Последним аргументом для меня послужило присланное недавно в наш Обком КПРФ письмо из Петербурга, честно говоря, для меня лестное. Ровно полвека назад Западно-Сибирское книжное издательство выпустило мою книжку «Путь к «Битве», посвященную жизни и творчеству нашей землячки Галины Николаевой (Волянской), автору «Битвы в пути», романа, который многие считают вершиной социалистического реализма. В моей книжке, рассказывая о детстве будущей писательницы, я упомянул ее родственника, Макария Трофимовича Самохвалова, томского купца, в доме которого (томичи хорошо знают это здание, ныне занимаемое Институтом курортологии) некоторое время жила маленькая Галя. Вообще-то о М.Т. Самохвалове стоило бы рассказать отдельно – очень уж своеобразными были тогдашние томские предприниматели, от откровенных разбойников до выдающихся меценатов, но сейчас меня волнует особая сторона. Оказывается, этот золотоискатель и коммерсант приходится еще и прапрадедушкой моей питерской корреспондентки Анны Горцевой. Вдумайтесь. Не братом-дядей, а родственником, так сказать, четвертой степени удаленности. В письмах своих родных Анна обнаружила упоминание о моей книге, но найти ее не может. Ее отец, правнук Макария Трофимовича, погиб, когда она была еще маленькой, а его родители умерли «еще до моего рождения, поэтому расспросить мне совсем некого. Ваша книга дала бы мне неоценимый материал для дальнейшего исследования истории моей семьи».
Конечно, я найду способ помочь праправнучке человека, о котором когда-то писал, но думаю я совсем о другом. Так сказать, «что он Гекубе, что ему Гекуба?». Да ведь эту женщину интересует вся ее семья, она, несомненно, понимает, что семья есть основная ячейка человеческого общества, не будет крепких больших здоровых семей – не будет ни здорового общества, ни сильного государства. Правда, мне иногда кажется, что нынешних публицистов-моралистов гораздо больше интересуют разводы, установление отцовства, разного вида «клубничка» и пр., вплоть до однополых браков с их последствиями. А семья – это чуть ли не какое-то наследие «Домостроя».
Ничего не зная об Анне (даже ее отчества!), я понимаю, насколько она выше многих телевизионных звезд, насколько ее личный интерес к истории собственной семьи в принципе важен для всех нас. Более того, я думаю (неужели ошибаюсь?), что большинство жителей моей страны чувствуют, что основы настоящего уважения к родине находятся в уважении к собственной семье.
И многие что-то уже делают. Вот пример другого рода, начавшийся для меня с телефонного звонка из Твери (от Томска – всего 2 932 километра по геодезической или 3 711 на автомобиле). Мне звонил Алексей, сын дочери политрука полковой школы 78-го Томского артиллерийского полка С.А. Артемьева, осужденного в 1937 году на длительный срок тюремного заключения и скончавшегося в 1942 году в тюрьме. Много лет спустя Алексей женился на внучке «врага народа». Я поставил два эти слова в кавычки, ибо суд установил отсутствие состава преступления в действиях Семена Алексеевича и полностью его реабилитировал. Современникам ХХ съезда КПСС – родственникам реабилитированных было достаточно справки, выданной судебными органами, но сегодня их внукам и правнукам кроме морали стали интересны и подробности. И Алексей написал в Томск. Ему ответили, что да, с документами можно познакомиться, приезжайте. Но я не зря назвал расстояние, которое надо проехать, и тем более не решился назвать соответствующие цены. А внук реабилитированного обратился к сыну другого реабилитированного, т.е. ко мне, с просьбой помочь. Не могу сказать, что все удалось сделать очень уж быстро, но вскоре я уже вновь, как подшучивают мои друзья, «сидел в застенках КГБ», читая уголовное дело №П-4697, чтобы подробно написать Алексею о том, что произошло много лет назад. Впрочем, Алексею все равно бы кто-то помог, не я, так кто-либо иной. И пишу я об этом ради утверждения о том, что, несмотря на ковид, рост безработицы, цен на питание, на коммунальные услуги, несмотря на прочий негатив, в России возникло и развивается движение в защиту и укрепление семьи и памяти о ней, столь свойственнее нашему народу и столь важное при нынешнем состоянии страны и общества. Мы часто повторяем: «Никто не забыт, ничто не забыто!» Да, но не только во всероссийском масштабе, но и в нашей семейной памяти. Если хотите – ищите где-нибудь национальную идею, но все же сначала расскажите о ваших дедах и прадедах с материнской и отцовской сторон, может быть, знание жизни своей семьи, память о ней в разных ее формах и есть национальная идея нашего народа? Так вот, мне представляется, что в обществе в последние годы этот интерес к собственным семьям, не замыкающийся на «папа-мама-я», стремительно возрастает, включая интерес еще к двум-трем слоям вверх («пра-», «пра-пра-» и далее) и к широчайшим разветвлениям в сторону дядей, тетей, тестя с тещей, свекра со свекровью, шуринов, золовок, зятьев, невесток, деверей, снох, сватов, кузенов с кузинами и как там ещё они называются, родные и близкие наши.
