Третьего октября, когда москвичи прорвали блокаду у Дома Советов, там состоялся многотысячный митинг. И когда мне в числе многих и многих депутатов, политиков, общественных деятелей и просто граждан России дали слово, я, глядя на бурлящее человеческое море, от всего сердца сказала: «Родные мои, у меня нет слов, чтоб рассказать, как я люблю вас всех! Здесь, у Дома Советов, в эти дни общая беда собрала цвет нации, цвет России»…
Это истинная правда: там был цвет России, и я благодарю судьбу за радость встречи с этими людьми, за возможность вновь ощутить бесценность человеческого братства и счастье разделить с ними общую участь. К несчастью, судьба уготовила и другое – пережить тяжкое горе и горечь внезапной утраты. Пепел мертвых защитников Конституции стучит в сердца оставшихся в живых. Считаю своим журналистским и человеческим долгом рассказать о тех, кого знала и кого уже нет среди нас… Я их знаю…
…Моя куртка пропиталась дымом костров: каждый день я хожу от палатки к палатке, от баррикады к баррикаде, знакомлюсь с людьми, часами беседую с ними, пытаюсь понять, кто они, почему пришли сюда, какая сила удерживает их здесь, несмотря на адский холод, особенно по ночам, несмотря на дождь и ранний снег – а все ведь пришли налегке, несмотря на скудное питание – ведь много суток мы в кольце, с продуктами туго, в столовой всем дают поровну, по кусочку хлеба. Но никто не жалуется и уходить не думает, хотя желтый геббельсовский бэтээр не умолкает день и ночь, обещая райскую жизнь тому, кто уйдет из Дома Советов. Но люди не уходят, напротив, к нам сквозь три кольца спирали Бруно и мощное оцепление вооруженного до зубов ОМОНа прорываются всё новые и новые добровольцы.
Первое октября. Вечер. У баррикады, перегородившей улицу Рочдельскую, рядом с приемной Верховного Совета, весело трещит костер. Подхожу на огонек, здороваюсь, сидящие у костра радушно приглашают погреться, и вот уже слово за слово завязывается неторопливая беседа. Потом подходят всё новые и новые люди. В моем блокноте остались их портретные зарисовки.
Сергей Петрович Бирюков, монтер из Мурома:
– Приехал в Москву кое-какие вещи для детворы купить, услышал на вокзале про Указ номер 1400, пошел к Белому дому. Думал, там митинг, а оказалось – вон что. Конечно, остался. Четверо детей у меня, жить становится невмоготу. Все из-за проклятых реформ. Если не я, то кто же для пацанов моих что-то сделает? Потому я здесь.
– Дома знают?
– Только на третий день удалось телеграмму послать.
Рядом, справа от меня, присаживается симпатичный темноволосый паренек в джинсовой куртке и меховой шапке. Темные живые глаза, доброе лицо, черные усы, хорошая улыбка.
– Вылков Владимир Юрьевич, – представился он. – Рабочий я, приехал из города Ейска, не сразу, правда. Знаете, дети у меня, как их оставить? Трое суток мучился. Жена встала на пороге: «Не пущу!» А я говорю: «Ну сама подумай, как детям потом в глаза буду смотреть?» Было у нас сбережений тридцать тысяч, поделили с женой по пятнадцать, потом двое суток сюда добирался. Здесь с 27 числа. Приехал, конечно, защищать не Хасбулатова и не Руцкого, а Советскую власть. Хочу, чтоб когда-нибудь возродился Советский Союз. И здесь буду стоять до конца, даже если придется погибнуть. Все равно это будет недаром.
Володя помешал палкой затухающие угли, костер задымил, затрещал, забрызгал искрами, и вот уже в нем снова заплясало жаркое веселое пламя.
– Тут, конечно, все может быть, – задумчиво глядя на огонь, произнес пожилой мужчина. На голове его была ярко-красная каска, на которой выделялась белая надпись «СССР». – Только смерти я не боюсь. В сорок третьем семнадцатилетним мальчишкой ушел защищать вот эти четыре буквы, – показал он на каску. – Всю войну рядовым прошел. Освобождал Украину, Польшу, брал Берлин, потом освобождал Прагу и Чехословакию. Так что, думаю, понимаете, почему я здесь. Как только «он» выступил 21 числа по телевидению, я сразу же пошел сюда. Где работаю? В депо Москва-Пассажирская-Курская. Рабочий и художник Толмачев Виктор Матвеевич.
