С нею я стал немного чище и выше, поскольку она всегда будила во мне лучшие черты, звала вперед, поднимала над обыденностью. Конечно, я не сразу познакомился с поэзией этого русского гения, но строчки некоторых его стихов сопровождали меня с детства, да и само имя его было на слуху. Мне, деревенскому мальчику, были близки и понятны картины крестьянского быта, а также родной природы в его стихах, поскольку всё это каждодневно окружало меня. «Белая береза / Под моим окном / Принакрылась снегом, / Точно серебром..» – эта картина всегда была рядом, стоило только ранним зимним утром выглянуть в окно. «Поет зима – аукает, / Мохнатый лес баюкает…» Лес располагался в нескольких сотнях метров от нашего двора. И такой он был красивый и сказочный, особенно зимой, такой «гостеприимный и хлебосольный» летом, что мы, ребятня, больше летнего времени проводили в нем, чем в деревенской избе. Томик Есенина, белый кирпичик с голубыми звездочками снежинок на обеих сторонах обложки, я взял с трепетом в руки в год семидесятилетнего юбилея поэта. Тогда я учился в девятом классе и уже хорошо знал, что такое поэзия. К тому же я около года сам серьезно занимался стихосложением, поскольку «этот зуд во мне проснулся», и ровно через год первая большая подборка стихов десятиклассника с теплой напутственной статьей моего учителя Сергея Ивановича Кузнецова появится в праздничном номере суздальской районной газеты, которая выйдет к очередной годовщине Октября в синем цветовом исполнении. А чуть позже, в зимние каникулы, я поеду на областной смотр юных талантов, посвященный 50-летию Советской власти, где с чтением своих стихов о Родине стану дипломантом этого престижного, первого в моей жизни, творческого состязания. С этих пор и до конца учебы в родном городе, пока я не уеду из него, я стану обладателем совсем не обидного, а наоборот, значимого для меня прозвища – Поэт.
…Семидесятилетие поэта, пришедшееся на осень 1965 года, всколыхнуло культурную общественность страны, напомнило об этом удивительном самородке из русской глубинки, пробудило к нему интерес тех, кто молод и еще мало что слышал о поэте. Творчество его, как я уже обмолвился, было включено в программу изучения в последнем классе средней школы и внесено в программы экзаменационных курсов не только за десятилетку, но и при поступлении в гуманитарные вузы. По издательствам прошла волна, выплеснувшая на книжный рынок немало его сборников и литературы о нем. Тогда, в далеком шестьдесят пятом, я держал в руках увесистый, но небольшой по формату семисотстраничный сборник и радовался, сколько захватывающих вечеров меня ждет впереди! Именно вечеров, так как в домашней библиотечке Есенина, да и многих других авторов у меня пока еще не было, и я просиживал многие вечера в читальном зале городской библиотеки. Но я делал это с удовольствием, всякий раз с сожалением покидая последним уютный читальный зал. Вскоре у меня появился свой томик Сергея Есенина, подаренный мне одноклассницей. Это было издание первого послевоенного года – небольшая по формату книга, свободно помещавшаяся в кармане пиджака. Мелованная бумага, яркий шрифт, твердый переплет, старая орфография, в соответствии с которой слова «черт», «черный» и другие писались через «о», а «метель» – через букву «я»: «мятель». На задней обложке, на внутренней стороне, вверху, стоял штамп: «Лавка писателей». В издании были собраны почти все стихи поэта, и я, нося с собой на первых порах книгу и поминутно ее открывая, скоро знал уже их наизусть! Но и это не избавило меня от необходимости посещать читальный зал. Здесь, в районной библиотеке, я и встретился с девушкой, которая оставила заметный след в моей жизни. Я не могу сказать, что мы с ней не были знакомы. К тому времени судьба нас сталкивала несколько раз лицом к лицу. И я, и она, думаю, замечали, что при мимолетных встречах мы уделяем друг другу больше внимания, чем положено знакомым людям. Однажды на общегородском субботнике, проводившимся в сквере Ленина, мы с ней в паре сажали деревца. Она держала саженцы, а я прикапывал. Помню, мы рассуждали о поэзии Есенина. Он тоже был ее любимым поэтом. Она была младше меня на год и, соответственно, на один класс, но занимались мы с ней в одной классной комнате. Только я в первую смену, а она во вторую, поэтому стали чаще видеться на пересменках. Сидели, как оказалось, за одной партой. Это послужило началом нашей «переписки». Записки мы прятали в зажимах откидных крышек парт. Писали чаще всего четверостишия с намеками, передавали друг другу приветы, поздравления, пожелания, не забывая и о Есенине. Он был как бы нашим старшим братом и покровителем. Он познакомил и свел нас.
