Наша редакционная звезда Светлана Шипунова встретила в городе тех лет Виктора Лихоносова (помните его нашумевший роман «Наш маленький Париж»?). И огорчилась его удрученным взглядом… Спросила: «Пишите что-нибудь, Виктор Иванович?» Ответил, что не пишется, душа болит обо всем, что творится в Отечестве. «Так, какие-то наброски, записки для себя…» Показалось, он постарел и помрачнел за это время. И вдруг буквально взорвался вот этой статьей, полной горьких размышлений о теперешней нашей жизни, о судьбе писателя, о миссии интеллигенции…
Никогда я еще не жил в таком одиночестве.
Даже в годы разрыва с писателями, крайкомовской травли, чудовищных «государственных» подозрений было легче: всегда находилась отдушина и на чье-то плечо можно было опереться. Теперь люди сами попали в такую же общественную нищету и печаль. Никто уже просто так не позвонит. И не потому, что забыл, равнодушен или заелся, нет. Просто рука бессильна сжать трубку, а пальцы не слушаются: что звонить? Нечего сказать радостного, приятного.
Вокруг нас густые заросли предательства. Предательство стало нормой отношений и стимулом выживания. Ну, чужаки, далекие от тебя идейно, ладно уж, тут какие могут быть надежды? А вот когда человек объединяется с кем-то под омофором спасения России, русской культуры, изображает страдальца и воина и тут же, за углом, петляет, как заяц, продает своих, отрекается, совершенно по-вражески закладывает мины в родном гнезде, обогащается на русском несчастье и про несчастье на всех перекрестках орет – камни начинают плакать. Вообще с помощью прессы предательство переросло в геройство, в доблесть демократии, сокрушившей всякое понятие о чести и благородстве. Самые патриотические издания народ не читает. Его задушили намыленной веревкой.
Никто никого не слушает, никто никому не верит, никто никому не нужен.
Писать? Но зачем и для кого? Что делать писателям, воспитанным на «Евгении Онегине» и «Доме с мезонином»? Любой холуй журналистики, пять лет выгребавший из мусорного ящика объедки и бросавший их на стол консерваторам, перетащит к себе читателя. В каком Тригорском, Щелыкове, в каких Тарханах и Ясной Поляне искать писателю союзников? Сколько литературного народа скурвилось в один миг! О чем писать? Когда разваливается жизнь и нищему люду киношник с микрофоном и в сенаторской бабочке на шее внушает, что «мы бедны, но мы эротичны»; когда на необозримом фоне печали и страданий все время видишь спокойных, веселых, рассуждающих в «политическом плане» лидеров; когда Михаила Меченого никто не может посадить на скамью подсудимых, то и совесть уже не позволяет замыкаться в каких-то пушкинских нежностях.
Ничто не помогло. Ни нравственные воскресные проповеди по телевидению, ни воскрешение русских книг эмиграции, ни половодье святоотеческих откровений. Как будто бросались зерна на засохшую почву. Опоздали? Перестройка совпала с вымиранием слоя последних великих россиян, не оскудевших в годы исторического безвременья. Самые умные, правдивые, благородные слова никто не услышал. С кем жить? Как жить?
Не в подражание Франческо Петрарке, посылавшему свои письма из средневековья в царство мертвой античности, отстукивал я иногда всякие строчки; не хитрый это литературный прием, а так получилось: часто вспоминаю Вас, Иван Алексеевич, читаю газеты, хожу по городу как бы с Вами вместе и живо представляю Ваше отношение ко всему, что переживает Россия. В книжных магазинах, на домашних полках лежат «Окаянные дни». И я, тысячу раз читая Ваши гневные дневники, думаю: «Не знают! Спят вечным сном на чужих кладбищах русские люди и не знают, что еще раз уготованы России великие страдания. За что так?!»
Не знаете Вы, Иван Алексеевич, в селениях праведных, что едва проклюнулась пора реформации на нашей земле, как затрубили проклятия в адрес России, русского народа, всякие прогрессивные подонки обнялись с мировым сообществом и стали с пафосом возводить нерусское царство, подобно издателю «Шиповника» Гожебину, заслонившему в 1905 году (после дарования свобод) обложку своего журнала рисунком голого зада и царской короны над ней, издевались в печати над нашими святынями. Россию с радостью хоронили. Одна правительственная тыквенная голова, закормившая свободой поклонников Запада, даже сказала с проклятием: «А с кем только матушка ни воевала!» В 1902 году так же тяжело на душе, как в 1920-м. Ждали, надеялись. Раскрылись ворота – и первыми выбежали к дубу свиньи. «Окаянные дни» повторились.
