Он сделал это с хорошо отрепетированной небрежностью, почти мимоходом, но прекрасно сознавая, что случившееся только за три дня до того на полигоне Аламогордо изменит ход мировой истории. Он знал Сталина несколько дней – встреча проходила в Потсдаме, пригороде Берлина, а Трумэн недавно стал президентом Соединенных Штатов после смерти Рузвельта, – и, конечно, был прекрасно осведомлен о силе и хитрости своего собеседника. По некоторым источникам, это заявление было согласовано с Черчиллем, в том числе и для того, чтобы пронаблюдать за реакцией Сталина. Оба хотели проверить уровень осведомленности советского лидера в этом вопросе.
Заявление Трумэна было, в сущности, угрозой: знайте, что отныне и впредь наш диалог будет развиваться в зависимости от соотношения сил, совершенно иного, чем то, которое было в Ялте. Начиналась «атомная дипломатия». На самом деле фраза Трумэна была тщательно выверена и оставляла в тайне характеристики оружия. Он не сказал ни о том, что речь идет о бомбе, ни о том, что это бомба атомная. Он хотел донести до своего собеседника простую и резкую мысль: «С сегодняшнего дня преимущество за нами». И, конечно, он был убежден, что преимущество это огромно и будет существовать долго, может быть, всегда. Сталин остался невозмутим. Не задавал вопросов, не попросил разъяснений. Но уловил политическое и военное значение сказанного. Когда заседание было прервано, он, отвечая Вячеславу Молотову, своему министру иностранных дел, который, разобравшись в ситуации, сразу же заметил, что на Западе намерены «набавить цену», – воскликнул: «Они ее всё-таки набавили… Надо сегодня же поговорить с Курчатовым и сказать ему, что нужно ускорить нашу работу». Не исключено, что в тот момент Сталин знал больше, чем даже Молотов мог себе представить.
Действительно, 16 июля, за восемь дней до разговора с Трумэном, Клаус Фукс – немецкий физик-коммунист, один из главных участников проекта «Манхэттен», – лично присутствовал при взрыве на Аламогордо и после этого, 19 июля, отправил в Москву подробный отчет на тридцати трех страницах с детальным описанием ядерного оружия – деталей его конструкции и его действия, которое он мог наблюдать лично. Чего Сталин не мог знать, так это того, что всего через 13 дней можно будет непосредственно наблюдать тот огромный разрыв, который отделил Россию от Соединенных Штатов. 6 и 9 августа два японских городка, Хиросима и Нагасаки, будут уничтожены за несколько секунд.
Советские атомные исследования в тот момент на тысячу миль отстояли от решения проблемы, внезапно вставшей перед Сталиным. В 30-е годы шли исследования в атомной области, но, несмотря на то, что, как свидетельствуют события, квалификация русских ученых была очень высока, перед Второй мировой войной Москва могла рассчитывать главным образом на Институт радиологических исследований в Ленинграде, которым руководил профессор Абрам Иоффе. Конечно, политическое руководство страны, высшие верхи Коммунистической партии, ведя войну, сосредоточивали внимание на неядерном оружии, на проблемах снабжения, на танках. Они не думали о новом оружии. Главным образом они требовали от своих ученых сосредоточиться на радарных технологиях, на быстром усовершенствовании защиты от морских мин, на военном судостроении, на улучшении наземной военной техники. Возникала идея об «урановой бомбе» (такой термин использовался тогда), но не давалось никакого приоритета исследованиям в этой области.