И в тот раз она забежала в читальный зал в сумерках хмурого осеннего вечера в накинутом на плечи пальто. Школа была напротив, через неширокую городскую улицу. Ей потребовалось уточнить какие-то строки из стихотворения нашего кумира «Тебе одной плету венок…». Встреча была короткой, но и в тот миг между нами проскочила искорка, воспламенив сердца. Пройдет немного времени, я закончу школу и мы станем встречаться почти каждый день. Мы будем уходить за город, читать друг другу стихи. Я ей – свои, она мне – Есенина, а бывало и наоборот. Мои стихи, посвященные ей, она знала наизусть. Это будет продолжаться до тех пор, пока я не уеду из города на учебу, чтобы потом никогда не вернуться на его старинные узкие улочки. А еще раньше произойдет наш странный и до сих пор до конца не понятый мною разрыв…В первый год я не поступил в институт и не очень о том сожалел. Как позднее я понял, была некая тенденция в те годы – будущих студентов пропускать через рабочее горнило. Пусть хоть год, но поработают, почувствуют жизнь. И если осталось желание учиться, то и карты в руки! Поэтому когда я поступал, то с удивлением увидел среди абитуриентов многих своих одноклассников. С двумя из них я буду учиться все четыре года в одной группе. Да и если быть честным до конца – мне не хотелось уезжать от нее. Возможно, это и было первой роковой ошибкой на нашем пути первой юношеской влюбленности. Я устроился на работу в ремонтно-строительную организацию, получил пару-тройку рабочих специальностей – для начала невысокого разряда, которые мне потом пригодились в жизни.
Поступая на литфак пединститута, я, чтобы основательно подготовиться, в начале лета рассчитался с работы, откуда меня не хотели отпускать, пока было неизвестно, поступлю ли. Но я был непреклонен. Я был уверен, что поступлю. Мне надо было уехать из города, где мне всё напоминало о прошлом. Помнится, менее чем за неделю до первого экзамена – сочинения, я поехал в лес за грибами. Их было много в то дождливое лето. Белые и подосиновики продавали на каждом шагу. Я приехал в березовые рощи и перелески – в края, где прошло мое безмятежное деревенское детство, – и без устали бродил по своим просторам до вечера. Мне тогда очень нужна была эта подпитка энергией от самой матушки-природы. Под шум берез, в одиночестве, я продумал немало сокровенных дум. Подвел итоги первого этапа пути, отчеркнул с грустью этот отрезок и смело глянул вперед, куда мне теперь шагать сколько Бог даст. Детство с отрочеством остались позади…В тот день я не раз мысленно возвращался к Есенину. Рощи вовсю разговаривали со мной «березовым веселым языком», и я его хорошо понимал. Созвучие сердец, гармония с природой явились тем благодатным материалом, который вылился из моей души несколько дней спустя.
Для сочинения было предложено три темы и среди них – «Мое любимое стихотворение». Для меня лучшего нечего было и желать. Я, конечно же, выбрал Есенина.
Мы теперь уходим понемногу
В ту страну, где тишь и благодать.
