При чем тут «путч» и «переворот»?
Односторонней и упрощенной нам представляется идея, сводящая события 19–21 августа 1991 года к выступлению патриотов, спасающих СССР, закрепленный Конституцией общественный и политический строй.
Конечно, такая мотивация присутствовала в поведении некоторых участников августовских происшествий. Но она была лишь одной среди прочих и при этом не основной и не доминирующей. Патриотический настрой определял поведение лишь отдельных лиц, втянутых в августовскую историю и заранее обреченных в ее дьявольской игре на проигрыш. Это были достойные люди, но, увы, наивные и обманутые.
Отсюда становится очевидной недостаточность, определенная неполнота представлений об августовских событиях как «фарсе», «спектакле», «опереточном путче», «бутафорском путче» и т.п. Возникновение подобных представлений можно объяснить тем, что демократы ожидали и, возможно, планировали нечто подобное событиям 19–21 августа. Они, наверное, заранее знали, что назовут «путчем», «переворотом», «заговором» любое выступление традиционалистов («консерваторов»), даже если оно не соответствует или не вполне соответствует данным понятиям. Им нужен был именно путч, чтобы применить адекватные путчевым решительные меры воздействия по отношению к своим противникам с целью покончить с ними навсегда и выйти на финиш к развалу СССР и капиталистической реставрации. Поэтому едва гэкачеписты заявили о себе, как к ним сразу же прилепили слова «путч», «переворот», «заговор». А когда трезвые наблюдатели присмотрелись к действиям ГКЧП, они убедились, что эти действия, если говорить честно и всерьез, не соответствуют ни путчу, ни перевороту, ни заговору. Даже Б.Н.Ельцин не удержался и высказал свое недоумение: «Нелепости в их (членов ГКЧП. – И.Ф.) поведении стали бросаться в глаза довольно быстро. Группа захвата из подразделения «Альфа», присланная сюда (в Архангельское. – И.Ф.) еще ночью, так и осталась сидеть в лесу без конкретной задачи. Были арестованы депутаты Гдлян и Уражцев, а главные российские лидеры проснулись у себя на дачах, успели сообразить, что случилось, и начали организовывать сопротивление. Пока я обратил внимание только на телефоны. Они работают, значит, жить можно… Я успел почувствовать: что-то тут не так. Настоящая военная хунта так себя не станет вести» (Ельцин Б.Н. Записки президента. С. 85). Эти слова Ельцина приобретают особую выразительность при их сопоставлении с заявлением В.С. Павлова: «Мы, члены ГКЧП, не готовили переворота. У нас, поверьте, хватило бы ума и возможностей арестовать все российское руководство еще далеко от Москвы, в аэропорту, на даче, на дороге. Возможностей было сколько угодно. Даже в здании Верховного Совета РСФСР могли, если бы ставили такую цель» (Павлов В.С. Август изнутри. Горбачевпутч. С. 73).
Гэкачеписты не планировали «коренное изменение в государственной жизни» СССР. Напротив, они пытались сохранить существующий конституционный порядок, общественный и государственный строй перед угрозой их «коренного изменения», предпринимаемого со стороны Горбачева – Ельцина с пособниками. Они не сговорились тайно против Горбачева, т.е. не составили заговор против него. Иначе не понять их появления в Форосе перед Горбачевым и обсуждение с ним вопроса о введении чрезвычайного положения – основной акции, характеризующей деятельность ГКЧП. «На самом деле, можно ли считать «заговором» акцию, организаторы которой заранее ставят о ней в известность президента, а тот не предпринимает ни одного шага, чтоб ей воспрепятствовать», – говорит А.И. Лукьянов (Лукьянов А.И. Переворот мнимый и настоящий. С. 11). По верному замечанию В.С. Павлова, «весь сыр-бор разгорелся» как раз «в связи с решением вопроса: вводить или не вводить чрезвычайное положение и кому это делать?» При этом резонно Павлов спрашивает: «При чем здесь власть и заговор?» Он мог бы с тем же основанием спросить и еще: при чем тут путч и переворот? Ведь все это – выдумки. Сам Горбачев является здесь невольным свидетелем. Описанная им сцена встречи в Форосе с посланцами ГКЧП О.Д. Баклановым, В.И. Болдиным, В.И. Варенниковым и О.С. Шениным никак не может быть истолкована как встреча с путчистами и заговорщиками.