К этому добавилась катастрофа Советской армии в первые месяцы войны, имевшая немедленным последствием эвакуацию на восток и на север основных промышленных предприятий, проектных и исследовательских учреждений – с их привычных мест в европейскую часть Советского Союза. Руководители, ученые, технические специалисты, рабочие переезжали в великой путанице вместе с фабриками, лабораториями и оборудованием. Существовавшие между ними связи стали проблематичными и совсем прервались на недели и месяцы. Иоффе, например, был перевезен из Ленинграда в Казань вместе со всем персоналом своего института. Из советских архивов, недавно открытых, выясняется, что об атомном вопросе руководству партии, т.е. Сталину, было доложено осенью 1941 года. Доложил Лаврентий Берия, тогда руководивший НКВД, т.е. Народным комиссариатом внутренних дел – верховным руководством всех советских спецслужб. Как сообщил Берия, выяснилось, что в Великобритании и Соединенных Штатах ведутся передовые исследования о военном применении атома. Сведения доставил «агент из Соединенного Королевства», он рассказывал о возможности создания взрывных устройств, эксплуатирующих энергию ядра, и о том, что эффект их использования «примерно в тысячу раз превышает эффект не атомных бомб того же веса». Никогда не была достигнута ясность относительно личности советского агента, передавшего эту информацию, но содержание его сообщения было признано в Москве вполне достойным доверия и чрезвычайно интересным.
В свете этой информации физик и академик Георгий Флеров написал в апреле 1942 года встревоженное письмо Сталину, убеждая его, что необходим быстрый поворот в сторону атомных исследований. Флеров уже давно был убежден, что немцы уже на пути к созданию «урановой бомбы». Кроме того, он пришел к выводу, что не только немцы, но и англо-американцы продвигаются в том же направлении: ему внушил подозрения тот факт, что все главные научные журналы в последние годы непроницаемо молчали о развитии ядерной физики. Ему казалось, что это молчание изобличает существование исследований, которые держат в секрете.
Всё это доказывает, что Сталин уже некоторым образом был в курсе существования на Западе атомного проекта, когда получил сообщение Трумэна. И что, следовательно, ясно понимал военное и технологическое отставание Советского Союза, может быть, даже возможность серьезной военной угрозы. Как мы знаем, планы атомной атаки на русские города, предполагавшие уничтожение миллионов людей, уже готовились, и основой этой подготовки было именно новое оружие, о котором заявил Трумэн. Вероятно, именно из-за письма Флерова вспыхнула настоящая тревога. Был основан Государственный комитет обороны, членами которого стали, по личному распоряжению Сталина, лучшие советские умы; среди них – Петр Капица, Абрам Иоффе, Виталий Клопин, Владимир Вернадский и, конечно, Игорь Курчатов, которому Флеров предложил руководить коллективными исследованиями группы. Но в тот момент были насущные приоритеты, навязанные военным положением. Немецкая армия наступала, уверенная в победе, и была на пути к завоеванию Сталинграда. Красная армия отступала на многих фронтах, сопротивлялась с трудом и с большими потерями. Сталин не только не был уверен в исходе войны, но и вынужден был подчиняться категорическим и насущным требованиям обстоятельств. Его мнение было определено настойчивостью другого физика, которого он сам назначил консультантом Государственного комитета обороны, – Сергея Васильевича Кафтанова. Именно этот последний, как оказалось, сделал выводы: «Если немцам удастся предприятие по созданию урановой бомбы, они получат решающее преимущество». И Сталин отвечал еще с сомнением: «Надо будет ее себе обеспечить».
Шел 1942 год, и, конечно, среди присутствовавших на том совещании немало было тех, кто очень сомневался в успехе этого предприятия. В том числе выражали смущение и сомнения Петр Капица и сам Игорь Курчатов. Но было принято важнейшее решение: вся внушительная система советской разведки, агенты в Берлине, Лондоне и Нью-Йорке получили приказ чрезвычайной важности – требовалось приложить все усилия, чтобы собрать всю возможную информацию об исследованиях и инициативах противников и союзников в атомной области. В то же время были приняты чрезвычайные меры предосторожности в отношении советских ученых. Как для их защиты, так и для того, чтобы их удаление от публичной жизни не вызвало подозрений у спецслужб противника. Как доказывают последующие события, советская разведка оказалась существенным, если не решающим компонентом успеха. В тот момент советские агенты в Лондоне уже получили важнейшую секретную информацию, используя ресурсы Клауса Фукса, немецкого физика, симпатизировавшего Советскому Союзу, который стал впоследствии одним из самых блестящих умов проекта «Манхэттен» – так назывался американский план по созданию первой в истории человечества атомной бомбы.
