Холодная война и вызванная ею гонка вооружений отвлекала средства от мирного строительства, задерживала темпы решения острой жилищной проблемы в городах, тормозила развитие сельского хозяйства и благоустройство деревни.
Кроме того, холодная война отравляла атмосферу в стране. В обстановке идейно-политической конфронтации нарушения законности, а то и административные проступки и даже ошибки людей нередко истолковывались как изменнические. По этой причине факты коррупции и взяточничества в партийном руководстве Грузии, расхищение трофейного имущества некоторыми советскими военными в Германии, фальсификация статистических данных о выполнении пятилетнего плана, а также избирательных бюллетеней на партийных выборах истолковывались как действия заговорщиков, и их расследовали сотрудники Министерства государственной безопасности.
Жалоба кардиолога Лидии Тимашук по поводу ошибочных методов лечения А.А. Жданова была использована для версии о заговоре, в результате которого был якобы отравлен не только Жданов, но также ряд других советских руководителей. В сочинении этих версий усердствовали даже отдельные члены Политбюро, стремившиеся дискредитировать своих конкурентов. Следствием этого стал арест группы кремлевских врачей, включая лечащего врача Сталина Виноградова, что лишь способствовало ухудшению состояния здоровья вождя в последний год его жизни.
Следует также учесть, что после окончания войны физическое состояние Сталина постоянно ухудшалось. Сталин стал страдать от повышенного давления и, по совету врачей, даже избавился от своей вечной привычки, бросив курить. И все же внезапные приступы головокружения не прекращались. По свидетельству А. Рыбина, однажды он «чуть не упал от головокружения. Туков (охранник) успел поддержать. Порой с трудом поднимался по лестнице в свой кремлевский кабинет. И как-то невольно пожаловался Орлову (другой охранник): «Чертова старость дает о себе знать».
Начиная с 1946 г. простуды, а также желудочные заболевания с высокой температурой нередко выводили его из строя на целые месяцы. Сталин стал задумываться о своей скорой кончине. Впервые он сказал об этом на Ялтинской конференции. Во время встречи с Тито и другими югославскими руководителями в мае 1946 г. Сталин повторял: «Я долго не проживу… Физиологические законы не отменишь». Молотов говорил Чуеву, что «после войны Сталин собирался уходить на пенсию», так как «был переутомлен». Он утверждал, что это стало сказываться на его работоспособности. Многие документы оставались подолгу неподписанными. «Он был Председателем Совета Министров, а на заседаниях Совета Министров председательствовал не он, а Вознесенский. После Вознесенского – Маленков».
Сталину явно стало трудно вникать во все детали государственных дел, как это было свойственно ему прежде. Видимо, по этой причине некоторые решения, принятые им в последние годы жизни, оказались непродуманными и поспешными. Так, хотя Сталин не раз сдерживал попытки руководства КНДР нанести по Южной Корее превентивный удар, 15 мая 1950 г. он направил в Пхеньян телеграмму, в которой одобрил такие действия северокорейского руководства. Последующие события показали ошибочность этих действий.
Спад в работоспособности Сталина трудно было не заметить. На протяжении семи с лишним послевоенных лет он выступил на широкую аудиторию лишь два раза – на собрании избирателей 9 февраля 1946 г. и на заседании ХIХ съезда КПСС 14 октября 1952 г., да и то с короткой речью. Он даже не выступил с ожидавшейся от него речью в ответ на многочисленные поздравления в его адрес во время празднования его 70-летия 21 декабря 1949 г. в Большом театре. В отличие от предвоенных лет Сталин не участвовал в проведении широких встреч с трудящимися различных отраслей производства. Состояние здоровья Сталина, очевидно, привело к тому, что съезд партии, который должен был в соответствии с уставом состояться вскоре после окончания войны, откладывался из года в год и был созван лишь в октябре 1952 г. Видимо, по этой же причине пленумы ЦК созывались крайне редко. Единственные официальные мероприятия, которые проводились регулярно, – ежегодные сессии Верховного Совета СССР. Главным событием на них было утверждение государственного бюджета. Хотя Сталин, как правило, на них присутствовал, но он никогда не выступал. Регулярно Сталин посещал и торжественные траурные собрания в годовщину смерти Ленина.