Может быть, и скоро мне в дорогу
Бренные пожитки собирать…
Определенное знание творчества поэта, проникновение через искренние и открытые стихи в его душу, недавнее общение с природой помогли мне передать всю светлую трагичность человека, предчувствующего неумолимый конец в этом мире. Светлую, потому что, обладая такой же светлой и чистой душой, он так же, по-светлому, воспринимал действительность своего недолгого пребывания на земле. Отсюда грусть, тоска и печаль по всему, что он оставляет, и счастье от того, что он дышал и жил на этой, пусть даже угрюмой, земле. Немного позднее он повторит этот посыл в стихотворении «Спит ковыль. Равнина дорогая…»:
Знать, у всех у нас такая участь,
И, пожалуй, всякого спроси –
Радуясь, свирепствуя и мучась,
Хорошо живется на Руси?
Думаю, что мне тогда удалось донести огромное человеколюбие, которым проникнуто стихотворение. Теперь, с высоты лет, мне виднее, на какой риск я шел, выбрав именно это произведение. Внешне его очень легко было в то время отнести к упадническим, проповедующим смерть стихам, омрачающим советскую действительность. Но, видимо, сочинение попало к умному и чуткому педагогу, который почувствовал мою искренность и оценил ее. Результаты первого экзамена стали известны, когда мы сдавали второй из них – историю СССР. Сотрудник приемной комиссии принес листочек с оценками, когда я, вытянув билет со странным вопросом «Москва – столица СССР», уже подготовился и сидел напротив преподавателя, излагая ему всё, что я знаю о столице нашей Родины. Он недолго слушал меня, доброжелательно улыбаясь, потом прервал словами: «Достаточно, я Вам ставлю пять! Кстати, – он взял листочек в руки, и у меня всё похолодело внутри, – за сочинение у Вас также стоит «отлично»! Так, в тот день, немного утомленным и очень счастливым, я возвращался домой, чтобы обрадовать родителей. Для них, простых рабочих, это была великая радость. На четвертом курсе института мы почти всё первое полугодие не учились, а «учили» других, проходя практику в старших классах городских школ. Это была не первая практика. На третьем курсе мы тоже в течение месяца практиковались в средних классах. Запомнился Чехов. Урок с разбором рассказа «Хамелеон». Сейчас повезло больше: в программе первого полугодия по литературе на этот период выпадало творчество Сергея Есенина. Последний урок будет итоговым и, как правило, открытым. Нужно тщательно готовиться.
Менее чем за неделю до этого мероприятия стало известно, что ко мне на открытый урок собирается прийти декан нашего факультета, специалист по творчеству Есенина Раиса Лазаревна Засьма, прозванная нами за участие в судьбе почти каждого студента, за заботу о нас «мамой Засьмой». Это известие добавило мне волнения и одновременно настроило на боевой лад. Пропадать, так с музыкой! Поэтому на уроке использовал всё, что было в то время из «наглядности» – от картин и плакатов до звуковых и музыкальных средств. Поддержали меня и дети – мои десятиклассники, активно, несмотря на присутствие незнакомых гостей, участвовавшие в обсуждении темы. Урок, эпиграфом к которому я выбрал строки поэта: «И мне – чем сгнивать на ветках – уж лучше сгореть на ветру», прошел хорошо. Такую оценку на разборе мне поставила наша «мама Засьма». Недолго пришлось мне учить грамоте сельских ребятишек. Не проходили в восьмилетней школе творчество моего любимого поэта. Да если бы и проходили, то мне надо было бы вести своих четвероклассников до старших классов. Над такими малышами мне дали классное руководство, им же я преподавал и литературу с русским языком. Остальные классы отдали моей будущей жене, чтобы добрать до полной ставки по зарплате, ведь в школе, куда нас направили по нашей просьбе и при помощи Р.Л. Засьмы, из девяти педагогов трое оказались словесниками. Мне вообще ставку набирали за счет немецкого языка в четырех классах.
