И предложил с ним заодно выступить с радиопризывом к согражданам поспешить на спасение парламента. Но в первый раз за трехлетнюю дружбу с ним я устало отнекнулся:
– Не могу, нет настроения…
Чуть раньше в радиорубке Белого дома я слышал запеленгованную перекличку раций бойцов обступивших парламент отрядов ОМОНа: «Запомните, никого в Белом доме живым не брать!.. Руцкого прикончить… Чеченца тоже в плен не брать…»
Спустившись на третий этаж к себе в кабинет, прилег на топчан, зная, что очень скоро у меня не будет ни минуты на сборы. Недолго подремав, встрепенулся от пальбы и звона разбитых оконных стекол. Было 6 часов 50 минут утра.
С митинговой площади перед парламентом стреляли тяжелые пулеметы. Я сполз на пол, подобрался к окну и выглянул наружу. На площадь слева въехали три бронетранспортера, харкая пулеметными очередями. А справа бухала пушка танкоподобной БМП – броневой машины пехоты. Вдобавок с бронетранспортеров стреляли из автоматов необычные десантники – мужчины в черных кожаных куртках и штатских брюках. Повсюду на площади лежали тела убитых и раненых баррикадников.
Только спустя неделю я узнал из газет, что странные штурмовики в черных куртках, оказывается, были в прошлом афганскими сподвижниками Руцкого и героическими персонажами моих собственных фронтовых репортажей из Афганистана. Сто добровольцев из организации «Союз ветеранов Афганистана» явились первыми атаковать защитников Белого дома…
Отползая от простреленного окна, я тогда еще не знал, что снаружи целится по нашим окнам знакомый мне сотрудник газеты «Известия» Николай Бурбыга. Через два дня он, плюнув на журналистскую этику, горделиво откровенничал в своей газете, как «перестал чувствовать себя журналистом» в то утро: «На какое-то время стал пулеметчиком бронетранспортера номер 170 седьмой мотострелковой роты. Сквозь прицел пулемета хорошо были видны окна Белого дома. Рядом громыхнула пушка БМП. Из окна на четвертом этаже посыпалось стекло, повалил дым»… Как назвать это? Московский Апокалипсис?
Пригибаясь от шальных пуль, вышел я из кабинета и побрел извилистыми коридорами, через холлы лестничных площадок. Почти везде на лестницах с первого до третьего этажа уже шел ожесточенный бой. Внутрь здания прорвались через десяток основных подъездов ударные передовые группы войск и ОМОНа. От них отстреливались на лестничных площадках наши ополченцы, прячась за штабелями сейфов и мебели.
Штурмовики и защитники парламента, кося друг друга из автоматов, швыряли еще и гранаты. Их взрывы сливались с залпами пушек. А потом загрохотали орудия танков, прожигая насквозь верхние этажи бронебойными кумулятивными снарядами. Парламент умирал в пламени и черной копоти вспыхнувших пожаров.
В зале Палаты Национальностей, лишенном окон и потому недоступном пулям, теснились в полутьме около ста депутатов и трехсот оставшихся с ними канцеляристов, секретарш, стенографисток, официанток парламентской столовой. Будто в катакомбе тлели огоньки свечей. Стены вздрагивали от грома артобстрела. Две женщины запели старинную русскую песню. Им хором подпевали. И снова пели. Декламировали патриотические стихи. Кое-кто молился. Некоторые писали прощальные записки своим семьям. Слез на лицах я не видел. Эти люди, пережив стойко двухнедельную блокаду, смирились как бы с ожиданием теперь самого худшего.
К двум часам дня штурмующие войска захватали почти все здание, за исключением пятачка его обороны на третьем этаже вокруг Палаты Национальностей. Уцелевшие остатки ополченцев еще сражались в четырех ведущих к Палате коридорах. А на мраморной лестнице от Палаты вниз, на первый этаж, лежали за белокаменными перилами стрелки с ручными пулеметами, отгоняя огнем атакующих парадный выход с набережной Москвы-реки.
Еще можно было, пригибаясь от пуль, пробежать по другой лестнице с третьего этажа на пятый, где охранники Хасбулатова и Руцкого удерживали апартаменты председателя парламента.