Несмотря на явное ухудшение своего физического состояния, Сталин не прекращал заниматься текущими делами. Незадолго до своей смерти он принимал иностранных гостей, участвовал в совещаниях по вопросам госбезопасности и сельского хозяйства. И все же главное внимание он стал уделять теоретическим изысканиям. Позже ряд свидетелей утверждали, что в те годы Сталин говорил: «Без теории мы погибнем». Столкнувшись с грубой вульгаризацией учения Маркса сторонниками языковеда Марра, Сталин 20 июня 1950 г. принял участие в начавшейся в «Правде» дискуссии по вопросам языкознания.
В первой же своей публикации Сталин решительно отверг утверждения о том, что краеугольные положения учения Марра («язык есть надстройка над базисом», «классовый характер языка», «стадиальность развития языка») являются марксистскими. Сталин обратил внимание и на то, что насаждение учения Н.Я. Марра противоречит научным критериям. Сталин писал: «Дискуссия выяснила, прежде всего, что в органах языкознания как в центре, так и в республиках господствовал режим, не свойственный науке и людям науки. Малейшая критика положения дел в советском языкознании, даже самые робкие попытки критики так называемого «нового учения» в языкознании преследовались и пресекались со стороны руководящих кругов языкознания. За критическое отношение к наследству Н.Я. Марра, за малейшее неодобрение учения Н.Я. Марра снимались с должностей или снижались в должности ценные работники и исследователи в области языкознания. Деятели языкознания выдвигались не по деловому признаку, а по признаку безоговорочного признания учения Н.Я. Марра».
Из этого Сталин делал вывод о необходимых условиях успешного развития науки: «Общепризнанно, что никакая наука не может развиваться без борьбы мнений, без свободы критики. Но это общепризнанное правило игнорировалось и попиралось самым бесцеремонным образом. Создалась замкнутая группа непогрешимых руководителей, которая, обезопасив себя от всякой возможной критики, стала самовольничать и бесчинствовать… Как это могло случиться? А случилось это потому, что аракчеевский режим, созданный в языкознании, культивирует безответственность и поощряет такие бесчинства. Дискуссия оказалась весьма полезной прежде всего потому, что она выставила на свет Божий этот аракчеевский режим и разбила его вдребезги».
Сталин завершал свою работу высказыванием о сути марксистского учения: «Марксизм есть наука о законах развития природы и общества, наука о революции угнетенных и эксплуатируемых масс, наука о победе социализма во всех странах, наука о строительстве коммунистического общества. Марксизм как наука не может стоять на одном месте, – он развивается и совершенствуется. В своем развитии марксизм не может не обогащаться новым опытом, новыми знаниями, – следовательно, отдельные его формулы и выводы не могут не изменяться с течением времени, не могут не заменяться новыми формулами и выводами, соответствующими новым историческим задачам. Марксизм не признает неизменных выводов и формул, обязательных для всех эпох и периодов. Марксизм является врагом всякого догматизма».
Вскоре Сталин принял участие в дискуссии по проекту учебника политэкономии. Если, приняв участие в дискуссии по вопросам языкознания, Сталин атаковал вульгаризацию марксизма, то в ходе дискуссии по вопросам политэкономии он прежде всего обратил внимание на незнание молодыми членами партии марксистской теории. В начале своей работы «Экономические проблемы социализма в СССР» Сталин писал: «К нам как руководящему ядру каждый год подходят тысячи новых молодых кадров, они горят желанием помочь нам, горят желанием показать себя, но не имеют достаточного марксистского воспитания, не знают многих нам хорошо известных истин и вынуждены блуждать в потемках. Они ошеломлены колоссальными достижениями Советской власти, им кружат голову необычайные успехи советского строя, и они начинают воображать, что Советская власть «все может», что ей «все нипочем», что она может уничтожить законы науки, сформировать новые законы. Как нам быть с этими товарищами? Я думаю, что систематическое повторение так называемых «общеизвестных» истин, терпеливое их разъяснение является одним из лучших средств марксистского воспитания этих товарищей».