– Я тоже сразу прибежал, – вступает в разговор Александр Михайлович Авдюков, работник газового хозяйства Москвы. – Первую ночь баррикады строил. Стоять до конца буду. Почему? Режим разрушил все наши надежды, всё, чем мы жили. Ощущение такое, что чужие люди правят Россией.
Завязывается общий разговор о том, как жили и что потеряли, что плохого было в прошлом, а что надо было беречь пуще глаза. Потом кто-то спрашивает: «Ну что, убедились, какие мы бандиты, бомжи, психи и экстремисты?» – и все дружно хохочут.
– Вы знаете, я тут провел небольшое социологическое исследование, – улыбается сидящий слева от меня человек средних лет с черной густой окладистой бородой. Это Дмитрий Иванович Фадеев, радиоинженер, ведущий конструктор одной из кафедр Московского энергетического института. – Интересный социальный состав получается. Во-первых, очень много ученых-физиков, вообще ученых. Почему, понятно. Наука, культура – сегодня самые нищие сферы. Недаром же ученые первыми бастовать стали. А посмотрите, какая утечка мозгов! «Цивилизованный мир» охотно принимает ученых из «отсталой, дремучей России». Там мы нужны, а здесь – нет. Так что у нас здесь в основном электронщики, радиоинженеры, есть инженер-биолог, физики…
– Ну а лирики есть?
– А как же! Есть даже певица – Тамара Картинцева, очень красивый голос, пела во Франции.
– А я Леша, мне 14 лет, – представляется самый юный «боец второго батальона». – Мама знает, где я. Она сказала: «Иди, там хорошие люди, плохому не научат».
– Люди у нас замечательные, – соглашается Дмитрий Иванович Фадеев. – Вы помните, какая мерзкая погода была 28 сентября? Дождь, снег, ветер – одним словом, сатана свадьбу играл. Мы промокли, зуб на зуб не попадает – налегке. И вдруг часов в 9–10 к нам пробились три женщины и принесли сумку с теплыми вещами – свитера, шапки, мне вот этот шарфик достался. Говорю им: вы хоть свои фамилии скажите, чтоб потом отдать. А они только рукой махнули и ушли.
Учитель физики Сергей Васильевич Еремин и слесарь-инструментальщик Брянского машиностроительного завода Алексей Михайлович Касьянов рассказывают, как с началом блокады через кордоны милиции к ним пробирались москвичи – приносили термосы с горячим кофе и чаем, картошку, хлеб. Защитники Дома Советов подкармливали стоявших в оцеплении солдатиков: «Жалко ребят все же, их кормят плохо». Потом незаметно разговор переходит на сегодняшнее противостояние.
– Идет раздел собственности – вот в чем причина конфликта. Народ эту собственность своими руками создавал, а теперь ее приберут к чужим рукам, – замечает прораб из Костромской мехколонны Валентин Иванович Евдокименко. – Знаете, что Боровой сказал? Мы выкинем любые деньги, чтобы установить статус-кво.
– Скажите, а оружие у вас есть? – Интересуюсь я. – Ведь вокруг Дома Советов танки и бэтээры. А вдруг двинут на нас?
– Вот все наше оружие, – плотный коренастый мужчина в темном берете, в руках белая каска с красной надписью «ФИС», кивнул на выстроенные в шеренгу у баррикады бутылки с зажигательной смесью. А кто-то из его товарищей показал металлический прут, какими крепятся ковровые дорожки на лестничных маршах. Да, оружие не ахти…
– Пока вместе – мы сильны, – без всякого пафоса, но как выношенную или выстраданную истину произнес обладатель каски «ФИС». И представился, – Владимир Ермаков, капитан запаса, командир десятого отряда. Мама Зоя Ивановна тоже все дни здесь. Очень шустрый человек, подвижный, умеет дух поднять. И жена Людмила Васильевна здесь. Всем семейством стоим против нынешнего беспредела. Я летчик, у меня налет часов десять тысяч, два высших образования, а эта власть сделала меня нищим…
– У меня дома жена, двое маленьких дочек. Я сказал: не за себя, а за них иду на баррикаду, – негромко произносит старший научный сотрудник МЭИ Евгений Ефимович Осипов. – Меня, конечно, удручает пассивность и равнодушие многих, к сожалению, людей. Прежняя система воспитала такую генерацию. Вот я спрашивал ребят из орловской милиции: «Неужели вы по приказу будете стрелять в свой народ?» Отвечают: «Все равно мы ничего не можем сделать. Будем выполнять приказ». – «Надо перестать быть роботами, пора думать!» – говорю я им. Молчат…
К костру подходит невысокий смуглый паренек, видать, всеобщий любимец. «Один из лучших бойцов нашего десятого отряда, готов идти в огонь и воду, говорит: «За мной Родина!» – золотой человек, с первого дня с нами». Паренек смущается от похвал, потом протягивает руку:
– Сабир Досмагамбетов, родом из Актюбинска, в Москве с 1978 года, монтажник. А вообще-то моя Родина – Советский Союз, за него, а не за СНГ, и отец, и дед боролись. А теперь вот мы стоим.