…Советская интеллигенция эпохи перестройки – позорное явление, доказавшее всему миру, что боль исторической России ничто в сравнении с «мировым порядком» Америки. Грешна перед Россией старая интеллигенция, но в час тревоги она еще могла снизойти до любования царем (и значит, державой), а мы на самом краю ямы все гладим тыквенные головы воющей демократии.
Мы надеялись увидеть благородные страдающие лица, а кругом высунулись рожи, хари, валютные маски.
И только вопрос: откуда взялись?! Из каких нор повылезали разом? Как в 17-м году. Но еще страшнее, страшнее.
Пишущая братия превзошла всех. Пишут без боли. Если журналист – это сосуд с нечистотами, то зачем ему давать свободу? Пусть он по-прежнему прячется на кухне от «тоталитарного руководства» и побаивается превращать подметенную улицу в вокзальный нужник. Только так. Но ему, вчерашнему коммунисту, хочется свободы. Раздеваться! Материться! Смердеть! Не стесняться детей, матерей и отцов и устраивать обозрение всех стыдных углов жизни. Такая лафа подкатила! Работенка стала блатной. Уже не надо брать командировки в районы, ходить по полям и хатам. Встретил на улице Красной лесбиянку и описал. Зачем, как при партии, бегать-то? В ресторане «Интурист» покалякал о проклятых подписантах «Слова к народу», в редакции подставил микрофон коту-сутенеру, потом сляпал демократический комментарий к выходке «национал-патриотов», почесал языком о «заварушке» в Приднестровье, принял от коммерсантов рекламу (детишкам на молочишко), выматерил за сигареткой «Мальборо» неугодного патриота Валентина Распутина – и красота! Отдыхай, братец!
Еще недавно как потешались телекомментаторы и журналисты над словами военных «За державу обидно»! Как будто поправляли недоразвитых: мол, стоит ли сожалеть об этой гнусной неповоротливой махине. О своей стране писали, как о чужой: «в этой стране». Одному редактору я сказал: «Вас надо ругать не за то, что вы печатаете, а за то, чего не печатаете». О самом главном молчат.
У нас в литературе при Брежневе всем были известны честные писатели. Каково их положение при Горбачеве–Ельцине? Их прокляли.
Честные люди на производстве, в университетах, в журналистике – где они? Их затолкали. Куда выбросили скромных, трудолюбивых, порядочных граждан? На свалку. От какого же тоталитаризма, от каких звериных нравов вы, господа, отказываетесь, если подгребаете к себе всякую дрянь? Худо-бедно, но раньше можно было хоть где-то найти защиту. Даже я, разочарованный в идеологах, писал свой роман о Екатеринодаре и верил, что все равно где-то наверху (в какой-то точке) найдется человек, который поймет и примет мое усилие пожалеть забытых своих же русских людей. Да так бы и было! Сейчас не о ком подумать. Парадокс? Горе! Страшное горе в душе моей каждый день. Я вижу, как гибнут самые талантливые и впечатлительные дети. Душа чутких, благонравных россиян стала как пемза. И когда газеты занимаются политической дискотекой, упражняются в словоблудии и перепродаются антирусским боевикам, что на это сказать? Перестройка приголубила выродков.
Но грозный час приближается.
Неужели эти дристуны свободы не понимают, что они бросили свой народ и излучают собой жажду власти? Что Россию они оплевали? Что многие из них свою бездарность вознесли на разорении родного угла? Что они возжелали стать американцами больше, нежели сами американцы? Что на митингах чеченцев чувствуются за плечами толпы тысячелетних предки, а за плечами наших демократов зияет дыра – знак прохвостов мировой революции («нового мирового порядка»)! Кара придет не от патриотов. Сама земля отомстит дьявольской черни.