«Заговорщики» выпрашивают указ
«Речь со стороны прибывших, – повествует форосский дачник, – шла о том, что люди уже объединились и нужен указ президента. Вопрос передо мной поставлен так: или издайте указ (о введении чрезвычайного положения. – И.Ф.) и оставайтесь здесь, или передайте полномочия вице-президенту». Так читаем в книге Горбачева «Августовский путч», изданной сразу же после августовских событий, когда ему надо было решительно отмежеваться от гэкачепистов, чтобы отвести от себя какие бы то ни было подозрения. Поэтому у него такая жесткая альтернатива: или издай указ, или отдай полномочия вице-президенту. Но вот прошло время, случилось так, что Горбачев «вылетел из седла» и оказался не у дел. Теперь президенту на пенсии ничто не угрожало и он мог кое-что приоткрыть. И оказывается, что Бакланов сказал Горбачеву: «Не хотите сами подписывать указ о введении чрезвычайного положения, передайте свои полномочия Янаеву». А затем добавил: «Отдохните, мы сделаем «грязную работу», а потом вы сможете вернуться». Очень странные заговорщики, не правда ли! А дальше началась целая дискуссия между «заговорщиками» и «жертвой заговора», причем тон ей задавал главным образом Горбачев.
Поучения и нотации, перемешанные с грубостью, – вот что сразу обращает внимание при знакомстве с тем, что говорил он гэкачепистам. Мы присутствуем при разговоре самоуверенного начальника с подчиненными, а отнюдь не испуганной жертвы заговора с заговорщиками и путчистами.
Забавляет, как «путчисты» становятся у него преступниками. Горбачев отказался подписать указ о введении чрезвычайного положения, что и перевело гэкачепистов в разряд преступников: «Мой решительный отказ сделать это сразу (подписать указ. – И.Ф.) ставил их в положение преступников». Значит, до «требования» гэкачепистов подписать указ они еще не находились в положении преступников. Не оказались бы «путчисты» в этом положении, подпиши Горбачев указ. Такую логику нель зя назвать иначе как логикой политической эквилибристики и трюкачества. Но Горбачев продолжает одурачивать ею обывателя. «Потерпев неудачу в противоборстве с президентом, заговорщики сникли», – говорит он. Вот ведь какие эти «заговорщики»: стоило «жертве заговора» прочитать им строгую нотацию и наградить их матом, как они, оробев, сникли.
Таким образом, горбачевские реминисценции ярко и убедительно свидетельствуют, вопреки их автору, об отсутствии заговора и путча в высшем советском руководстве в августе 1991 года.
Буш и Мэтлок вяжут Горби
В условиях лета 1991 года идею путча, переворота, заговора лелеяли в первую очередь демократы и зарубежные их патроны. Не случайно они, демократы и американцы, стали нагнетать эту идею за два месяца до выступления ГКЧП. Теперь мы знаем, что «в разгар политического кризиса в Советском Союзе в июне 1991 года мэр Москвы нанес незапланированный визит в посольство Соединенных Штатов. После нескольких минут тривиальной беседы, предназначенной для подслушивающей аппаратуры КГБ, Гавриил Попов взял лист бумаги и написал: «Мне нужно срочно передать послание Борису Николаевичу Ельцину. Возможен переворот. Ему следует немедленно вернуться в Москву». Продолжая беседу как ни в чем не бывало, американский посол Джек Мэтлок взял ручку и вывел одно слово: «Кто?» В ответ Попов написал имена трех лиц: премьер-министра Валентина Павлова, председателя КГБ Владимира Крючкова и министра обороны Дмитрия Язова. «Я немедленно сообщу в Вашингтон», – написал в ответ Мэтлок». (Широнин В. С. КГБ – ЦРУ. Секретные пружины перестройки. С. 165). В.С.Широнин по поводу этой встречи и беседы Попова с Мэтлоком замечает: «Примечательное откровение! Оно дает богатую пищу для размышлений о том, кто исподволь разжигал августовские события и кто был заинтересован в развязывании той драмы»).
