно локализовать. Англия и Франция по-прежнему не готовы биться за Польшу. Если мы в кратчайший срок сломим сопротивление Польши, то Англия устроит демонстрацию своего флота. Франция побряцает оружием за своей линией Мажино, на этом дело и кончится. Берлин волнует лишь возможная реакция Советского Союза». («Год кризиса. 1938–1939» (том 1, стр. 421).
Практика последующих событий осени 1939 года – лета 1940 года показала это с очевидностью. Французская армия, отсиживаясь, «воевала» на своей линии Мажино, где и капитулировала, а Англия вела «странную войну» с Германией – вплоть до начала Гитлером войны против СССР.
Бывший начальник штаба оперативного руководства ОКВ генерал-полковник Йодль на Нюрнбергском процессе этот факт так оценивал:
«Если мы еще в 1939 году не терпели поражения, то только потому, что примерно 110 французских и английских дивизий, стоявших во время нашей войны с Польшей на западе против 23 германских дивизий, оставались совершенно бездеятельными».
Не секрет, что Гитлер намеревался вслед за Польшей ввести войска в прибалтийские республики и в Румынию.
Так что прав был В. Фалин, когда в 1989 году утверждал, что «в момент принятия решения: заключать или нет договор о ненападении с Германией – у Сталина выбора не существовало и альтернативы не было».
Часто в обвинениях против советского руководства, и в первую очередь против Сталина, его действий и решений в августе 1939 года выдвигается морально-этический аспект.
Известный публицист Д.А. Волкогонов в своей книге «Триумф и трагедия» и в статьях писал, что «стремление Сталина любой ценой уберечься от пламени войны сопровождалось принципиальной идеологической уступкой Гитлеру».
И еще:
«Договоры 1939 года Советского социалистического государства с фашистской Германией нельзя оправдать с позиций социалистической морали и идеологии. Они были аморальны и с точки зрения общечеловеческой морали, и с точки зрения международного права».
Что можно сказать по этому поводу? Конечно, из договора с Германией следовали определенные идеологические издержки в общественном мнении, если иметь в виду, что в СССР в 30-е годы велась активная антифашистская и антигитлеровская пропагандистская кампания. Но в политике, тем более когда она касается вопроса войны и мира, вряд ли справедливо брать в расчет лишь нравственный или идеологический аспект за мерило случившегося тогда. К тому же прилагать их исключительно только к СССР, к позиции советского государственного руководства.
В отличие от волкогоновской литературной демагогии, советская дипломатия, Сталин при оценке неудачи трехсторонних переговоров и заключения Советско-германского договора учитывали совокупность факторов: политических, военных, а главное и прежде всего – интересы безопасности страны в тот сложный период истории.
l
Итак, из вышесказанного и приведенных документальных свидетельств становится очевидным следующее.
1) Советская сторона на переговорах с Англией и Францией, в том числе и на переговорах военных миссий, вела себя честно, конструктивно, по-деловому. Правительства же западных держав, числившие себя тогда гарантом мира в Европе, вели себя непоследовательно – явно разыгрывали «советскую карту» с намерениями подписать не эффективный военно-политический договор противодействия агрессору, а политическую декларацию, с тем чтобы втянуть Советский Союз в конфликт с гитлеровской Германией, в военное противостояние с ней один на один.
2) Советский Союз в сложившихся условиях был вынужден пойти на заключение договора о ненападении с Германией. Другой альтернативы тогда, в августе 1939 года, у Советского правительства не оставалось. При этом советское руководство, идя на это, исходило не из позиции кому-то понравиться или не понравиться, а из позиции государственных интересов обеспечения безопасности своей страны. При этом сам договор, с точки зрения международного права, не являлся чем-то предосудительным – он содержал в себе обязательства сторон «воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга». Еще раз можно напомнить, что такие договоры о ненападении с гитлеровской Германией имели Англия, Франция, Литва, та же Польша и другие европейские государства.
3) Заключенный 23 августа 1939 года Договор о ненападении с Германией позволил нам не только отодвинуть надвигающуюся на Советскую страну войну, но и использовать эти два года для укрепления обороноспособности страны, а также нейтрализовать недружественную к нам Японию и избежать в последующем войны на два фронта.
4) И в качестве постскриптума. Советский Союз, заключив договор о ненападении, был последователен в соблюдении буквы и духа этого договора до последнего дня и часа.
И не Советский Союз и Сталин, а фашистская Германия и Гитлер вероломно нарушили договор о ненападении и стали агрессорами, напав с войной на нашу страну.
l
Фальсификаторы из западных стран, особенно из прибалтийских республик и Польши, неистово злобствуют, когда выдвигают обвинения в адрес Советского Союза и его руководства о сговоре Гитлера и Сталина насчет Балтии и Польши, а также Румынии.
