Ощущение бесконечного счастья – и открытости жизни: чего бы она ни сулила.
Невозможно представить Константина Паустовского жалующимся или плачущим.
«Романтики», «Блистающие облака»… Мужественная приподнятость, соловьиная песня юности – нищей, пронизанной творчеством, осиянной путешествиями: мир разрастается, словно конструкция архитектора, чьи возможности безграничны.
Жизнь Паустовского, родившегося 130 лет назад, едва ли можно назвать легкой, но он сохранил этот светлый приподнятый настрой на всю жизнь, не отдавая его возрасту, распоряжаясь годами сверхразумно.
Опыт?
Да, но он не должен позволять душе тускнеть.
Его рассказы в большинстве своём пронизаны славным морозом мысли и отличаются архитектурной точностью фраз.
«Ручьи, где плещется форель» прозрачны солнечной водой; казалось, Паустовский получил от неизвестного демиурга камертон звука, не допускавший стилистических срывов.
Многообразно ветвящееся наследие уходило в драматургию, перекипало очерком, раскатывалось монументальной «Повестью о жизни»…
Но даже в монументальности этой была славная легкость; точно все ароматы жизни собирались, каталогизировались постепенно, и, слоясь и перемешиваясь с бесконечным разнообразием ситуаций, предметов, лиц лучились со страниц такою спокойной энергией смысла, что чтение превращалось в захватывающее путешествие.
Путешествия – вообще – своеобразный код Паустовского: как живописует он Созополь! Как пишет об Англии!
Чувство меры не подводило никогда; красок всегда находилось столько, сколько надобно для определенной картины, и оттенки, играющие не меньшую роль, нежными орнаментами передавали сложные орнаменты яви.
Много узнал о ней Паустовский.
Много поведал читателям.