Посол отправил, как и обещал, депешу американскому руководству, о чем А.Ф. Добрынин рассказывает так: «Примерно в это же время (20 июня 1991 г.) американский посол Мэтлок прислал в Вашингтон сверхсрочную телеграмму о том, что его только что посетил мэр Москвы Попов и написал на бумаге (он не хотел говорить вслух, опасаясь подслушивания), что в столице готовится путч против Горбачева (он назвал имена заговорщиков – Павлова, Крючкова, Язова и Лукьянова) и что положение поэтому серьезное. Попов попросил срочно сообщить об этом Ельцину, находившемуся в то время с визитом в США. Президент Буш тут же поручил Мэтлоку встретиться лично с Горбачевым и передать эту важную информацию, не называя фамилий заговорщиков. Однако Горбачев, как телеграфировал затем посол в Белый дом, отнесся к этому сообщению весьма спокойно: он был уверен, что «никто не сможет сбросить его» (разговор этот был за два месяца до известных августовских событий). Тем временем Буш проинформировал о записке Попова и Ельцина, который как раз в этот момент находился в Вашингтоне». Началась какая-то странная круговерть.
«Страхи продолжались, – свидетельствует Черняев. – Ночью стал названивать Горбачеву Буш. Из приемной меня спрашивают: что делать? Я: «Соединяйте». Но М.С. гулял с Р.М. (было около 12). Вернувшись, велел связаться с Белым домом. Теперь уже Буш был «занят»… и, видно, отчаявшись соединиться с другой «сверхдержавой» на информационном уровне конца ХХ века, послал депешу. Она пришла рано утром». (Черняе в А.С. 1991 год: Дневник помощника Президента СССР. С. 156–157.)
Наконец, в канун событий 19–21 августа Буш снова предупреждает Горбачева о возможном перевороте. (Лукьянов А.И. Переворот мнимый и настоящий. С. 16).
Такая спазматическая активность американских политиков нуждается, конечно, в объяснении. Может показаться, что все тут предельно ясно: добрый Джордж, встревоженный за судьбу дорогого друга Майкла, предупреждает его о грозящей опасности, демонстрируя свое участливое к нему отношение. Майкл хочет этому верить, но в душе у него, вероятно, поселился червь сомнения. Вот почему Черняев уловил в голосе М.С. нотки внутренней иронии в разговоре с Мэтлоком, вполне понятной, если учесть, что Горбачев уже тогда подозревал американцев в двуличии, находя подтверждения своим догадкам об их сотрудничестве с Ельциным…
Ельцин на докладе за океаном
Стремительность визита российского президента в Вашингтон довольно примечательна. Вот как его прокомментировал М.Я. Геллер: «Едва избранный, Борис Ельцин отправляется к президенту США Дж. Бушу. Еще совсем недавно после избрания очередного Генерального секретаря ЦК КПСС в Москву, как некогда в Орду за ярлыком на правление, направлялись главы иностранных держав. Теперь за ярлыком, который может обернуться займом, едут из Москвы. Вслед за неутомимым «глобтроттером» Горбачевым едет Борис Ельцин. Как если бы сегодня единственной практической легитимностью советского лидера являлось признание заграницы, материализованное в долларах» (Геллер М. История России 1917 –1995. В 4 т. М., 1996. Т. 4. С. 113). Ассоциация визита Ельцина в США с поездкой за ярлыком на правление, по нашему мнению, вполне правомерна. Едва ли можно сомневаться в том, что новоиспеченный российский президент прибыл в Америку за советами, наставлениями и, возможно, инструкциями американского президента.
За всей этой суетой американских политиков и дипломатов угадывается возня западных спецслужб, осуществлявших не только сбор разведывательных данных, но и разрабатывавших тайные планы типа августовских событий. Показательно, что президент Буш по прошествии этих событий заявил, что завоевана не только победа демократии, но и «наша победа – победа ЦРУ».
Интересные подробности
воспроизводит в своем дневнике
А.С. Черняев, рассказывая со слов Горбачева, как тот с Ельциным и Назарбаевым «пьянствовал до трех утра и договаривался о Союзном договоре и о последующих выборах». Горбачев не жалел красок: «Ох, Толя. До чего же мелкая, пошлая провинциальная публика. Что тот, что другой. Смотришь на них и думаешь: с кем, для кого?.. Бросить бы все. Но на них ведь бросить-то придется…» (Черняев А.С. 1991 год. Дневник помощника Президента СССР. С. 183).
Поведение Ельцина в те дни – это поведение человека, претендующего на роль хозяина. Имел ли он на это какие-нибудь основания? По-видимому, да. Информированный американцами и сблизившийся с ними, он, наверное, знал, что Горбачев вскоре окажется на задворках власти и политики. Об осведомленности Ельцина свидетельствует то, что он готовился к августу 1991-го.