В этом случае они прибегают к «разоблачениям» через факт наличия так называемого «секретного дополнительного протокола» к Договору о ненападении.
Однако при рассмотрении содержания дополнительного протокола и того, что следовало из его положений, а также того, почему советская сторона явилась инициатором подписания протокола как неотъемлемой составной части договора, Советское правительство исходило из того непреложного обстоятельства, что гитлеровская агрессия против Польши была неотвратимо неизбежной – в том числе из-за категорического отказа польского правительства от участия в коллективных мерах по противодействию этой агрессии на основе предложений СССР. Поэтому советская сторона, заключая договор с Германией и подписывая дополнительный протокол к нему, решала задачу обеспечения безопасности страны, в том числе от выхода германских войск к границам Советского Союза через разграничение сфер обоюдных интересов с Германией.
Во-первых, де-факто это означало определение сферы интересов в Прибалтике, с тем чтобы разграничить эти интересы по северным границам Латвии, Литвы и Эстонии (по Литве – 28 сентября 1939 г., во изменение п. 1 Протокола от 23.08.39 г.).
Конкретная цель Советского правительства состояла здесь в том, чтобы Прибалтика осталась вне зоны интересов Германии, и таким образом исключить возможность ее оккупации немецкими войсками. При этом независимость прибалтийских республик сохранялась.
Во-вторых, оговаривалась сфера интересов Германии и СССР на территории Польши, которая, как известно, уже была приговорена Гитлером к оккупации. Зная и понимая это, советская сторона не могла не оговорить сферу распространения интересов Германии и здесь. Она протоколом устанавливалась по линии рек Писса, Нарев, Висла, Сана – иначе говоря, фактически по «линии Керзона», которая была оговорена еще Версальским мирным договором и которая впоследствии стала польско-советской границей, подтвержденной Ялтинской и Потсдамской конференциями.
В-третьих, в секретном протоколе подчеркивался интерес СССР к Бессарабии, то есть исконно российской территории, отторгнутой у нас еще боярской Румынией.
Вот, собственно говоря, всё, что было в этом дополнительном протоколе, если не считать того, что по нему Литва получила значительное территориальное приращение за счет возвращения ей Виленской области.
Не отвергая существование дополнительного протокола (хотя его оригиналы до сих пор не обнаружены), тем не менее, отметим, что в самом факте включения его в пакт нет ничего необычного, поскольку в те годы, да и сейчас, закрытые приложения к международным договорам имели и имеют место быть.
Можно было бы этим и ограничиться, но, памятуя, как сегодня неистовствуют балтийские и польские злопыхатели вкупе с российскими либерал-западниками вокруг этого дополнительного протокола, не обойтись без ответа на вопрос: а что бы сталось с прибалтийскими государствами тогда, не будь того самого дополнительного протокола и без того, что в нем оговорено, – то есть окажись они в сфере интересов Германии? Сохранили бы они свою независимость и национальную самодостаточность?
Пожалуй, только несведущие в международной политике люди могут сомневаться в том, что вслед за Польшей в зоне оккупации немецкими войсками оказались бы эти балтийские государства, а значит, и в зоне действия «Генерального плана Ост» – плана германизации, колонизации и онемечивания так называемого Рейхскомиссариата Остланд.
Видно, «критикам» из балтийских стран Пакта Риббентропа–Молотова – тем, кто сегодня чествует там бывших нацистских пособников, милее был бы нацистский оккупационный режим, который предусматривал: «рейхскомиссар Остланд должен препятствовать любым поползновениям на создание эстонского, латышского и литовского государств, независимых от Германии» (из Инструкции рейхсминистра по делам оккупированных восточных территорий А. Розенберга для Рейхскомиссариата Остланд от 21 июля 1941 г.), чем фактическое сохранение территориальной целостности, национальной самодостаточности в культуре, языке и т.п. в составе Советского Союза.
Для примера можно сослаться на Литву, откуда более всего раздаются злобные выкрики о «советской оккупации». Достаточно взглянуть на довоенную и послевоенную карту этой республики, чтобы понять, что именно в советское время она территориально приросла почти на треть. Именно Советский Союз присоединил к Литве не только Виленскую область с г. Вильно, но и Клайпедский край с незамерзающим портом Клайпеда (Мемель), отторгнутым у нее Германией в 1939 году, а также юго-западные территории Литвы, выкупленные Советским правительством у Германии за 7,5 млн долларов, и территории с преимущественно литовским населением, которые были переданы Литве из Белорусской ССР. И где было видано, чтобы страна-оккупант, имея в виду Советский Союз, так заботилась бы о территориальном приращении «оккупированной» Литвы, равным одной трети ее бывшей территории?!