Когда поступал в институт и сдавал на пятерки экзамены, я считал, что всех лучше подготовлен по иностранному языку, но вышло наоборот: его я сдал на «хорошо», набрав девятнадцать баллов из двадцати. И вот теперь знание языка мне очень пригодилось.Но через два года, когда уже вошел во вкус работы и сельского быта, судьба круто изменила мою жизнь. Первого сентября семьдесят четвертого я со школьной линейки был доставлен в райцентр, откуда вернулся поздно вечером, проработав этот день в качестве второго секретаря райкома комсомола. Я отвечал за идеологическую работу среди молодежи и считал, что не только лозунгами и на политзанятиях воспитывается патриотизм. Немаловажное значение имели все направления работы, взаимно переплетаясь и дополняя друг друга. И как человек, склонный к творчеству, старался задействовать сферу культуры, популярные средства эстетического воспитания: славные даты нашей истории, советские праздники, конкурсы, фестивали комсомольской песни и многое другое. Пропустить такую дату, как восьмидесятилетие со дня рождения Сергея Есенина, я не мог. В то время я уже активно печатался в районной газете, а иногда и в областных изданиях, выступая не только со статьями, но и со стихами.
Осенью 1975 года, незадолго до юбилея поэта, в лесных прогулках в редкие выходные дни у меня родилось стихотворение, посвященное поэту.
Задумаюсь и вновь увижу четко:
По утренней прохладе, в сентябре,
Сергей Есенин легкою походкой
Идет по белой роще на заре.
Его лицо красиво в свете алом,
Но вижу я печаль в его чертах,
И столько грусти в теплых и усталых,
В его совсем мальчишеских глазах…
Ему на плечи желтый лист слетает,
И слышу я, доносит ветерком:
«Отговорила роща золотая
Березовым веселым языком…»
Я слышу: он печально шепчет: «Осень…»
И ветер множит в роще голоса,
И, растворясь в тумане, он уносит
Багряный лист в волнистых волосах.
Когда бывает тяжело порою,
Когда в душе моей печаль и грусть,
Я только чуточку глаза прикрою –
И снова в белой роще окажусь…
Вечер удался на славу! Свободных мест почти не было. Девчонки-текстильщицы, приехавшие в наш город со всех концов Советского Союза, составлявшие почти половину его жителей и более одной трети районной комсомольской организации, от души приветствовали трогающие за душу искренние строки великого русского поэта. Искусно отпечатанный большим тиражом в типографии пригласительный билет с отрывком из моего стихотворения я храню до сих пор. Я всю жизнь мечтал побывать в есенинских краях. К тому же мы «соседи». По дороге из Владимира до Рязани три часа пути, а до Константиново – еще меньше. Но как-то всё не получалось. И вот однажды, когда я уже работал первым секретарем райкома, обком собрал нас и повез в Рязань за опытом: других посмотреть, себя показать. Конечно, объехать Константиново мы никак не могли. В аккуратном, чистом и ухоженном домике в три оконца мы притронулись к вещам, которые помнят прикосновение рук поэта, подышали его воздухом, полюбовались заокскими далями. Я от имени нашей группы оставил благодарность в гостевом журнале землякам поэта за сохранение памяти о великом сыне России. Сергей Есенин идет со мной по жизни как старший друг, хотя я старше его более чем в два раза. Но я черпаю в его стихах вдохновение, сверяю по ним свои мысли и чувства, его стихи всегда со мной: в изголовье у кровати – дома, на гостиничной тумбочке – в командировках, в электричках и автобусах – в поездках. Вся жизнь в движении, а иначе нельзя, потому что движение и есть сама жизнь. В день рождения Сергея Есенина поеду в Москву, где собирают финалистов учрежденной год назад одним из стихотворных порталов премии «Русь моя». За дипломом, подтверждающим высокий статус продолжателя есенинских традиций в своем творчестве. Я намеренно оборвал заголовок статьи, убрав перечисление всего на свете, на что излил свою любовь поэт. Этим я расширил область, на которую распространяется его любовь. Он любил всё, и в первую очередь – жизнь во всех ее проявлениях. Любя всё и торопясь жить, он обогнал время, спрессовав положенные ему дни в три десятилетия. Поэтому он был любим, любим всеми и понятен сейчас, почти сто лет спустя. Таким же любимым и понятным останется он через столетия для новых поколений русских людей.
Все мы, все мы в этом мире тленны,
Тихо льется с кленов листьев медь…
Будь же ты вовек благословенно,
Что пришло процвесть и умереть.