Паше снились белые «мерседесы»
В плане такой подготовки следует, по нашему мнению, рассматривать посещение Ельциным Тульской дивизии. Повествуя об этом, Ельцин сообщает довольно любопытные подробности: «Незадолго до путча я посетил образцовую Тульскую дивизию. Показывал мне боевые части командующий воздушно-десантными войсками Павел Грачёв. Мне этот человек понравился – молодой генерал, с боевым опытом, довольно дерзкий и самостоятельный, открытый человек. И я, поколебавшись, решился задать ему трудный вопрос: «Павел Сергеевич, вот случись такая ситуация, что нашей законно избранной власти в России будет угрожать опасность – какой-то террор, заговор, попытаются арестовать… Можно положиться на военных, можно положиться на вас?» Он ответил: «Да, можно». Так Ельцин предусмотрительно склонил на свою сторону генерала Грачёва, который «во время путча сыграл одну из ключевых ролей, отказавшись поддержать членов ГКЧП». Не надо обладать особой проницательностью, чтобы понять приготовительный характер действий российского президента. Значит, он ждал прихода путчистов.
К «сопротивлению» путчистам окружение Ельцина также подготовилось заблаговременно. По свидетельству генерала К. Кобеца, руководившего «обороной» Дома Советов, у него «в сейфе утром 19-го уже лежал отработанный план противодействия путчистам. Он назывался «план икс». Мы тут же начали возводить баррикады. По секторам, внешним и внутренним, на все участки обороны я тут же старшими назначил наших офицеров – а в штабе обороны было всего лишь девять генералов. Мы заранее определили, какое предприятие что должно нам выделить: где взять железобетонные плиты, где металл и т.д. Продумали, каким образом обрезать провода, как забаррикадировать мост, чтобы на него не прошли танки». Как видим, созданный заранее «штаб обороны» разработал «план противодействия путчистам», зная, следовательно, наперед, что будет именно путч (а не какая-то иная по форме акция) c применением военной силы и ввода танков в Москву. Впрочем, разработать этот план не представляло особого труда, поскольку он составлялся по известному уже образцу, на что обратил внимание А.И. Лукьянов: у Дома Советов РСФСР «строились баррикады, создавались боевые дружины, горели костры. Все это было очень похоже на зимние баррикады вокруг литовского, латвийского и эстонского парламентов. Казалось, сценарий писался рукой одного и того же изощренного драматурга».
Надо сказать, что разработчики «плана икс» явно пересолили, чересчур драматизируя предстоящие события и предусматривая меры, не симметричные действиям ГКЧП. До штурма Белого дома дело не дошло, «а к окружавшим дворец баррикадам, как потом рассказывали (очевидцы), так никто и не приближался». (Истомин А.А. Революция, которая была праздником. Этнографическое обозрение. 1992, №3. С. 62.) ГКЧП, объявив войну демократии, казалось, не спешил разворачивать боевые действия, ограничиваясь демонстрацией силы. Однако и «демонстрация силы» была настолько вялой и нерешительной, что никого не устрашала. Невероятно, но факт: колонны бронетехники двигались по улицам Москвы неспешно и останавливались на красный свет светофоров, вызывая тем удивление у наблюдателей… Генерал Кобец рассказывает: «Я постоянно связывался с Калининым (командующий Московским военным округом. – И.Ф.) по телефону, иногда чуть ли не по нескольку часов не отнимал трубку от уха. Я ему: Николай Васильевич, такой-то полк такой-то дивизии идет по такому-то маршруту. Останови! Дай такую-то команду! Не вздумай ничего сделать! Не вздумай дополнительные силы! И он выполнял это».
…Кроме Калинина, надо тут назвать и генерала Е.И.Шапошникова, который, по свидетельству Кобеца, «не дал вертолеты» для высадки на крышу Белого дома передовому отряду 103-й воздушно-десантной дивизии КГБ.