Дважды я был там рядом с Руцким и Хасбулатовым, когда по радиотелефону приглашали в Белый дом каких-то иностранных послов и председателя Конституционного суда Валерия Зорькина с целью передать просьбу правительству прервать штурм и гуманно обусловить нашу капитуляцию. А я просил Руцкого и Хасбулатова в случае прихода приглашенных эвакуировать отсюда на их обратном пути всех женщин из зала Палаты Национальностей. Однако оба приглашения постигла неудача.
Возвращаясь от Хасбулатова и Руцкого с пятого этажа на третий, к Палате Национальностей, я услышал на соседней парадной лестнице крики наших ополченцев:
– Эй, никому на стрелять! Идет парламентер!
Этажом ниже на лестничную площадку вышел медленно и настороженно из бокового коридора худощавый офицер в зеленом комбинезоне, бронежилете и зимней шапке-ушанке. В обеих руках он сжимал, словно американский ковбой, два больших пистолета. Остановился, широко расставил ноги и гаркнул:
– Кто тут старший? Выходи!
Ему наши заорали:
– Положи на пол оружие!
Он сложил перед собой пистолеты. И тогда на площадке появился пожилой черноусый генерал в темном берете, сдвинутом набок в кубинском стиле Че Гевары. За ним вплотную шли трое телохранителей с автоматами. Это был генерал-полковник Альберт Макашов.
Сперва я беспомощно наблюдал, как внизу на лестнице генерал сердито спорит о чем-то с пришедшим парламентером. А тот недовольно насупился и начал отступать к выходу в коридор, откуда он к нам явился.
Парламентера догнал я в начале коридора и попросил не уходить. Он неохотно согласился. У него было молодое беззлобное лицо русского парня с карими недоверчивыми глазами. Назвав ему мое имя и должность, я объяснил, что нужно с его помощью скорее эвакуировать женщин из Белого дома. К парламентеру подошел генерал Баранников и заговорил о воинском долге. Я прервал генерала:
– Прежде всего обезопасим женщин.
– Почему только женщин? – сказал парламентер. – Я пришел предложить вам всем прекратить, бессмысленное сопротивление.
– Это дело сейчас в руках военных, – пояснил я. – Давайте пока выводить из-под огня женщин. Кто вы и как вас зовут?
– Капитан десантного полка Андрей Емельянов.
– Куда вы эвакуируете наших женщин?
– Вокруг Белого дома такая сильная стрельба, что выходить наружу теперь нельзя. Мы захватили уже целиком первый этаж и содержим там пленных. Туда поместим и женщин до конца боя. Клянусь, что я лично буду их оберегать…
В сумраке и духоте переполненного зала я протиснулся к трибуне и громко повторил предложение капитана Емельянова. Но зал ответил гробовым молчанием. Видимо, дни и ночи в осаде психологически заразили блокадников «синдромом бункера»: очутиться в плену кажется страшнее, чем бояться гибели, прижавшись друг к другу в западне каменного убежища. Повлияло также распространение слухов о расправах ОМОНа над пленниками. Люди колебались – намного ли человечнее десантники из армии? Один депутат обратился к женщинам:
– Пусть желающие выйдут без обсуждения из зала за Андроновым и встретятся сами с парламентером десантников.
Выйдя из зала, я обнаружил позади лишь одного спутника – низкорослого щуплого мужчину. Он сказал смущенно:
– У меня пятеро детей. Можно эвакуироваться?..
Я подвел единственного эвакуанта к Емельянову. А капитан, прихватив коротышку и свои пистолеты, раздосадованно попрощался и скрылся за изгибом коридора.
Следующий час штурма запомнился отрывочно из-за адской пальбы орудий танков по фасаду Белого дома. За продырявленным фасадом на третьем этаже внутренние стены Палаты Национальностей трясло от канонады. У входа в Палату лежал раненый подросток и тихо стонал. Поблизости молодой русый монах в черной рясе звонил по раздобытому где-то радиотелефону в Московскую патриархию и перепугано причитал:
– Нас тут всех убьют! Позовите быстрее митрополита Ювеналия. Нет его? Так отыщите!..