– Не страшно? – спрашиваю я.
– А вы знаете, – вступает в разговор Сергей Викторович Никитин, кандидат технических наук, заведующий лабораторией одного из академических институтов, – в какой-то момент перестаешь бояться, потому что вечно бояться невозможно. Вот я общался с омоновцами, спрашивал у них, что выше – присяга, Конституция или приказ начальника? Я из семьи офицера, что такое честь офицера, мы хорошо понимали. Но здесь я понял, что сегодня для многих в армии понятия «присяга» уже не существует. Поначалу здесь стояла дивизия Дзержинского. Беседуя с солдатами, убеждался: им вдолбили в голову, что по другую сторону баррикад сволочи, мерзавцы. И, честно говоря, мальчишек было жалко. В московской милиции тоже много хороших ребят, и грустно, что их натравливают на свой народ.
К костру «на огонек» подходили все новые и новые люди. Самых разных профессий и политических убеждений. Мы говорили обо всем, спорили, в чем-то соглашались. Я не видела ни одного «бандита», «погромщика» или «наемника». Это были добрые, честные, обыкновенные люди, которые не захотели быть «быдлом» и мириться со вседозволенностью президента. Они пришли сюда защищать будущее своих детей, своей страны. Так понимали они свой гражданский долг. К костру подошла и Екатерина Петровна Самойлова, тоже с первого дня на баррикаде, по профессии газовик, а здесь стала поварихой… Готовит на костре. «Сколько едоков? В первое время кормила всех, кто приходил». Екатерина Петровна принесла мне стакан чая и несколько печений. Мои руки были заняты – ручка, блокнот, и тогда Дмитрий Иванович Фадеев протянул мне свою ладонь: «Положите сюда, так будет удобно». Я брала с его теплой ладони печенье, пила обжигающий чай и торопилась запечатлеть в блокноте хотя бы фрагменты нашей откровенной беседы у костра. А потом Евгений Ефимович. Осипов щелкнул нас на память.
За баррикадой чернела ночь. Изредка слышались команды к построению, к передислокации – омоновцы не дремали. А здесь был кусочек нашей прежней, бесконечно дорогой мне жизни, когда мы все вместе, когда понимаем друг друга с полуслова, когда «хлеба горбушку – и ту пополам». В душе рождалось ощущение забытого в последние годы счастья, и я не знала тогда, не могло привидеться мне даже в самом страшном сне, что всего через двое суток жизнь многих из тех, с кем я говорила в тот вечер, оборвется внезапно на полуслове, полувздохе от руки наемников, посланных президентом против собственного народа.
…Через несколько дней после штурма и выхода из Дома Советов меня разыскал Евгений Ефимович Осипов, еще через неделю – Сабир Досмагамбетов. Они и рассказали мне о последних минутах своих товарищей.
Утро, 4 октября
Рассказывает Евгений Осипов:
– В ту ночь с несколькими товарищами мы спали в раздевалке восьмого подъезда. Примерно в 6.30 утра я и Дмитрий Иванович Фадеев, который спал рядом со мной, поднялись и вышли на улицу. На площади горели костры, возле них сидели люди. Были и из нашего отряда. Женщины в палатке готовили завтрак. Мы выпили по стакану кофе. И тут, было уже примерно 6.50, со стороны набережной к нашей баррикаде выскочили три бэтээра, наверху сидели люди в штатском – в черных кожаных пиджаках, светлых брюках, с автоматами. Они соскочили с бэтээров и рассредоточились по скверикам, потом перелезли через забор и проскочили за здание – там, на углу, небольшое ремонтное предприятие. Нам было непонятно, для чего этот маневр.