Улыбающийся гриф
готов бомбить Кремль
Услуга Шапошникова оказалась настолько важной, что о ней сочли необходимым специально упомянуть Горбачев и Ельцин. По Горбачеву, «генерал Шапошников не пошел с заговорщиками. А ведь нужно было всего три самолета – и от Белого дома, да и от Кремля остались бы руины». Горбачев тут передергивает факты, излагая их так, будто Шапошников, разойдясь с заговорщиками, сберег тем самым Кремль от бомбежки. Не понять, для чего «заговорщикам» понадобилось бы бомбить Кремль. Ведь Ельцин и его люди находились в Белом доме, а не в Кремле. Горбачев, как говорится, «слышал звон, да не знает, где он», или только делает вид, что не знает. В печати, как известно, прошло интервью Генерального прокурора России В.Г. Степанкова о том, что в августовские дни готовилась бомбардировка Кремля. Перед А.И. Лукьяновым был поставлен вопрос, правда ли это. Он ответил: «Я и сам удивился, узнав, что Генеральный прокурор России выдал эту следственную тайну. Если бы она касалась «злодеяний так называемых путчистов», то куда ни шло. Но тут ведь речь шла о намерениях, которые вынашивали люди, действовавшие вместе с «демократами». Причем прокурор проговорился о совершенно реальном, никем не оспариваемом факте. Действительно, об этом свидетельствует один из самых близких к президенту России людей, приезжавший вечером 20 августа в штаб воздушно-десантных войск к генералу Грачёву. Он сообщает, что на следующий день, когда они вновь встретились с генералом уже в более спокойной обстановке, Грачёв рассказал, что у него была договоренность с Шапошниковым о том, что если не будет другого выхода, то «для того чтобы отвлечь силы путчистов от Белого дома, будет дана команда двумя самолетами бомбить Кремль, где находятся члены ГКЧП» (Лукьянов А.И. Переворот мнимый и настоящий. С. 37–38).
Следовательно, угроза бомбежки Кремля исходила от демократов, а не от гэкачепистов. И она, по-видимому, была реальной, поскольку соответствовала той грандиозной провокации, которую тогда затеяли в Москве. Она была реальной еще потому, что в демократическом лагере находились и такие лица, которые не имели никаких сдержек. В полной мере они продемонстрировали свой принцип «дозволено все» несколько позже, расстреляв прямой наводкой из танковых орудий Белый дом.
Генералы шепчутся
за кулисами
«Победа в дни путча, – пишет Г.Х. Попов, – была обеспечена не только действиями масс, но и сложными и тонкими переговорами Ельцина с армией и безопасностью с местными аппаратчиками. И только в будущем станет ясно, какой вклад внесли эти переговоры и принятые Ельциным обязательства». (Попов Г. Август девяносто первого.)
Однако и тогда, и сейчас понятно, что так называемые действия масс имели декоративный характер, тогда как главное, вынужден признать даже Ельцин, «происходило за кулисами событий». Там, за кулисами, трудно, конечно, разглядеть, кто сидел за пультом управления. Думается, ни Павел Грачёв, ни Евгений Шапошников, ни Борис Громов, а кто-то другой. Эти генералы, скорее всего, выступали в подсобной роли исполнителей.
«Штурм Белого дома можно было осуществить одной ротой», – утверждает Ельцин. Но какова тогда цена разрекламированного подвига защитников Белого дома? Зачем столько «шума из ничего»?
Объясняя армейскую сумятицу и нежелание военных прибегнуть к крайним мерам, Б.Н. Ельцин указывает на просчет КГБ: «Армия понимала, что КГБ опоздал с действиями на целые сутки». Нельзя говорить, что КГБ уж очень спешил, а лучше сказать, вовсе не спешил. Вот взгляд из самого КГБ, мнение начальника внешней разведки и члена коллегии КГБ генерала Л.В. Шебаршина, для которого многое было странным и непостижимым, наводило на размышления и вопросы: «почему ГКЧП действовал столь вяло, неуверенно и нерешительно, почему Крючков в этот ответственный момент не привел в действие весь комитет, почему не были изолированы российские руководители, почему не была отключена связь с Белым домом? Вопросы – крупные и мелкие – неотвязны. Не самый главный, но для меня весьма существенный: почему Крючков не пытался вовлечь в свои замыслы начальника разведки, хотя бы предупредить меня о том, что одно из наших подразделений может потребоваться для решительных действий в Москве». Шебаршин недоумевает по поводу того, «что в действительности случилось 19–20 августа, каким образом дальновидный, хитрый, целеустремленный Крючков оказался в тюрьме, на что он рассчитывал, почему так нелепо, по-дилетантски проводились меры чрезвычайного положения». (Шебаршин Л.В. Из жизни начальника разведки. С. 101.)
