Потом пришел Путин, и краткий период партнерства с американцами при Обаме со временем уступил место обиде и недоверию, считает дипломат.
Уильям Бернс: как испортились
отношения США и России
Кисловодск, старый город-курорт, был в окончательном упадке, как и сам Советский Союз. Стоял конец апреля 1991 года, когда секретарь казначейства США Джеймс Бейкер и мы, некоторые члены его смертельно усталой делегации, вернулись из Дамаска. Мы бродили в вечернем сумраке, пытаясь найти свои номера в пансионате, который в свое время служил пристанищем верхушки Коммунистической партии. Моя комната освещалась единственной лампочкой на потолке. Ручка смыва отвалилась от унитаза, когда я попытался нажать на нее, а из-под крана капало нечто, запахом серы и желтым оттенком напоминающее те самые знаменитые минеральные воды Кисловодска.
Я спустился в номер к Бейкеру обсудить вводный меморандум для предстоящей на следующий день встречи с министром иностранных дел СССР. Его номер был больше и светлее, но с таким же неприглядным интерьером. Бейкер устало улыбнулся и взглянул на бумагу, которую я ему вручил. Там было множество пометок о событиях, нас не касающихся: объединение Германии осенью 1990 года; военный триумф над Саддамом Хусейном месячной давности, а также разные заметки насчет неясного будущего Советского Союза.
Подняв на меня глаза, Бейкер спросил: «Вы когда-нибудь видели что-то подобное?» Я заверил, что ранее с таким не сталкивался, и начал было рассказывать о своем сломанном туалете, но он меня перебил. «Я не то имел в виду, – сказал он, пытаясь сдержать смех, – я говорю о мире в целом. Вы когда-нибудь видели, чтобы все менялось с такой бешеной скоростью?» Смутившись, я снова ответил отрицательно. «Безусловно, дело во времени. Готов поспорить, вы не увидите больше ничего подобного за время вашей дипломатической службы».
Он оказался прав. В том же году Советский Союз распался. 25 декабря состоялся последний телефонный разговор Михаила Горбачева в качестве лидера СССР с президентом США Джорджем Бушем, после чего Горбачев подал в отставку, и государство перестало существовать. Несколькими неделями позже, в январе 1992 года, мы с Бейкером прибыли в Москву. Мы встретились с Борисом Ельциным в Кремле, над которым уже развевался российский флаг. В это было невозможно поверить.
В то время американское влияние и дипломатические успехи достигли апогея. Надежды России сменились неопределенностью и затянувшимся унижением. Это был пролог к запутанной и повторяющейся истории отношений между двумя странами после холодной войны, и нельзя было точно предсказать проблемы, которые в то время появлялись с удручающей закономерностью. В некотором смысле именно туда уходит корнями вмешательство России в президентские выборы 2016 года в США. В этих бурных отношениях я играл разные роли, находясь в американском посольстве в Москве, а позже занимая высокие должности в Вашингтоне. И вот что я увидел.
В 1994-м, через два с половиной года после развала СССР, я вернулся в Москву в качестве посла США. К тому времени надежда уже угасла, и стали очевидны препятствия к созданию чего-то нового взамен советской системы. Посольство, ветхое здание горчичного цвета недалеко от Москвы-реки, работало с 1950-х. Пожар 1991 года нанес ему значительный ущерб, а российские агенты разведки бросились тогда на место происшествия под видом пожарных. Рядом находилась православная церковь, которая, как мы считали, была настолько забита прослушивающим оборудованием, что ее прозвали «Богоматерью Непорочного Приема».
Через оживленную улицу к западу от посольства находился Дом Правительства Российской Федерации, все еще не восстановленный полностью после произошедшего девятью месяцами ранее ельцинского переворота. Сам Ельцин выглядел пострадавшим. Его героическая аура демократа была разбита и запятнана проблемами с алкоголем и неумелым правлением. Переход к рыночной экономике не решил существующие в стране глубокие экономические и социальные проблемы. Промышленное производство сократилось вдвое с 1991 года. Пострадало сельскохозяйственное производство. Как минимум 30% населения жили за чертой бедности, а инфляция уничтожила и без того скудные сбережения пенсионеров. Система здравоохранения развалилась, и вновь начали распространяться такие инфекционные заболевания, как туберкулез и дифтерия.
Везде творилось беззаконие. Однажды ранней осенью 1995 года кто-то выстрелил из гранатомета по зданию посольства. Снаряд пробил стену на шестом этаже и взорвался, попав в копировальный аппарат: во все стороны полетели куски металла и осколки. Чудом никто не пострадал. Этот инцидент хорошо описывает Москву в те дни: было нормальным разгуливать среди бела дня с РПГ на плече.