Да, забыл сказать, что из бэтээров велась редкая стрельба, в основном вверх и в сторону Белого дома. Потом стрельба прекратилась. Наши люди, сидевшие у костров, поднялись, замахали руками и закричали: «Эй, вы кто? Свои или чужие?» Тут сначала наступила тишина, потом пулемет опустился и дал очередь. Она прошла параллельно площади, потом очереди раздались с противоположной стороны площади, которая ближе к мэрии. Я понял, что стреляли в спину защитникам баррикад. Люди попадали, схватили бутылки с бензином. Оружия, как вы помните, у нас не было. Когда некоторые из нас просили выдать его, нам отказывали. В принципе понятно, почему: и так власти все время обвиняли Дом Советов, будто здесь вооружают неизвестно кого, чуть ли не уголовников. Вся наша сила была в мирном сопротивлении, как в свое время в Индии поступали гандисты. И мы, и депутаты считали, что в мирных, невоенных людей, просто стоящих на баррикадах, стрелять не посмеют.
Они посмели! Что делать в этой ситуации? Командир отряда Ермаков, увидев, что бэтээров много и сзади еще какая-то техника движется, сказал: «Ребята, надо отходить, разбегайтесь по сторонам». Ну, я подался налево, под гранитный парапет. Кажется, успел вовремя. Справа, со стороны мэрии, раздался грохот, выскочил легкий танк, так мне показалось, потом разглядел, что это «боевая машина пехоты» – бээмпэшка. Стреляя, на полном ходу она проскочила вперед, вслед полетели бутылки с бензином, разбились не все, но тем не менее сзади появилось небольшое пламя – будто примус горел. Смех один: эти бутылки танку – как слону дробинки. Наши бутылки были чисто символическими, они, конечно, никого остановить не могли.
Между тем танк протаранил баррикаду, а с бэтээра раздалась еще одна очередь. Он стрелял в нашу сторону, очень низко, пули пролетали прямо над головой, срезая ветки сосны. Все попадали на асфальт, прижались к земле. Ураганный обстрел продолжался довольно долго. Когда смог поднять голову, смотрю – уже трое убитых – Дмитрий Иванович Фадеев и еще двое, их не знаю. У одного часть черепа была снесена – с бэтээра бил крупнокалиберный пулемет. Другой был убит прямо в сердце – один наш товарищ подползал к нему, думал, ранен, оказалось – убит. Кто он, не знаю, был в солдатской шинели. А недалеко от меня лежал раненный в глаз и правую ногу один из нашего отряда. Уже позже я узнал, что часть людей с началом обстрела побежали в тупик, что был за пандусом, и сумели проникнуть через окна в Белый дом. Это потому, что штурмующие были поначалу только на броневиках и танках.
Через какое-то время к нам казак на самосвале прорвался. Смелый такой парень. Спрашивает: «Раненые есть?» Под обстрелом развернул самосвал, подал назад, попросил: давайте погрузим. Взял тяжелораненых и рванул в город. Остальных раненых из нашего отряда занесли в восьмой подъезд. Ко мне подползли Сабир и одна женщина из нашего отряда, говорят: «Попробуем пробиться в восьмой подъезд». Но мне было страшно идти в здание, потому что стало ясно: будет штурм, а там – мышеловка.