Мой личный пример имеет несколько особый, но пока остающийся массовым, источник. Март 1937 года, Ленинград, мне девять лет, маме, инженеру радиостанции им. Коминтерна – 39, папа, как мне известно, в длительной командировке, а мы с мамой едем в Вятку. Почему? Зачем? Каким-то непонятным образом я понимаю, что некоторых вопросов задавать не надо, часть из них я задал в 1942 году, вступая в комсомол, часть позднее, когда меня куда-то выдвинули, а потом задвинули обратно – не хватало у меня кристальной чистоты.
Удивительно (тогда!), но нас никто не провожал, кроме сестры Нюры, студентки судостроительного техникума. Я не знал, что маме объяснили – дочь ни при чем, товарищ Сталин сказал, что дети за грехи своих родителей не отвечают, пусть учится. Через месяц сестра прислала телеграмму – из техникума исключили, ссылают в Среднюю Азию, к маме не пускают. Не знал я и о том, что маме предложили выбор – отдать меня в детдом или взять с собой в ссылку. У мамы было много подруг, особенно по Институту им. Бонч-Бруевича, где она училась в составе «профтысячи», еще больше всяких родственников, но на вокзал никто не пришел. Неудивительно (тогда, сегодня этому мои собеседники не верят!), но мы уезжали в купейном вагоне скорого поезда, никаких чекистов с винтовками тоже не было, и я подхожу к главной мысли этих записок. Все было внешне благопристойно, кроме понятного мне сегодня и нисколько не осуждаемого поведения близких нам людей. Мало ли что. Они не хотели рисковать. И я лишь через двадцать лет, служа в РККА, узнал, что, оказывается, у меня есть замечательные родственники, и понемногу стал с ними знакомиться. Вы понимаете нелепость написанного? Ведь с дядями, тетями, двоюродными братьями и сестрами люди не знакомятся, они просто родные и близкие так сказать, изначально и непрерывно. Но «прервалась связь времен…». Того, что должно составлять солидную часть детства – жизнь в семье – у таких, как я, не было. У меня появились многочисленные новые друзья, никто меня не обижал и не дразнил, только родные куда-то делись. В этом смысле миллионы людей были лишены детства.
Ныне много пишут и говорят о репрессиях. Были они или нет, много погибло или совсем ничтожное число. Не хочу думать об этом. Для меня число громадно – один. Один мой отец. И этот факт, сопоставим по своему воспитательному результату с еще большим народным горем – мои сверстники, ребята чуть постарше или помоложе, воспитывались в семьях отцов, павших за Родину. И как бы кощунственно это ни звучало, скажу, что в нашей деревне не было различия между детьми, знавшими (или не знавшими), что папа не пишет, ибо у него десять лет без права переписки (какое все-таки варварство, какому злодею принадлежит это условие и эта формулировка, заменяющая слово «расстрел»?), и детьми, которым папа уже не пишет, ибо последним письмом была похоронка. Было единство мысли – папы нет и у меня, и у тебя. Это ведь были не «неполные семьи», как говорят сегодня, а семьи полные одинакового горя.
О трагедии безотцовщины написано немало, и я не собираюсь дополнять эту библиотеку мыслями о ней, ничего нового я не скажу. Но хорошо понимаю, что одной из драматических сторон жизни советского общества постепенно стало сужение понятия семьи, моей большой и дружной семьи, понятия родных и близких, одним из следствий чего бесспорно проявилась чисто нравственная сторона – озлобленность, зависть, раннее сексуальное взросление, детская преступность и т.д.
Несомненно, свою негативную роль сыграла и феминизация школ, возникшая прежде всего из-за ухода на фронт учителей-мужчин. Я отчетливо увидел это, занимаясь историей физико-математического факультета своего пединститута. До войны юноши составляли если не большинство, то все же почти половину контингента нашего факультета, после войны мы стали такими же, как литературный и исторический – одни девчата.
Но все это, надеюсь, в прошлом. И если я не ошибаюсь, народ наш находится на правильном пути, ибо этот путь естественен, благороден, перспективен. Еще Аристотель сказал, что всякая семья составляет часть государства. А один из средневековых мудрецов заметил, что беспорядок в обществе является результатом беспорядка в семейной жизни. Согласны с этим наши власти? Вот в этом глубоко сомневаюсь. Чем разрозненнее люди, чем слабее семьи, тем легче ими управлять, тем проще обманывать, ведя их в никуда. Поэтому власти не просто ничего не делают, но и не хотят малейшего движения в этом направлении. Оно, по-моему, активно развивается в нашей стране, так сказать, снизу, от самого народа. А я остаюсь неисправимым оптимистом, уверенным в нашем будущем.