Чем дальше ты отъезжал от столицы, тем заметнее становились проблемы России. Во Владивостоке, мрачном сердце русского «Дикого Востока», я пообщался с главарями местной мафии, которые, по их словам, расширяли свои деловые возможности. Ни один из них не озвучивал идей, похожих на тот новый рынок, который западные советники искренне пытались продвигать в Москве и Санкт-Петербурге. Во время одной из зимних поездок на Северный Кавказ я наблюдал, как техник из «Авиалиний Дагестана», одного из многочисленных постсоветских изворотливых отделений «Аэрофлота», с помощью паяльника избавлял ото льда крылья старого видавшего виды самолета «Ильюшин». В кабине самолета пилот со слезящимися глазами прятал полупустую бутылку водки.
Ничто так ярко не отражало хаос ельцинской России, как абсолютная некомпетентность во время первой чеченской войны. Весной 1995 года я приехал в Грозный, столицу Чеченской Республики. Лидер чеченских повстанцев Джохар Дудаев со своими войсками только что отступил в горы. В придорожных киосках продавалось все – от безалкогольных напитков и водки до оружия и боеприпасов. На советских бронетранспортерах сидели российские солдаты в банданах, солнцезащитных очках и футболках с коротким рукавом. С патронташами и большими ножами за пазухой они скорее были похожи на банду, чем на профессиональных солдат. Я проехал мимо сожженных домов и магазинов в селе Самашки, где неделю назад эти самые войска, пьяные и жаждущие мести после понесенных потерь, уничтожили две сотни чеченцев, в основном стариков, женщин и детей. В самом Грозном в результате бомбардировок были сровнены с землей 40 жилых кварталов. За все время войны погибли тысячи людей. Город выглядел как уменьшенная копия Сталинграда в 1943 году.
Это было ужасное зрелище – доказательство того, как низко пала Россия после развала СССР; здесь я увидел голодные и ослабленные остатки Красной армии, которая когда-то могла достичь Ла-Манша за 48 часов, а теперь не способна подавить местное восстание в изолированной республике. И тогда Борис Ельцин, отважно бросивший вызов противникам коммунизма в августе 1991 года и навсегда похоронивший коммунистическую систему, проявил себя как неумелый лидер, неспособный навести порядок в стране. Надежда, что обещание о [мирном] постсоветском переходе [от CCCР к] России будет исполнено, еще не погасла, но уже ставилась под сомнение.
То же было с сотрудничеством США и России. В декабре 1994 года, накануне приезда вице-президента Альберта Гора, я попытался описать в телеграмме в Вашингтон затруднительное положение внутри России. «Зима в России не для оптимистов, и в некотором смысле здесь распространены настроения, отражающие полный мрак. Здесь живут люди, рожденные с мыслью о национальном горе из-за потери статуса сверхдержавы и не менее острым ощущением, что Запад пользуется слабостью России, писал я. Агрессивная внешняя политика стала одной из немногих тем, объединяющих россиян. Ельцин мечтал вернуть России статус великой державы и защитить ее интересы в соседних постсоветских республиках.
Президент Билл Клинтон изо всех сил старался воспользоваться состоянием России, однако его действия по расширению НАТО на восток усилили российское недовольство. Когда я в начале 1996 года покинул Москву после первой командировки, я переживал, что Россия может возродиться, кипя от обид и неуверенности. Однако я не мог предположить, что это произойдет так быстро, и что малоизвестный чиновник Владимир Путин станет воплощением этого своеобразного сочетания русских качеств.
«Вам, американцы, надо лучше слушать, – сказал президент Путин, когда я в качестве посла вручал ему свои верительные грамоты и не успел еще промолвить и слова. – Вы больше не можете делать всё по-своему. У нас могут быть эффективные взаимоотношения, но только не на ваших условиях». Был 2005 год, и в последующие годы я снова и снова слышал это послание, такое же грубое и вызывающе непривлекательное, как и сам человек.
На тот момент Путин был президентом уже пять лет. Во многих отношениях он был противоположностью Ельцина: молодой, трезвый, невероятно компетентный, трудолюбивый и суровый. Пользуясь высокими ценами на энергоресурсы и преимуществами от ранее проведенных экономических реформ, а также исходом успешной, но жестокой второй чеченской войны, он был полон решимости доказать, что Россия больше не является государством без права голоса.