Прежде всего Сталин поставил вопрос об обязательности признания законов науки в экономической политике, так как видел в таких законах «отражение объективных процессов, происходящих независимо от воли людей». Подчеркивая необходимость «марксистского воспитания» коммунистов страны, Сталин вместе с тем давал понять, что под марксизмом он понимает науку об общественном развитии, отражающую объективную реальность, а не собрание вечных и безупречных формул. По этой причине он объявил неверным положение Ф. Энгельса о том, что ликвидация товарного производства должна стать первым условием социалистической революции.
Сохранение товарного производства в СССР не мешало Сталину считать общественные отношения в нашей стране социалистическими. Для того чтобы доказать, что построенный в СССР строй является социалистическим, несмотря на сохранение товарного производства, Сталин предлагал пересмотреть арсенал понятий, которыми пользовались советские марксисты для анализа советского хозяйства. Сталин предлагал «откинуть и некоторые другие понятия, взятые из «Капитала» Маркса, где Маркс занимался анализом капитализма, и искусственно приклеиваемые к нашим социалистическим отношениям. Я имею в виду, между прочим, такие понятия, как «необходимый» и «прибавочный» труд, «необходимый» и «прибавочный» продукт, «необходимое» и «прибавочное» время… Мы могли терпеть это несоответствие до известного времени, но теперь пришло время, когда мы должны, наконец, ликвидировать это несоответствие».
Эти и другие теоретические положения составили содержание последней теоретической работы Сталина. Судя по воспоминаниям Молотова и Микояна, Сталин ознакомил своих коллег по Политбюро со своей работой, явно рассчитывая устроить ее глубокое обсуждение. Молотов вспоминал: «Экономические проблемы социализма в СССР» обсуждали у Сталина на даче. «Какие у вас есть вопросы, товарищи? Вот вы прочитали. – Он собрал нас, членов Политбюро, по крайней мере, основных человек шесть-семь: «Как вы оцениваете, какие у вас замечания?» Что-то пикнули мы… Кое-что я заметил, сказал, но так, второстепенные вещи». Схожим образом описывает это обсуждение и Микоян.
Хотя Сталин не стал открыто выражать возмущение безразличием его коллег к его труду, последующие события показали, что явная неспособность членов Политбюро принять участие в дискуссии по вопросам марксистской теории могла убедить его в необходимости укрепить состав партийного руководства.
Последние дни
Сталин решил активнее привлечь к руководству партии более образованных людей. Если до октября 1952 г. из 11 членов Политбюро было лишь двое с высшим образованием (Г.М. Маленков и А.И. Косыгин), то после XIX съезда КПСС высшее образование имели две трети из 36 членов и кандидатов в члены Президиума ЦК. О том, что Сталин собирался поручить новым членам высшего партийного органа руководство текущими делами управления страны, свидетельствовал подготовленный им в декабре 1952 г. проект постановления о назначении на пост Председателя Совета Министров СССР вместо себя нового члена Президиума ЦК КПСС, бывшего первого секретаря ЦК Компартии Белоруссии и руководителя партизанским движением в этой республике в годы войны П.К. Пономаренко. Незадолго до этого Пономаренко был утвержден заместителем Председателя Совета Министров СССР.