Рассказ продолжает Сабир Досмагамбетов:
– А я в то утро уже проснулся, когда услышал сначала далекий, потом все приближающийся гул, скрежет гусениц, рев мотора. В палатке вместе со мной были женщины. Быстренько оделись, выскочили, а на площади уже бэтээры и люди сверху на них. Мы не знаем, кто приехал, свои или чужие, они в гражданском, в куртках – те, что на бэтээрах сидели. И тут же без предупреждения открыли огонь. Мы, естественно, упали на асфальт. А что без оружия сделаешь? Тут Диму Фадеева ранило. Я сам видел это. Он лежал на дороге, еле живой. Я хочу ему помочь, а из танка палят, голову нельзя поднять. Стреляли долго. Потом, едва стихла пальба, кинулся к Диме. И ребята нашлись хорошие, двое, помогли вынести. Он еще живой был. Тут как раз машина подъехала, самосвал, мы хотели Диму положить в машину, чтоб поскорее в больницу отвезти, а они, сволочи, что делают! Опять такая стрельба началась! Я смотрю на Диму, а у него глаза уже… Я говорю: «Дима, Дима, это я, Сабир, Сабир!» Сам плачу… Знаете, я убивать не могу, но если бы в это время у меня было что-то в руках, пошел бы на них. Вот они говорят про нас: «Фашисты, фашисты!» А ведь это не мы убивали. Это они пошли на танках и бэтээрах на нас, спящих и безоружных…
И вот пытаюсь я Диму вернуть в сознание, трясу его, кричу, плачу, а потом ребята говорят мне: «Всё…»
Дима лежал без движения, такой большой и спокойный, и я пополз туда, где бутылки еще остались. Огонь продолжался, грохот, вой, дым. Я не знаю, сколько времени прошло, что происходит, уже сам себя не помнил, не осознавал. Потом пришел в себя, смотрю, еще один наш парень лежит, в шинели, но не из наших. Потом вижу: Юрка Шалимов с Павлова Посада… И тоже, как Дима, тихий, спокойный…
Я раньше смерти боялся, мертвых боялся. А тут забыл о страхе. Свои же ребята, родные… Военный билет Юры я нашел в двух шагах от него. Видимо, когда упал или полз, выронил его. Я, естественно, билет забрал. У Димы взял документы, у Шалимова, потом мне еще одни передали. Почему мы взяли документы? Потому что опасались – если к ним попадут, они сожгут документы и следы скроют. А так хоть мы будем знать о погибших товарищах…
Рассказ продолжает Евгений Ефимович Осипов:
– Интенсивный бой шел с семи до десяти часов. Здание обстреливали из крупнокалиберных пулеметов и малокалиберных пушек, били из БМП и тяжелых танков, не знаю откуда, но слышно было сильно, как гром. Били прицельно по окнам, и они летели вдребезги. Один из моих товарищей сказал, что зажигательные снаряды были малого калибра, они пробивали окна с целью вызвать пожар, поэтому защитники Дома Советов убрали ковры, бумаги, чтобы было как можно меньше потерь.
После десяти бой стал послабее. Где-то около 12 часов раздались призывы: «Защитники, выходите с поднятыми руками, без оружия, жизнь гарантируется!» Но их, по-моему, никто не слышал, потому что стрельба продолжалась. Я хоть и слышал, но ни за что бы не пошел сдаваться, я думаю, они все равно бы нас убили.
– А где вы были все это время?
– Так под гранитной стенкой и сидели. Иногда ложились на землю, потому что бэтээры несколько раз выскакивали из кустов. Однажды тот, кто был в танке, видно, заметил нас, потому что в следующий раз, когда он ехал мимо, пулемет был уже нацелен в нашу сторону. Бэтээр приближался, наезжал на нас, как в кино, дуло пулемета смотрело прямо на меня, но попасть в меня мешал электрический осветительный столб. «Охотник» пытался сманеврировать влево-вправо, влево-вправо, и так несколько раз. Потом, видно, ему надоело, он поднял дуло пулемета кверху и уехал. А мы уже не пытались высовываться. Рядом лежали убитые, и мы надеялись, что нас тоже примут за убитых и не станут расстреливать.
Наверное, около часа дня на площадь вышла женщина. Она шла смело, мы даже удивились, руки держала в карманах. Она шла со стороны мэрии, и совершенно бесстрашно. Оглядевшись, ушла и вскоре вернулась с каким-то мужчиной, закричала: «Будем выносить раненых!» Мы выскочили и побежали к лежавшим на земле людям. Недалеко от нас лежал раненый Володя Вылков из Ейска. Он был ранен в область живота. Было видно: пулевое ранение, ранка небольшая, но много крови потерял. Мы прежде всего потащили его к двадцатому подъезду, там рядом служебный вход с тяжелыми металлическими дверями. Открыли дверь, оттуда выскочили защитники, приняли раненого, мы сказали: надо срочно в операционную.
Потом побежали за другими. Раненых защитников Дома Советов было очень много. Я видел человек десять-пятнадцать. На площади лежали убитые женщины. Передо мной лежала молодая женщина, лицо было совершенно снесено…
Потом мы побежали искать раненых по Дружинниковской улице – она больше всего простреливалась, оттуда танки били по фасаду Белого дома. Мы и раненых выносили, и хотели выйти из этой мясорубки. Выходить в сторону милиции я опасался, там была сильная стрельба, пройти было нельзя.