Опять внизу на лестничной площадке второго этажа возникли двое офицеров. Один из них держал кусок проволоки с прикрепленной белой тряпкой. К визитерам приблизились наши генералы Баранников, Ачалов, Макашов. Присоединившись быстро к ним, я услышал, как темноволосый офицер в зеленой бронекольчуге с наплечниками отчетливо говорит:
– Я командую антитеррористической спецгруппой «Альфа». Нам приказано штурмовать Белый дом. Приказ вести по вам огонь на поражение. Значит, почти все вы будете убиты. Поэтому лучше сдавайтесь.
– Кто вами командует? – спросил генерал Баранников.
– Начальник президентской охраны генерал Михаил Барсуков.
– Хорошо его знаю, – сказал Баранников. – Передайте ему, что хотел бы с ним встретиться и обсудить ситуацию.
– Поздно. До штурма «Альфы» – двадцать минут. Сдавайтесь или погибнете.
– Прошу военных прервать полемику, – вмешался я. – И предоставить, наконец, право на решение парламенту. Готовы ли командиры «Альфы» пойти со мной в зал Палаты Национальностей и обратиться там к депутатам? В любом случае перед штурмом надлежит вывести отсюда женщин и всех безоружных.
– Поддерживаю это, – кивнул Баранников.
– Мы согласны обратиться к депутатам, – сказал старший парламентер «Альфы».
– Как вас зовут? – спросил я.
– Можете звать меня условно Володей.
В Палате Национальностей вдоль стола президиума мы встали перед залом четверо – Баранников, офицеры «Альфы» и я. Первым взял слово Баранников, порекомендовав выслушать парламентеров и одобрить их предложение о нашей капитуляции. Зал оцепенел в безмолвии. Заговорил «Володя»:
– Мы должны выполнить приказ – начать против вас штурм. Наша спецгруппа «Альфа» штурмовала в Кабуле дворец президента Амина, где почти все погибли. Но мы не хотим убивать соотечественников… Глядя сейчас на вас, я вижу, что многие здесь подобны моему отцу и матери. Мы не хотим вас убивать! Но все равно вас теперь атакуют. Расстреляют из танков и ракетами вызванных уже сюда боевых вертолетов. Поэтому прошу – скорее сдавайтесь.
– Каковы гарантии, – сказал я, – безопасности для сдавшихся?
– Бойцы «Альфы» выведут вас из Белого дома на набережную. Остальные войска прекратят огонь. Если на вас все-таки нападут, то мы дадим отпор. С набережной вас развезут на автобусах по безопасным местам города. И отпустят домой.
– Нет! Не сдадимся! – метнулась с криком из зала к президиуму пожилая растрепанная женщина. – Позорно капитулировать! Честнее вместе погибнуть!..
Я произнес свою последнюю парламентскую речь:
– Ясно, что все мы здесь на пороге гибели. Атака ракетами с вертолета и штурм «Альфы» превратят этот зал в кровавое месиво из наших трупов. Сопротивление уже бесполезно. Мы можем лишь выбрать одно из двух: решиться на коллективное самоубийство или уйти отсюда побежденными, но живыми и способными далее продолжать нашу политическую борьбу. Надо, по-моему, согласиться с офицерами «Альфы». Да или нет?
– Согласны! Мы согласны! – закричали с явным облегчением отовсюду из зала.
– Теперь пойдемте, – сказал Баранников парламентерам, – к нашему руководству.
Между тем орудийный обстрел Белого дома прекратился: офицеры «Альфы» известили по мини-рации командиров паливших танков о готовности парламента капитулировать. Более не опасаясь стрельбы, я с Баранниковым и парламентерами поднялся на пятый штабной этаж. Там в меблированной по-домашнему комнате сидели в креслах Хасбулатов, Руцкой, Ачалов, Дунаев, Воронин. Офицеры «Альфы» предложили руководителям обороны Белого дома во избежание гибели отдать всем приказ сложить оружие. Хасбулатов спросил:
– Верно ли, Иона Ионович, что депутаты и служащие парламента решили прекратить сопротивление и сдаться?
