Это – самая оригинальная картина на передовой из всех, какие только довелось мне видеть за годы Отечественной войны. Представьте себе широкую площадь величиною с большой спортивный стадион, сплошь покрытую хаотическими нагромождениями битого кирпича, извести и бетона, из которых торчат обломки бревен, чугунные штыри трамвайных столбов, скрученные в штопор железные швеллеры перекрытий и огрызки деревьев. В центре всего этого хаоса – гигантская воронка шириной в добрую сотню метров, уже заполненная мутной, белесой водой. Это след десятитонной авиабомбы, сброшенной союзниками. Разрыв ее стер с лица земли несколько кварталов и превратил их в сплошную каменоломню. Только на эмалированной табличке, выкопанной нашими саперами, рывшими блиндаж для полкового наблюдательного пункта, да по карте Берлина можно определить, что здесь прежде была широкая улица.
Сейчас тут передовая. Вчера, накануне 1 Мая, батальон капитана Ежикова, наступая под прикрытием огня самоходок, очистил от врага эту каменоломню в центре Берлина. И теперь наши пулеметчики, разместившись среди каменных торосов, держат под огнем весь прилегающий район. Трудно представить себе более неуютное место, чем эти развалины, которые и сейчас еще продолжают дымиться и источать острый, горький запах гари. Но война научила наших людей быстро приноравливаться к любым условиям.
Взрыв десятитонки смел дома, но остались подвалы, приспособленные немцами для бомбоубежищ. И вот тут-то и обосновались бойцы, находящиеся на отдыхе. Распорядительный старшина Харченко обеспечил всех перинами и подушками, найденными в развалинах. Но к великому его огорчению перины и подушки в эту ночь пустовали. Немец, как здесь говорят, ночью «активничал». Эсэсовцы по трубам канализации пробрались в тыл батальону и попытались его отрезать. Отдыхавшие были подняты по тревоге. Эсэсовцев, которые успели вылезти наверх, переловили, в люк канализации бросили гранату и для верности завалили его камнями. Четверых взяли в плен и заперли в чулане до утра. И хотя после всех этих происшествий отдыхавшая рота могла вернуться к трижды заслуженному сну, никто не лег на заманчивые перины. Дыхание приближавшегося праздника достигало и сюда, на передовую, в каменные катакомбы под безобразными развалинами – в самом центре ненавистной и еще сопротивляющейся вражеской столицы.
Советские воины встречали свой первомайский праздник в Берлине, в логове врага, к которому каждый из них вот уже больше трех лет прорывался с винтовкой в руках через тысячи километров пространства, через десятки рек, через сотни боев. И каждый думал теперь о доме, о далекой родной земле, о своих любимых, которых не видел так бесконечно долго.
– А у нас сейчас вишни цветут, – вздохнул старшина Харченко. – Ложились бы, братцы, отдыхать. Что ж, я зря людей по перины гонял?
– Не серчай, старшина, разве тут уснешь, – сказал ефрейтор Цибин, большой, усатый, пожилой человек, старательно затирая чернилами рыжие плешины на своих кирзовых разношенных сапогах, отмеривших тысячи километров. Он уже с вечера выстирал себе гимнастерку, выутюжил ее о горячие медные бока походной кухни, вычистил мелом две свои медали «За отвагу» и теперь довершал праздничный туалет.
– И чего он так старается? Всё равно завтра нам по развалинам бегать. Не на парад, чай, – не спросится с нас, – сказал, отрываясь от письма, маленький, рыжий разведчик Соколов.
Ефрейтор неодобрительно покосился на него:
– Ты вот напиши жене, что ты неряха. Раз праздник, должен быть как есть во всём параде и при регалиях, – ответил Цибин и с сожалением потрогал широкие голенища, разорванные осколком мины. – Мы в столице вражеской. Победители мы. На нас штатский немец смотрит. Ты об этом почаще вспоминай.
Интересная военная судьба у этих двух русских солдат, встреченных мной в Берлине. Ефрейтор Иван Цибин – снайпер, знаменитый не только в своем полку, но и в дивизии. У этого сибирского охотника на войне погибли два брата и сын. Он поклялся мстить за них и мстил, преследуя врага от Орла до самого Берлина. Снайперской своей винтовкой снял он свыше пятидесяти немецких солдат и офицеров, а сколько скосил в бою – не считал.
И вот вчера произошел с ним такой случай. Сквозь треск перестрелки услышал он детский плач, шедший откуда-то из щели между камнями. Цибин не понял слов чужого языка, он понял только, что зовут на помощь. И вот он перебежал от глыбы к глыбе по открытому месту, пополз к щели. В развороченном миной подвале он увидел убитую женщину – немку. Осколком ей разнесло череп. Около нее, прижимаясь к трупу матери, плакала 6-летняя девочка. Глыбы разбитого свода висели над ней, вздрагивая от каждого взрыва снаряда и угрожая упасть. Убедившись, что мать мертва, Цибин схватил ребенка и, прикрывая его своим телом, понес назад, в безопасное место. Немцы, сидевшие в развалинах дома напротив, открыли по нему стрельбу. Осколком мины Цибину разорвало голенище сапога. Но он, этот человек, у которого немцы убили трех близких людей, который был сам трижды ранен в боях, рискуя жизнью, спас ребенка.
Разведчик Соколов известен в дивизии как участник четырех великих битв этой войны. Он награжден медалями «За оборону Москвы», «За оборону Одессы», «За оборону Сталинграда» и «За оборону Советского Заполярья». У него два ордена Славы, – у этого маленького, сердитого человека, бывшего одесского грузчика, которого война сделала мастером-разведчиком и опытнейшим воином.
Всю ночь при свете сделанных из снарядов коптилок, которые и здесь, в Берлине, называли «сталинградками», в подвалах царила радостная предпраздничная суетня. Чистились, мылись, одевались.
Капитан Ежиков, командный пункт которого помещался в газовом отсеке бомбоубежища, весело потирал руки. Его радовало, что великий праздник у него встретят, как у людей, как на нашей далекой, любимой Родине. Он жадно расспрашивал о Москве, о новинках литературы, о пьесах, о том, как восстанавливаются разрушенные немцами города, и всё возвращался к этой своей мысли:
– А все-таки и мы отпразднуем! Скромно, но славно.
Под утро мы выбрались с ним наверх. С холма, с вершин каменных груд, перед нами открывался Берлин. Он был окутан дымом пожарищ. Большой, молчаливый, мрачный город. И казалось, что башни и шпили его, трубы его заводов, кружевные столбы антенн, темные зубья каменных развалин – всё это вздрагивает и трепещет от гула артиллерийской канонады. Мне вспомнились святые руины Сталинграда, закопченные и окровавленные камни сотен разрушенных немцами советских городов, которые привелось мне видеть в дни войны. И вот теперь развалины немецкой столицы сотрясались от залпов наших орудий.
– Я мечтал об этом дне все четыре года войны, – сказал капитан Ежиков.
Посыльный из штаба полка передал ему пакет. Это был боевой приказ: вместе с подошедшими самоходками батальон в составе полка должен был в 5.00 переходить в наступление. И через минуту, застегиваясь, подтягивая на ходу ремни, держа в руках автоматы, бойцы стали цепочками выбегать из подвалов. В час, когда в Москве, на Красной площади, происходил первомайский парад, батальон капитана Ежикова вел наступление в центральной части Берлина.
Берлин, 1 мая.
(По телеграфу.)
***
«Правда», 2 мая 1945 года