В начале своего пребывания в Кремле Путин с президентом Джорджем Бушем протестировали форму партнерства, соответствующую путинским взглядам на российские интересы и привилегии. Он предлагал объединить силы в войне с терроризмом после террористических атак 11 сентября 2001 года в обмен на признание особого влияния России в бывшем Советском Союзе, а также при условии, что НАТО не станет притязать ни на что за пределами Прибалтики и не будет вмешиваться во внутреннюю политику России. Однако такой сделки быть не могло. Путин изначально неправильно истолковал интересы Америки и ее политику. У администрации Буша не было желания и причин давать что-то России в обмен на партнерство против «Аль-Каиды» (террористическая организация, запрещена в РФ. — Прим. ред.). Буш не был склонен идти на уступки слабой державе.
Однако вскоре перегибы путинизма начали всё портить. Коррупция усилилась, так как он стремился наладить политический контроль и постепенно обеспечить богатую жизнь всем своим приближенным. Также укрепились его подозрения насчет мотивов США. «Путин никогда не был демократом, политическая конкуренция и гласность вызывали у него дискомфорт», – писал я в телеграмме государственному секретарю США Кондолизе Райс. Развитие демократии было для него как троянский конь, созданный для продвижения геополитических взглядов Америки за счет России и уничтожения ее сферы влияния, которая, как он считал, полагалась России по праву великой державы. Когда в результате «оранжевой революции» на Украине и «революции роз» в Грузии были свергнуты пророссийские лидеры, нервозность Путина усилилась еще больше.
В октябре 2006 года я участвовал вместе с Райс на переговорах с Путиным в резиденции президента под Москвой. Он заставил нас ждать около трех часов – стандартная уловка, которую он использовал, чтобы вывести из равновесия и унизить иностранных лидеров. Райс провела время в ожидании спокойно, смотря российский спортивный канал по телевизору, и она не дала и намека на раздражение, когда нам наконец уделили внимание. Обсуждение продолжалось, пока Райс не начала выступать против усиления напряженности в отношениях России с Грузией и ее пронатовским и прозападным президентом Михаилом Саакашвили. Как и большая часть российской политической элиты, Путин ожидал уважения от более мелких соседей, однако Саакашвили был абсолютно непоколебим.
Пугающая аура Путина складывается из сдержанных манер, поставленного голоса и пристального взгляда. Но когда он хочет доказать свою точку зрения, то становится куда более оживленным: глаза начинают сверкать, а голос повышается. Стоя тогда у пылавшего в камине огня, Путин погрозил пальцем и предостерег: «Если Саакашвили что-то начнет, мы это закончим». Райс стояла рядом, на несколько дюймов возвышаясь над Путиным из-за высоты каблуков своих туфель. Необходимость смотреть на секретаря снизу вверх не улучшила путинского настроения.
«Саакашвили не более чем марионетка в руках Соединенных Штатов, – резко сказал Путин. – Вам стоит потянуть за ниточки, пока не возникли проблемы». Перепалка у камина сошла на нет, но напряженные отношения между Россией, Грузией и Украиной так и не улучшились. Путин продолжал давить. Волнуясь, как Россия отреагирует на намерение администрации Буша пригласить Украину и Грузию в НАТО, я решил предупредить о приближающейся катастрофе.
Одним тоскливым февральским днем 2008 года, когда за окном непрерывно шел снег, я написал длинное личное письмо госсекретарю Райс, подчеркивая, что Путин рассмотрит как серьезный, намеренный вызов любые действия в отношении членства Украины и Грузии в НАТО. «Сегодня Россия уже сможет ответить, – продолжил я, – это будет хорошим поводом для вмешательства в дела Крыма и Восточной Украины. Высока вероятность последующего возникновения российско-грузинского конфликта». Через несколько месяцев между Путиным и Саакашвили действительно возник конфликт, и Россия вторглась в Грузию.
В этот период начались внутренние репрессии. За две недели до встречи Путина и Райс Анна Политковская, бесстрашная журналистка, освещавшая войны в Чеченской Республике и многочисленные преступления в российском обществе, была застрелена в собственном доме в Москве. Многие считали неслучайным, что убийство произошло в день рождения Путина.
В знак уважения и во имя того, за что боролись Соединенные Штаты, я пошел на похороны Политковской. Я хорошо помню ту церемонию: холодный осенний день, сумерки, снежинки кружатся в воздухе, а длинные ряды скорбящих (около 3 тысяч человек) медленно тянутся к залу, где стоит гроб. Ни одного представителя российского руководства.