– Да, верно, Руслан Имранович. И это единственно для нас разумное решение.
– Так тому, выходит, и быть? – обратился Хасбулатов к остальным.
– Да, мы сдаемся, – сказал Руцкой парламентерам. – Но нам известно о секретном приказе вашего высшего командования убить меня и Хасбулатова якобы в перестрелке при штурме или нашей капитуляции.
– Мы клянемся офицерской честью не позволить никому убить вас, – произнес «Володя». – При вашем выезде из Белого дома вас обоих будут охранять бойцы «Альфы». И потом сопровождать по городу в наших бронетранспортерах.
– Куда нас отвезут?
– Этого мы еще не знаем.
– Сможете ли довезти до иностранного посольства?
– Пока не знаем.
В комнату стремительно вошел генерал Макашов и с ходу принялся убеждать офицеров «Альфы» в незаконности полученного ими приказа штурмовать парламент. Хасбулатов охладил генерала:
– Ваши слова, Альберт Михайлович, уже несвоевременны и неуместны.
Старший парламентер сказал:
– Нам пора в штаб командования. Мы вернемся сюда через полчаса. И тогда вы должны сложить оружие. До этого артобстрела не будет.
Когда он и его напарник ушли, Хасбулатов промолвил:
– Зря надеяться, по-моему, на иностранные посольства. За это нас лишь измажут в прессе грязью.
– Но нет сейчас иного спасения от убийства!
Вскоре в российской прессе и впрямь щедро закидали грязью Руцкого за попытки обратиться из горящего Белого дома к нескольким послам. Это изобразили буйным припадком трусости под огнем танков и пушек. Но не они, вероятно, запугали Руцкого. Еще за пять дней до штурма меня остановил в коридоре Белого дома, возле кабинета Руцкого, бледный от волнения депутат Валерий Иконников и рассказал, как один из трех ближайших помощников Руцкого уговаривает некоторых депутатов сдаться на милость Кремля, а Руцкого сообща упросить спастись в каком-нибудь посольстве. Тот же помощник Руцкого затем и мне нашептывал: «Прошу помочь нам, трем главным советникам Александра Владимировича, убедить его капитулировать и только так спастись». Все трое за его спиной, как я выяснил, подыгрывали кремлевским интригам, а ночью перед штурмом сбежали от Руцкого. Да и Хасбулатов рассказал мне похожую историю:
– Перед осадой парламента явился сюда из Кремля весьма маститый деятель и передал мне устно высочайшее пожелание отправить меня с семьей спецсамолетом в любую арабскую страну и содержать нас там пожизненно за счет российской казны.
Я отверг это…
Через пять минут после ухода офицеров «Альфы» новый шквал огня танков и пулеметов прервал дискуссию о посольствах и опять уложил всех на пол. Стреляли с дьявольской силой, на поражение. Уверен, что командиры «Альфы» не были причастны к возобновлению штурма парламента. Кто-то другой снова жаждал нашей крови и срыва неугодной поэтому капитуляции. Изрешеченное снарядами и горящее здание, казалось, вот-вот обрушится изнутри и раздавит нас своими руинами. Однако строят у нас все же, к счастью, не хуже, чем делают танки. Они утюжили нас минут пятнадцать подряд. И как только унялись, я спустился на третий этаж к парадной лестнице, где ополченцы поднимались с пола, усыпанного гильзами и битым стеклом. Вдруг все обернулись на грозный выкрик:
– Бросай оружие!
Из темного жерла ведущего к Палате Национальностей коридора вышли с карабинами наперевес роботоподобные фигуры в зеленых бронепанцирях и шлемах космонавтов с прозрачными пулезащитными намордниками. Это были штурмовики «Альфы». Вскинув карабины и держа пальцы на курках, они выжидающе глядели на застывших наших стрелков. Среди них я увидел генерала Макашова в его черном берете. Генерал скомандовал:
– Сложить оружие.
Ополченцы подчинились, но стали яростно швырять на мрамор свои автоматы, пистолеты, штыки, обоймы патронов. До сих пор в ушах этот оружейный звон и скрежет последних мгновений обороны парламента.