КГБ: ни альфа, ни омега
Итак, становится ясно, что КГБ 19–21 августа был скорее пассивен, чем активен. В.А. Крючков, как явствует из сообщений Шебаршина, Широнина и Вольфа, держал свой Комитет (за исключением группы «Альфа»), так сказать, на расстоянии от событий этих дней, полагая, очевидно, что обойдется без гэбистов и в конце концов сумеет поладить с российским руководством. Это, собственно, подтверждает и Ельцин, говоря о «выжидательной позиции КГБ». Такая выжидательность сбивалась на отстраненность. Но какая в России «свадьба без баяна», а путч без КГБ?..
Привлекает к себе внимание упоминание Широниным намечавшегося выступления председателя КГБ в Верховном Совете РСФСР. Об этом говорит и сам Крючков: «В ночь на 21 августа у меня состоялись два или три разговора с Ельциным. Ему я говорил, что никакого штурма Белого дома не намечается. Разговоры были вполне спокойными. Я не почувствовал какого-то раздражения, более того, Ельцин сказал, что надо искать выход из создавшегося положения, и хорошо было бы ему, Ельцину, слетать вместе со мной в Форос к Горбачеву для того, чтобы отрегулировать ситуацию. Он предложил мне выступить на открывавшейся 21 августа сессии Верховного Совета РСФСР с объяснением обстановки и ответить на возможные вопросы. Я посоветовался с Янаевым и дал согласие на вылет к Горбачеву в Форос и на выступление на сессии Верховного Совета России. Мы условились утром 21 августа решить технические вопросы и реализовать договоренность».
Об одном из этих телефонных разговоров вспоминает и Б.Н. Ельцин: «Разговор наш дословно не помню, но сценарий его был интересный. Крючков оправдывался». Если Крючков на самом деле оправдывался, то он тем самым укреплял Ельцина в мысли о слабости, неуверенности и нерешительности ГКЧП, об эфемерности планов гэкачепистов. «Тихий старичок со стальным взглядом», как Ельцин характеризует Крючкова, должен был понимать, в каком ключе надо вести разговор с Ельциным. Он избрал тон оправдательный. Время покажет, случайность ли это… Показателен и телефонный разговор Ельцина с Янаевым. «Я вспоминаю, – повествует российский президент, – довольно мрачный эпизод августовского путча. Как я звонил Янаеву. Я сказал ему, что их заявление о здоровье Горбачева – ложь. Потребовал медицинского заключения или заявления президента. «Будет заключение», – ответил он». Стиль разговора (если он верно передан) совершенно не соответствует тому, когда на одном конце провода находится путчист, а на другом – его политическая жертва. Во всяком случае, с настоящими путчистами, представляющими серьезную опасность, в такой вызывающей манере не говорят.
У Крючкова имели место и другие, вполне мирные, телефонные контакты с представителями российского руководства. Так, глубокой ночью 21 августа, после гибели на Калининском проспекте трех парней, он говорил по телефону с Г.Э. Бурбулисом. Крючков рассказывает: «По этому поводу примерно в два часа ночи 21 августа у меня состоялся разговор с Бурбулисом. Я обратил его внимание на провокационные действия лиц из числа так называемых защитников Белого дома. Сказал, что никакого нападения со стороны военнослужащих не было, напротив, в отношении последних была совершена грубая провокация. Бурбулис обещал разобраться и принять меры». По форме перед нами разговор если не партнеров, то, во всяком случае, не ожесточенных врагов. Быть может, Крючков тут сочиняет? Однако есть возможность проверить правдивость его слов. При разговоре Бурбулиса с Крючковым присутствовал Гайдар. Он свидетельствует: «Постепенно, уже за полночь, обстановка начинает накаляться. Танки, кажется, действительно двинулись. Бурбулис набирает по правительственной связи номер председателя КГБ Крючкова. Что-то очень странное: вроде вот-вот убивать будут, и в то же время созвонились, побеседовали…»
20 августа целая группа российских руководителей (Руцкой, Хасбулатов, Силаев) встречалась в Кремле с А.И.Лукьяновым. В ходе встречи с российской стороны были выдвинуты требования, сводившиеся «к прекращению деятельности ГКЧП, возвращению в Москву Горбачева, но особых угроз при этом не высказывалось. У Лукьянова создалось впечатление, что эти требования не носили ультимативного характера». Отсутствие ультимативности в требованиях посетителей Кремля говорило об их желании не обострять ситуацию и тем самым удержать гэкачепистов от попыток силовых действий, а также не торопить события, т.е. продлить неопределенность ситуации, выгодной Белому дому.