Усилия, потраченные на разведку, вполне оправдали себя. Решающие результаты были получены прежде всего в Лондоне. Москве удалось ознакомиться с результатами теоретических работ сверхсекретной группы ученых, работавших в так называемом комитете MAUD, который около 1940–1941 годов пришел к выводу, что лучшим способом производства атомного оружия будет газовая диффузия урана-235… Британцы подошли вплотную к выводу, что возможность ядерного синтеза урана-235 была открыта нацистской Германией по крайней мере за три года до того, в берлинском Институте кайзера Вильгельма. Вероятность того, что это открытие приведет к созданию атомной бомбы, уже считалась очень высокой. Но вопрос, как достичь этого результата, оставался открытым.
Комитет MAUD расчистил путь, подсказав, что надо отложить как производство плутония, так и путь термической диффузии, как электромагнитный метод, так и применение центрифуги. Годы исследований, неистовая работа лучших умов потребовались, чтобы прийти к этим решениям. То, что советские ученые, занимавшиеся еще предварительными вопросами и стоявшие на перекрестке в самом начале пути, получили в свое распоряжение эти данные, сильно сокращало этот путь. В самом деле, русские физики шли одновременно по всем дорогам.
…Возвращаясь к Берлинско-Потсдамской конференции, Сталин принял решения, необходимые, чтобы одолеть этот «бег наперегонки со временем», который должен был любой ценой восстановить равновесие. Атомная бомба заново начертила карту мировой власти, и это сознавали все – в Вашингтоне, в Лондоне, в Москве. Советский Союз только что выиграл Вторую мировую войну и оказался перед перспективой уничтожения. Таковы были политические, стратегические, психологические обстоятельства, в которых началась операция «Бородино». Так ее назвал Сталин. Бородинская битва предрешила исход русской кампании Наполеона Бонапарта и предопределила его поражение. Как мастерски показывает в «Войне и мире» Лев Толстой, эта битва завершилась в сущности на равных. Но потери, понесенные французской армией, трудности снабжения, огромность пространства, в котором оказался затерян Наполеон, последующий пожар захваченной Москвы, невозможность добраться до армии, которой командовал генерал Кутузов, избегавший столкновений, надвигающаяся русская зима вынудили французского командующего пуститься в разрушительное отступление. Вероятно, Сталин хотел этим названием предначертать для себя и для России желанную победу. И создал предпосылки для нее. Кирпичи, положенные в основание этого предприятия, все были существенно важны, необходимы, чтобы предрешить исход операции. Главным был Лаврентий Берия. Ему вручили буквально всю власть. Будучи народным комиссаром внутренних дел – главой НКВД, он доказал свою железную решимость достигать целей, доверенных ему Сталиным. Это именно он создал лагерную вселенную, которая воздвигла советскую военную и промышленную машину, приведя ее к победе. Он мог поставить себе на службу по своему приказу все бригады заключенных, которые сам и формировал. Никто лучше его не умел добиваться своей цели, используя и патриотическое чувство, и чувство страха. Он никогда не сомневался в тех приказаниях, которые исполнял.
Никакое колебание не дозволялось. Тот, кто ошибался, немедленно расплатился бы за это, Сталин знал этого человека и не сомневался в нем.
Сразу же установилась безусловная дисциплина, а второй была политическая и научная составляющая. Руководить операцией «Бородино» помимо Берии были назначены два политика – ключевые фигуры как в смысле занимаемых постов, так и по своей верности начальнику: Георгий Маленков, секретарь, хотя и формальный, Коммунистической партии, и Николай Вознесенский, глава Госплана. И перед физиками Петром Капицей и Игорем Курчатовым поставили задачу указывать всей группе приоритетные требования: когда и какие нужны люди, материалы, аппаратура и соответствующее финансирование. Третьим «кирпичом» был «неограниченный бюджет». Этот инструмент мог появиться только в социалистической системе, будучи не только недопустимым, но и непостижимым ни для кого рассуждающего в терминах прибыли. Его изобретателем тоже был Сталин: «Просите всё, что вам нужно для достижения цели, вам дадут». Кажется, эти слова он сказал лично Курчатову, но Берия не нуждался в том, чтобы ему напоминали. Другими словами, участники операции «Бородино» не были ограничены в средствах. Для них государственное планирование отменялось и заменялось их решениями. Нельзя было тратить время на поиски денег, людей, машин. Достаточно было поднять телефонную трубку – и любая вещь доставлялась самым кратким путем и любой ценой. Все члены команды считались и считали сами себя «солдатами новой научной войны». Патриотизм был скрепляющим цементом. Они верили в миссию, которую им предстояло выполнить.