За танком я увидел раненых танкистов. Товарищ, который был со мной, сказал им: «Что ж вы, гады, в наших ребят стреляли?» Но тем не менее мы помогли погрузить танкистов в другой танк, стоявший сзади. У дерева сидел раненный в позвоночник случайный прохожий. Говорит, идти не может. Мы положили его руки к себе на плечи и отнесли к булочной, что на Дружинниковской улице. Там уже было несколько раненых. Позвонили в скорую, назвали адрес: Заморенова, 3, возле Дома кино на Краснопресненской. Через какое-то время снова подошел танк, который вывез и своих, и того раненого, что мы передали в подъезд. Видимо, как-то там договорились между собой, потому что его тоже погрузили. Жаль только, что Володю Вылкова спасти не удалось – слишком много крови потерял…
Хочу сказать еще, что когда мы выносили раненых, а скорая в этот закуток пройти не смогла и пришлось пробираться на Краснопресненскую, в нас не стреляли. На носилках вынесли еще одного парня, он оказался случайно в этих местах, как я потом выяснил. Молодой человек рассказал мне, что они вышли втроем из дома посмотреть, что происходит, и один из них был убит тут же, второй – тяжело ранен. Парень, уцелевший, был в шоке, все повторял: «Как же я теперь скажу его жене?»
Когда я вынес последнего раненого к скорой, Краснопресненская улица была уже пуста, там стояла милиция, она стреляла, загоняя всех во дворы. По улице на больших скоростях неслись танки на подмогу тем, что стояли у Дома Советов. Я снова стал проситься выносить раненых, но милиционер грубо шваркнул меня о стенку дома: «Сиди здесь!» Кое-как я выбрался из опасного места и пошел в редакцию, чтоб рассказать, что там было.
Позднее, встретившись с ребятами из отряда, узнал от них о гибели четырнадцатилетней девочки, которая всю ночь просидела у костра на нашей баррикаде. Когда прорвались танки, она кинулась к зданию приемной Верховного Совета, чтоб укрыться. Пулеметная очередь сначала ударила ее по ногам, а потом, она еще не успела даже упасть, ее расстреляли еще и из бэтээра. Она упала как подкошенная, но жила еще несколько минут…
Другой мой товарищ, находившийся во время штурма в здании, рассказал, как они старались уберечь имущество от пожара: убирали дорожки, коврики, бумагу, да все, что могло гореть, и одна из женщин – она несла стопку бумаг – была убита снайпером, выстрелом через окно. Они пытались защищаться, но было нечем, с голыми руками против танков не попрешь. Все, кто был внизу, в том числе и те, кто входил в отряд особого назначения, добровольческий отряд ополченцев, и находился снаружи, у Белого дома, были без оружия.
– Так что же, выходит, это было хладнокровное, спланированное убийство?
– Именно убийство. Без всякого предупреждения. Никаких переговоров с теми, кто был снаружи, не было, и, думаю, это было сделано специально, потому что переговоры их могли остановить. Видать, для того, чтобы исполнители не размягчились, был приказ тут же, без разговоров, приступить к уничтожению всех без разбора. Надо было уничтожить всех, кто был у Дома Советов и внутри него.
Напоследок я узнал, как погиб Володя Ермаков, командир нашего отряда. Когда бээмпэшка проскочила вперед, вывернувшись из-за наших спин, Володя кинул вслед ей бутылку с бензином, и тут же был убит. Видимо, стреляли из бэтээра, а может, и снайпер. Какая разница? Человека-то нет. Был – и нету…
…Вот, пожалуй, и все о расстрелянной баррикаде. Евгений Ефимович оставил мне снимки, сделанные во время штурма, и тот, где мы сфотографировались на память вечером первого октября. Нас шестеро на снимке, трое погибли у Дома Советов, судьба двоих мне пока неизвестна. Нестерпимо тяжело смотреть на эту фотографию. По трое детей осталось у Дмитрия Ивановича Фадеева и Володи Вылкова. Володя Ермаков немного недотянул до годовщины своей свадьбы с Людмилой Васильевной. «Они ушли, недолюбив…»
– Я помню до мельчайших деталей тот октябрьский вечер на баррикаде десятого отряда, помню мягкий юмор Володи Ермакова, и теплую ладонь Дмитрия Ивановича, и слова, сказанные Володей Вылковым на прощание: «Будете писать репортаж, передайте через газету моей жене и ребятишкам, что я жив и здоров, все у меня хорошо…»
