Вспоминается военное детство. Тихая, полутемная хатенка, тускло освещенная каганцом, в глухой деревушке Абрамовке.
Но ярче всего вижу родное лицо своей мамы – Марии Прокофьевны Сенько – в окружении нас, четверых детей. Ее черные, тяжело свисающие с плеч косы, строгие, задумчивые глаза… Свободного времени у нее не было, но все же, улучив момент, она садилась в кругу детей и говорила о воюющем отце. Ласковая, притихшая, родная…
– Ничего, дети! Всё переживем. Кончится война. Придет папа – и тогда уж мы заживем!..
И тоскливо, нудно тянулись тяжелые дни, похожие один на другой. Дни, полные тревог, ожиданий и надежд.
Вместе с другими женщинами мама бралась за любое дело: рыла силосные ямы, пасла отары овец, в зимнюю стужу с заснеженных полей подвозила на животноводческую ферму солому… Да мало ли чего только не пришлось испытать самоотверженным русским солдатам!..
Женщины 40-х годов. Иногда я закрываю глаза – и передо мной проплывают ваши усталые, угрюмо-скорбные лица. Сколько вас было – известных и безымянных – Анн, Марий, Клавдий, Прасковий, Евдокий, взваливших на свои плечи непосильное бремя войны!.. Не жалуясь на боль и усталость, несли вы его до победы, несмотря на недосыпание, голод, похоронки… И выстояли! Потому что, останавливаясь на минутку и устремляя с надеждой взгляд в будущее, вы видели грядущий День Победы. Быть может, сами и не сознавая этого.
Много лет прошло с тех пор. Не один раз шуршала листвой сорная осень, расстилала свои пушистые покрывала зима. Не раз хмурилась и снова улыбалась разноцветная кокетка-весна. Десятки послевоенных советских весен торжественно прошагали по нашей планете, неся миру радость, улыбку, добро.
В моей пестрой жизни было много разных событий, но они бессильны стереть из памяти прошлое. Как часто, где бы я ни был, ко мне пришлепывает босыми, неустойчивыми ногами суровое, почти младенческое детство. Под его наивно-доверительный шепот я погружаюсь в далекий, безвозвратно ушедший мир, потому что он связан для меня с самым дорогим человеком. В такие минуты, помню, меня всегда звал отчий дом. И вот уже нет силы, способной удержать меня в этом неотвратимом стремлении.
Нетерпеливо иду знакомой с детства улицей родного села Логиновка. Мелькают разноликие дома. В самых скромных и неказистых живут оставшиеся участники Великой Отечественной войны и их вдовы. В одном из них меня всегда ждут. Я знаю наперед, что каким-то чудесным материнским инстинктом, угадав приближение сына, одиноко застынет у ветхой ограды мать, жадно вглядываясь в твое лицо. В такие минуты, как в детстве, хочется положить свою голову на плечо этого бесконечно родного человека и, как в детстве, рассказать обо всех радостях, успехах и неурядицах.
Невольно замедляешь ставший почему-то неверным, как у блудного сына, шаг и низко склоняешь голову. Потом твой взгляд встречается с материнским – близким, требовательным, простым, спокойным и мудрым. Чуть тревожным и вопрошающим. И твои от чего-то зачесавшиеся вдруг глаза спешат высказаться: «У меня всё хорошо, мама!»
А уезжая, опять и опять видишь сухонькую, неотрывно глядящую тебе вслед и, увы, заметно постаревшую за последние годы фигурку матери. И вдруг понимаешь, что безвозвратно улетело от тебя беззаботное детство, прошагала резвоногая юность, ушла молодость. Явилась старость.
В первые годы наступившего века моей мамы не стало. Тихо и незаметно, всё предусмотрев и обговорив, она покинула нас. Стираются в памяти, растворяются с уже остывающей жизни многие события и даты, но до самой последней минуты я сохраню в себе облик женщины, сумевшей пронести тепло родного очага сквозь вереницу невзгод и испытаний.
И процитирую Лилию Бехтереву:
Мы по взорам святым узнаем этих женщин.
По устам и рукам, что так много смогли…
Подари ей слова, чтобы сердце болело поменьше.
Поклонись, поклонись ей до самой земли.
г. Омск