…Но если Россия выберется каким-то чудом из плена и снова станут нашими родственниками (не в круглые даты только) все ее герои от Владимира Мономаха до маршала Жукова (и кого-нибудь нового), если в печи очищения воссияет православная вера и по русскому (а не по российскому) радио снова зазвучат родниковые наши мелодии, если русский народ разберется в продажных коротичах, призывавших войти в «цивилизованное человечество» и туда уже от голода и холода сбежавших, если казаки станут в один благородный ряд, писатели не забудут о Льве Толстом и Федоре Достоевском, новые русские купцы вспомнят достоинство прежних (и главное, их веру в Россию), аристократы возобновятся не от киношников, а от Голицыных, Волковых, Тизенгаузенов, Волконских и Шуваловых, то вся эта плебейская отрыжка необольшевистского времени сгинет в один миг и нагло «ошибаться» больше не сумеет. БЛАГОРОДНЫЕ ИМЕНА просветят все темные углы. Родными детьми вернемся мы к порогу тысячелетней России…
…Раз уж вы, демократические танцоры, так сразу зашились и опаскудились, доказали, что вы гораздо хуже, чем прежние, то уж позвольте нам бесполезно помечтать о возвращении С.Ф. Медунова. Сергей Федорович, хватит заниматься оздоровительной гимнастикой в Москве, приходите царствовать на Кубань. Согласен, чтобы вы опять запретили мои книги, не выпускали за границу (я и сейчас не езжу) и лучшим кубанским писателем считали Шарафа Рашидова. Взятки будем брать не по 2–3–4 миллиона, а всего по 600 тысяч (в течение нескольких лет, а не сразу), как при вашем помощнике Тараде, наверное, все-таки умерщвленном.
Так хочется вспомнить «развитой социализм», когда подозреваемых в гомосексуализме изолировали, а не допускали в правительственную газету, как нынче. Порядок все-таки был. Чересчур жесткий, несправедливый, но был. И ничего, если мы снова не будем толкаться в дверь «цивилизованного человечества», где бывшему президенту полагается сшибать миллионы долларов за турне по чужим странам. А самое главное, Сергей Федорович, при вас мы снова посмотрим, каковы люди, ведь это очень интересно, не заглядывая в щелку, узреть, как отрекшиеся от коммунизма тараканчики будут благодарить вас за вручение новых ленинских партбилетов и проклинать своих нынешних кумиров. К вам же я на прием опять не попаду, ну что ж, попадут все те же – нынче они демократы. Приезжайте…
К старикам пенсионерам, инвалидам, к выкинутым на свалку фронтовикам, которых я когда-то героями встречал на сибирской станции, надо нынче отнести и писателей всех возрастов.
Нас беспощадно обирали и раньше. Выручка от наших книг всегда скрывалась в каком-то государственном тайнике. Сейчас, когда я вице-премьером (внуком храброго расстрельщика контрреволюционеров) поставлен в ряд побирушек, вспоминается мне, сколько миллионов загребло государство с одного только моего романа. Пять раз издавали его; в «Роман-газете» бешеный тираж дал в чьи-то финансовые лапы 10 миллионов чистеньких. Я десять лет как пчела собирал материал, шесть лет писал. На гонорар со всех изданий я бы жил при старых ценах до самой пенсии. Господин Ельцин, хватанувший на Западе за свою ничтожную «Исповедь» несколько миллионов долларов, способен ли понять русских писателей? Или он путает нас с такими же мемуаристами, как сам?
Мы никогда не торговали своим падением в речку с моста и дракой в женском общежитии. Духовное сопротивление лживым порядкам, сочувствие народу, вечный страх перед классиками – вот на каком дыхании жили многие писатели. Как ни насильничала власть над душою творца, а жить все-таки давала и не гнала побираться. В разгуле нынешней несправедливости мы забыли старые обиды. Литература упразднена, кругом нас обобрали! Чиновники культуры, всякие прилипшие к ней ракушки по-прежнему кормятся из государственного корыта (быть может, на многолетние отчисления от наших заработков), все, что по праву принадлежит профессионалам честно, вдоволь покорпевшим (и даже пострадавшим) на своей ниве, захвачено непроизводительными элементами. Потаскуны всех мастей уже пристроились.
Пишущие историки, филологи, краеведы, сотрудники журналов, поэты и прозаики на все поезда опоздали. Верили в честное распределение благ и рассаживание в вагонах на законные места. Ошиблись. Не положено считать чужие деньги и обшаривать взглядом богатство чужих людей. Но ради «гамбургского счета» иногда надо обратить внимание, по какому золоту и жемчугам топчутся у себя дома самые ничтожные в обществе деятели. Один раз постоять у порога и все понять: кто для чего живет. Богатство само по себе не грех. Но доля человеческого ничтожества определяет ужасы этого богатства: руки не золотые, а пальцы в перстнях, голова трухлявая, а на ней европейская шляпа. Мы привыкли характер, позицию определять по речам и заявлениям; важнее другое: как и для чего человек живет повседневно. Если ставка президента умножается на 21 «минимум», а старушке вместо минимальной пенсии в 900 рублей приносят только 600, то никакие заявления о засилье партаппаратчиков не подействуют.
Чем наше нищенство у себя на Родине будет отличаться от нищенства И. Бунина в Париже?
Нас убивают вместе с Россией…