Четвертым кирпичом этой конструкции была, несомненно, совокупность структур внешней разведки. Человеком, который ими руководил под начальством Берии, был Павел Судоплатов.
Остался открытым, в том числе для русских историков, вопрос, какой вес имела в создании первой советской атомной бомбы информация, добытая различными внешними «агентурами». Ответить однозначно на этот вопрос трудно. Конечно, операция «Бородино» была осуществлением неохватной программы, которое позволило добиться результата всего за четыре года, в котором участвовали десятки миллионов людей: ученые, инженеры, рабочие, немецкие военнопленные, хотя они и были иностранцами, простые советские заключенные – русские и других национальностей, посаженные по политическим мотивам и извлеченные из лагерей. Массы людей, полных энтузиазма, вместе с простыми людьми, действовавшими не сознательно и не по убеждению, многие из которых были настроены враждебно. Очень значительная их часть участвовала в этом предприятии, не зная его цели. Только узкий круг ученых и политиков сознавал огромную важность того, что они пытались сделать. Еще более тесный круг – о точном числе людей, в него входивших, не сообщается до наших дней – информаторов высокого и высочайшего научного уровня играл в проекте ключевую роль. Многие из этих последних даже не были ни русскими, ни советскими людьми. Они были антифашистами по своим убеждениям, во многих случаях убежденными коммунистами, добровольно сражавшимися на стороне Советского Союза. Они поступали так по идейным соображениям, рискуя жизнью и личной свободой (Клаус Фукс, немец, был одним из них, вероятно, самым важным).
Кроме того, аналогичными мотивами, хотя и другого содержания, руководствовались многие ученые, работавшие над западными атомными проектами. Эти люди в большинстве своем стояли на левых и антифашистских позициях и симпатизировали Советскому Союзу, считая его главной заслугой победу над нацизмом и фашизмом. Они прекрасно понимали, какая опасность раньше или позже возникнет, если только одна из сторон будет владеть атомным секретом. Они считали, что только полное равенство во владении недавно открытой энергией сможет поддержать равновесие сторон и избежать ядерного столкновения, которое представало перед ними как чудовищный поворот истории. Эти мысли и сомнения волновали умы итальянца Энрико Ферми, немецко-американского физика Альберта Эйнштейна, венгра Лео Сциларда, англичанина Джозефа Джона Томсона и Джеймса Чедвика, датчанина Нильса Бора, француза Жолио-Кюри. И руководитель проекта «Манхэттен» Роберт Оппенгеймер, как признавался он сам впоследствии, испытывал ту же тревогу. Никто из них не выдавал секретов, хотя некоторым из них потом пришлось защищаться от обвинений в этом (в том числе тому же Роберту Оппенгеймеру, ставшему жертвой охоты на ведьм).
Но другие, чувствуя то же беспокойство, решились действовать и разделить свои знания, открытия западных лабораторий, в которых они работали, с советскими учеными, и для этого, минуя советских агентов, сами становились по убеждению советскими агентами. Самую важную роль в этом ряду сыграл именно Клаус Фукс. Через много лет, когда Советский Союз прекратил свое существование, физик и академик Юрий Харитон признал, что первое советское атомное оружие было сконструировано на основе чертежа американской атомной бомбы, полученного от Клауса Фукса. И напомнил, что, когда Сталин вручал высшие советские награды главным участникам этой эпопеи, то сказал: «Если бы мы опоздали хоть на год, на полтора года, вероятно, мы сами подверглись бы такому удару».
29 августа 1949 года первая советская атомная бомба на обогащенном уране взорвалась на семипалатинском полигоне в Казахстане. Ее кодовое название было «Первая молния».
Равновесие было восстановлено.
Выпускается с июля 1956 года