Генерал Макашов неожиданно обернулся ко мне:
– Раньше я всегда, Андронов, считал правильными ваши публичные выступления. Но сегодня из-за вас совершена непоправимая ошибка. И вы сами, пострадав, пожалеете о содеянном.
– Зато вы, ополченцы и еще четыреста душ живы, сказал я. – Поэтому вы и я по крайней мере сможем в будущем определить, кто из нас прав.
Но он скривился и отвернулся. И опять скомандовал:
– Построиться! Приготовиться к выходу.
Ополченцы, по двое в ряд, образовали длинную колонну и начали выходить из Белого дома под дулами конвоя «Альфы». Пленных с поднятыми руками обыскивали, заталкивали на набережной в автобусы…
Расставаясь навсегда с Белым домом, я зашел в Палату Национальностей, где догорали свечи и депутаты прощались перед разлукой. В этой Палате, будучи ее депутатом, я провел немало часов затяжных дебатов, ораторских турниров, горячих перебранок, а порой и скуки. Амфитеатр овального зала – отныне вдвойне мемориальная достопримечательность российского парламентаризма. Здесь в полночь с 20 на 21 августа 1991 года сидел я тоже в осаде с несколькими десятками депутатов, защищавшими Белый дом вместе с Ельциным, Руцким, Хасбулатовым против солдат и танков путча тогдашних обладателей Кремля. Они тоже приказали «Альфе» штурмовать нас, но в те дни альфовцы отказались выполнить преступный приказ. Та наша общая победа досталась в итоге единолично Ельцину. И вот я стоял в зале моего поражения и наблюдал, как входит сюда попрощаться со всеми спикер Хасбулатов:
– Дорогие депутаты, любимые мои друзья, прошу вас, находясь на грани жизни и смерти, сохраните себя, сохраните разум и мужество, любовь к Родине и народу. Вы должны жить. И будьте здоровы…
Спустя несколько минут его и Руцкого увезли в казематы Лефортово.
А нас, безоружную толпу депутатов и работников парламента, вывели конвоиры «Альфы» из Белого дома на ступени гранитного спуска к набережной. Позади нас черная вершина белого дворца в красном нимбе пламени фонтанировала в небо грязно-серые клубы дыма. Слева, из соседнего небоскреба мэрии, стрелял пулемет у нас над головами светящимися струями трассирующих пуль. Явно старались нагнать на нас побольше страху. И так продержали часа полтора, до сумерек. Обещанных автобусов не было. Вместо них явилась хмельная солдатня ОМОНа.
Вечером нас погнали по набережной направо до здания с пустым магазином на первом этаже, завели туда, в подъезды, во двор и принялись бить всех подряд, ломать пленникам кости, стрелять куда попало, отнимать деньги, документы, кольца, даже авторучки.
Однако мне, считаю, крупно повезло. Отделавшись лишь парой ударов, я сумел ускользнуть от истязателей в ночную мглу большого двора, откуда нашел лестницу на чердак девятиэтажного дома и пробыл там до утра. Потом получил приют поочередно у трех московских семей на время чрезвычайного положения…
Смерч насилия был, по-моему, предначертанной карой за царящее у нас бездушие, которое особенно проявилось наглядно при штурме и капитуляции парламента 4 октября. На исходе того кровавого дня я под конвоем «Альфы» на набережной видел по другую сторону реки несметные толпы вдоль всего берега и облепленные сотнями людей крыши ближайших домов. Кого они, думал я, морально поддерживают сегодня? Нас или Ельцина? Но оказалось: подавляющее большинство – никого.
Над толпами не было ни флагов, ни плакатов. Зато многие имели бинокли и фотокамеры. Некоторые тут же делали бизнес: за снимок на фоне пылающего Белого дома – четыре тысячи рублей. А небогатые пришли просто поглазеть в свое удовольствие. Полюбоваться на пальбу гвардейских танков. На бесплатную репетицию гражданской войны. Вдруг не все это покажет телевидение?
Выпускается с июля 1956 года