В следующем году в личном разговоре со мной Путин обвинил посольство США и американские неправительственные организации в том, что они поддерживают оппозицию Кремля деньгами в преддверии национальных выборов. «Внешнее вмешательство в наши выборы, – сказал он, – поощряться не будет». Максимально спокойным тоном я ответил, что его обвинения безосновательны и исход выборов в России зависит только от россиян. Путин выслушал, натянуто улыбнулся и произнес: «И все же не думайте, что мы не отреагируем на внешнее вмешательство».
Президент Барак Обама познакомился с Путиным в июле 2009 года. В то время я занимал должность заместителя государственного секретаря США по политическим вопросам, завершив свою работу в качестве посла в мае 2008. Путин передал президентство Дмитрию Медведеву, а сам стал премьер-министром. Однако последнее слово все равно оставалось за ним.
По пути на путинскую дачу я предложил Обаме начать переговоры с вопроса. Почему бы не узнать откровенное мнение Путина о том, что, на его взгляд, пошло не так в российско-американских отношениях за последнее десятилетие? Путин любил высказывать свое мнение, и это его, определенно, не смущало. Возможность позволить ему облегчить душу задаст хорошее настроение с самого начала переговоров. Президент кивнул.
За первым вопросом Обамы последовал непрерывный 55-минутный монолог, полный жалоб, резких отступлений и едких комментариев. Я сидел, размышляя, таким ли уж мудрым был мой совет и какое меня ждет будущее в новой администрации президента.
Обама терпеливо выслушал и выступил с решительным предложением «перезагрузить» отношения. Он понимал все различия между двумя странами и не скрывал своего мнения насчет серьезных проблем, вызванных действиями России в Грузии. Он сказал, что, несмотря на разногласия, в наших интересах работать вместе в некоторых сферах, ведь сотрудничество американского и российского руководства может наладить мировой порядок. По его словам, мы должны рассматривать возможности сотрудничества без завышенных ожиданий. Путин отреагировал на это настороженно, но согласился попробовать.
Каких-то восемь месяцев спустя я сопровождал Хиллари Клинтон, тогда еще занимавшую пост сенатора от штата, на путинскую дачу. В начале встречи, пока присутствовала российская пресса, Путин вел себя немного воинственно: подшучивал над экономическими трудностями США, выражая скептицизм относительно серьезности Вашингтона с его намерением укрепить экономические отношения с Россией. Сгорбившись в кресле и широко расставив ноги, он выглядел как угрюмый ребенок на задней парте (образ, который и Обама однажды недипломатично использовал на публике).
За день до этого мы с секретарем обсуждали страсть Путина к природе и любовь к большим животным, а также образ полуголого героя, который он продвигал как одержимый. На встрече Клинтон попросила его немного рассказать о его широко известных усилиях по защите амурских тигров от вымирания. Поведение Путина заметно изменилось, и с нехарактерным для него волнением он начал рассказывать о недавних поездках на Дальний Восток России. Он встал и пригласил Клинтон пройти с ним в его личный кабинет. Я прошел за ними по нескольким коридорам мимо напуганных охранников и ассистентов. Зайдя в офис, он сразу показал секретарю большую карту России, занимающую практически всю стену. На ней были отмечены области, которые он посетил в рамках программы защиты тигров, а также места на Севере, куда он планирует отправиться летом, чтобы снабдить метками белых медведей [для контроля за их передвижением]. С неподдельным энтузиазмом он поинтересовался, не хотел бы Билл Клинтон присоединиться или, возможно, секретарь сама проявила бы такое желание.
Я никогда не видел Путина настолько оживленным. Госсекретарь оценила его энтузиазм в деле сохранения дикой природы и сказала, что это может быть одной из областей сотрудничества России и Америки. Она вежливо отклонила предложение, хотя дала слово передать информацию мужу. Когда мы вернулись обратно в Москву, Клинтон, улыбнувшись, сказала, что, конечно, ни она, ни ее муж не станут проводить летний отпуск с Путиным за полярным кругом. Увидев, насколько он заинтересован в дикой жизни Сибири и как суров в отношении российско-американских отношений, она поняла, насколько мал потенциал развития связей между двумя государствами. Во время президентства Медведева Обама старался оставаться на связи с Путиным, чьи подозрения никогда не исчезали: Путин и тогда был склонен представлять США как врага, чтобы оправдать свои репрессивные методы правления в своей стране. Нам удалось добиться ряда ощутимых результатов: появился новый договор о сокращении ядерных вооружений, соглашение о военном транзите в Афганистан, соглашение о сотрудничестве по иранской ядерной проблеме. Однако подъем «арабской весны» нервировал Путина; он снова и снова пересматривал жестокое видео убийства ливийского лидера Муаммара Каддафи, которого обнаружили прятавшимся в дренажной трубе: его убили мятежники, поддерживаемые Западом. На национальном уровне, когда цены на нефть упали, а неустойчивая и зависимая от ресурсов экономика замедлилась, он забеспокоился, что будет сложно соблюдать старый социальный договор, согласно которому он получал полный контроль над политикой в обмен на рост уровня жизни и процветание.