У. Черчилль, который никогда не отличался дружественным расположением к СССР, в октябре 1939 года говорил:
«С точки зрения правильно понятых интересов Англии не имеет оснований возражать против действий СССР в Прибалтике. Конечно, кое-кто из сентиментальных деятелей может пускать слезу по поводу русского протектората над Эстонией, Литвой и Латвией, но к этому нельзя относиться серьезно. Это исторически нормально, потому что сокращает возможный лебенсраум (жизненное пространство. – В.М.) для Гитлера. Дальше этой линии Германию пускать нельзя».
Что касается «польского вопроса» в дополнительном протоколе, то, наверное, более всего интересует принципиальный вопрос: являлись ли договор и то, что записано в протоколе, причиной начала агрессии и нападения Германии на Польшу?
Можно еще раз напомнить, что после отказа польского правительства выполнить ультимативное требование Гитлера по Данцигу и экстерриториальному коридору, в надежде, что Гитлер не посмеет осуществить военную акцию, Англия предоставила военные гарантии Варшаве на случай агрессии со стороны Германии.
Гитлер понимал и даже знал, что эти надежды беспочвенны, ибо Мюнхен и аннексия Чехословакии его убедили в этом, несмотря на то, что 25 августа 1939 года Англия подписала с Польшей «Соглашение о взаимопомощи».
Понимая неизбежность такого развития событий и их последствий для Польши, Советское правительство, заключая договор с Германией, было вынуждено обезопасить свою страну на западных границах подписанием дополнительного протокола от распространения территориальных притязаний Германии далее «линии Керзона».
Что было после 1 сентября 1939 года в результате военного разгрома немцами поляков, имея в виду прежде всего ввод советских войск в Западную Белоруссию и Западную Украину, то это тема отдельного разговора. Здесь же можно лишь отметить, что Советское правительство не могло оставаться безучастным к судьбе украинцев и белорусов, населяющих эти исконно российские земли, и освободительный поход Красной Армии был вполне оправдан и закономерен.
А для украинских и молдавских национал-патриотов, исходящих антисоветской злобой, можно напомнить, что в ходе освободительного похода с Украиной были воссоединены, если не ошибаюсь, Львовская, Ивано-Франковская, Тернопольская, Волынская, Ровенская, Черновицкая области, а Молдавия из Молдавской АССР в составе Украины с присоединением Бессарабии стала союзной республикой в составе СССР, получив статус государственного образования.
И чтобы завершить разговор о советско-польской границе, она была окончательно утверждена решениями Ялтинской и Потсдамской конференций в 1945 году по той самой «линии Керзона» с некоторыми изменениями в пользу Польши.
Сталин на Ялтинской конференции, выступая в защиту этой линии советско-польской границы, сказал:
«Линия Керзона» придумана не русскими. Ее авторами являются Керзон, Клемансо и американцы, участвовавшие в Парижской конференции 1919 года. Советское правительство не может отступить от этой линии. Что же вы хотите, чтобы мы были менее русскими, чем Керзон и Клемансо?»
Сталин тут же предложил по справедливости произвести территориальную компенсацию Польше за счет Германии на западной границе, против чего, кстати говоря, возражал Черчилль. Ну и еще. Известный английский политический и государственный деятель Ллойд Джордж, который во время подписания Парижского договора был премьером Великобритании, отвечая на жалобу представителя польского эмигрантского правительства, 28 сентября 1939 года заявил:
«Русские армии вышли на территории, которые были аннексированы Польшей после Первой мировой войны. Различие между двумя событиями (имеется в виду германская агрессия против Польши и ввод советских войск в Западную Украину. – В.М.) становится все более очевидным для британского и французского общественного мнения. Было бы преступным безумием ставить их на одну доску».
Еще более категоричен был У. Черчилль на Ялтинской конференции глав союзных держав:
«Претензия русских на Львов и «линию Керзона» базируется не на силе, а на праве».
Из всего сказанного можно сделать однозначный вывод: Договор о ненападении и дополнительный протокол к нему не являются неким сговором Сталина и Гитлера, как хотят утверждать злопыхатели из Парламентской ассамблеи Совета Европы, воинствующие националисты из прибалтийских республик, Молдавии и Польши, а служит поводом для разгула махрового национализма, неонацизма, антисоветской и русофобской истерии, попытка пересмотреть историю, связанную со Второй мировой и Великой Отечественной войной, есть, по сути, кощунственное надругательство над памятью миллионов советских людей, ценой своих жизней освободивших ту самую Европу от фашистской тирании.
Договор не был средством получения территориальных приобретений Советским Союзом за счет третьих стран.
Если что и было возвращено, то вернули лишь наши, исконно российские, земли, которые были отторгнуты у нас недругами насильно.
г. Серпухов