Когда Путин решил вернуть себе президентский пост после окончания правления Медведева в 2012 году, он был удивлен масштабными уличными протестами, когда средний класс возмутился ростом коррупции и фальсификациями на выборах. В своей речи в Европе Клинтон подвергла резкой критике российское правительство: «Русские люди так же, как и все, заслуживают, чтобы их мнение слышали и учитывали». Путин принял это на свой счет и обвинил Клинтон в публичном призыве к уличным протестам. Поразительна его способность запоминать все обиды и жалобы, чтобы подкрепить ими свою теорию о Западе, который пытается сломить Россию. Критика Клинтон заняла высокое место в его рейтинге и способствовала возникновению неприязни, которая и вылилась во вмешательство в президентские выборы в США в 2016 году против кандидатуры Хиллари Клинтон.
Кривая отношений США и России уже начала отклоняться в известном направлении после проблесков надежды при Билле Клинтоне и Буше. В 2014 году кризис на Украине еще сильнее ухудшил ситуацию. После того как пророссийский президент Украины бежал во время массовых протестов, Путин аннексировал Крым и вторгся в Донбасс на востоке Украины. Он не мог заставить правительство в Киеве прислушиваться к себе и решил пойти другим путем – сломить Украину. Много лет Путин бросал вызов Западу в Грузии и на Украине, где у России было большое влияние и желание рисковать.
В 2016 году, через год после моего ухода из правительства, он увидел возможность бросить Западу более прямолинейный вызов – атаковать целостность его демократий.
Кто потерял Россию? Это давний вопрос, и он далек от сути. Россия никогда не была нашей, так что мы не могли ее потерять. Россияне утратили веру и уверенность в себе после холодной войны, и исключительно они сами могли восстановить государство и экономику. В 1990-х страна оказалась в центре трех одновременных исторических трансформаций: краха коммунизма, перехода к рыночной экономике и демократии и распада самого СССР, а вместе с ним и создававшейся веками империи. Ничто из этого не допускало вмешательства извне; американское вмешательство не стали бы терпеть.
Чувство потери и унижения, пришедшее вместе с поражением в холодной войне, было неизбежно, несмотря на то, что мы с Россией уверяли друг друга, что проигравших нет, все вышли из войны победителями. Из унижения и беспорядков ельцинской России выросли глубокое недоверие и тлеющая агрессивность Путина.
Порой кажется, что характер российско-американских отношений заложен исторически, словно соперничество и бесконечные подозрения между этими государствами неизбежны. Возможно, тут есть доля правды, мы не можем это игнорировать. Но вся правда намного сложнее и прозаичнее. Все видели ситуацию по-разному. Америка предполагала, что Москва в конечном счете свыкнется с позицией младшего партнера и примет расширение НАТО вплоть до украинских границ. А Россия всегда видела худшее в мотивах США и верила, что ее коррумпированная политика и экономика без реформ станут идеальным основанием для настоящей геополитической власти. Мы сами только ухудшали положение дел и не слышали друг друга.
Сегодня американские отношения с Москвой странны и проблематичны как никогда. В прошлом году в Хельсинки президент Дональд Трамп встал на сторону Путина, отрицая его вмешательство в выборы, и публично усомнился в выводах американских спецслужб и правоохранительных органов.
Нарциссизм Трампа, удивительное пренебрежение историей, одностороннее дипломатическое разоружение – все это создает угнетающую обстановку, так как Россия начинает создавать угрозы, которые было сложно представить еще четверть века назад. Трамп, по-видимому, не осознает, что сотрудничать с такими противниками, как Путин, – неправильная цель для дипломатии, направленной на продвижение собственных интересов.
Налаживание отношений с Россией займет много времени, учитывая довольно скромные возможности. Чтобы наладить отношения между двумя соперничающими великими державами, требуется тактичная дипломатия – балансирование между миром и войной с демонстрацией всех возможностей; создание рычагов воздействия; поиск общих интересов и отступление, когда их нет.
Отношения с Россией переживут еще много сложностей, прежде чем станут проще. Мы должны пройти этот путь без лишних иллюзий, помня об интересах и чувствах России, не пренебрегая собственными ценностями и сохраняя уверенность в собственных силах. Мы не должны уступать Путину или же отказываться от надежды увидеть Россию без него.
Уильям Бернс
The Atlantic (США)