Как писал бывший Председатель Верховного Совета СССР А.И. Лукьянов (он долгое время отвечал за секретный архив ЦК КПСС), обычно проекты постановлений Совета Министров подписывались сначала Сталиным, а затем теми, кто занимал следующие за ним места по существовавшей иерархии в партийном руководстве. На сей раз первые подписи вслед за Сталиным поставили кандидаты в члены Президиума, а затем полноправные члены этого высшего органа ЦК. Лукьянов подчеркивал: «Под проектом решения не было лишь подписей четырех членов Президиума ЦК: Г.М. Маленкова, Л.П. Берии, Н.А. Булганина и Н.С. Хрущева».
Вряд ли такой порядок сбора подписей был избран Сталиным случайно. Несколько лет назад он имел неосторожность в присутствии других членов Политбюро объявить фамилии тех, кого он хотел бы избрать в качестве своих преемников. По воспоминаниям А.И. Микояна, его коллеги знали, что Сталин «сделал ставку на Вознесенского в Совмине». Кроме того, А.И. Микоян писал: «Кажется, это был 1948 год. Как-то Сталин позвал всех, кто отдыхал на Черном море в тех краях к себе на дачу на озеро Рица. Там он при всех объявил, что члены Политбюро стареют… Показав на Кузнецова, Сталин сказал, что будущие руководители должны быть молодыми (ему было 42–43 года), и вообще, вот такой человек может когда-нибудь стать его преемником по руководству партией и ЦК».
Откровенные заявления Сталина о намерении выдвинуть на высшие посты в партии и правительстве Вознесенского и Кузнецова стали роковыми для них и их ближайшего окружения. Давнишние конкуренты Вознесенского Маленков и Берия постарались представить Сталину материалы, компрометирующие обоих руководителей. Вскоре Вознесенский, Кузнецов и их сподвижники были обвинены в антигосударственной деятельности в ходе разбирательства по так называемому «ленинградскому делу» и казнены.
На сей же раз в конце 1952 г. Сталин действовал быстро и неожиданно. Очевидно, решение о новом Председателе Совета Министров СССР должно было быть поставлено в повестку дня сессии Верховного Совета СССР, которая должна была открыться, как это было и раньше, в первую среду марта. В 1953 г. первая мартовская среда приходилась на четвертое число месяца. За три дня до этого, в воскресенье, 1 марта, должен был состояться обед на сталинской даче, на который ее хозяин пригласил руководителей партии. На этот обед были приглашены также его дети – Василий и Светлана. Возможно, во время обеда Сталин собирался поговорить о своем решении, уже одобренном подавляющим большинством членов Президиума ЦК КПСС.
Ночь с 28 февраля на 1 марта Сталин провел за столом в компании Маленкова, Берии, Булганина и Хрущева. А. Рыбин писал: «Мирная беседа продолжалась до четырех утра 1 марта». Охранники свидетельствовали, что Сталин был в хорошем настроении.
Позже утверждалось, будто перед отходом ко сну Сталин распорядился его не беспокоить. Но обычно охранники внимательно следили за пребыванием Сталина на даче, где бы он ни находился, чтобы держать под контролем состояние его здоровья. Так, за пару месяцев до 1 марта Сталин пошел в баню и оставался внутри нее дольше часа. Из бани не доносилось ни звука. Тогда охранники решили взломать дверь в баню. Но дверь неожиданно распахнулась. На пороге стоял заспанный Сталин. «Здравия желаем! – сказали охранники. Сталин кивнул им головой в ответ. Потом выяснилось, что Сталин заснул на кушетке в комнате отдыха.
На сей раз Сталин заснул на кушетке в так называемой Малой спальне. И хотя ожидали, что он встанет около 10–11 утра, этого не происходило. Между тем приглашенные на обед к Сталину постоянно звонили на дачу. Охранники же отвечали: «Нет движения». Почему охранники, собиравшиеся пару месяцев назад взламывать дверь баньки, чтобы узнать, как чувствует себя Сталин, на сей раз проявляли робость?
Была и другая странность в обычном дачном порядке. Сотрудник сталинской охраны Ю.С. Соколов вспоминал: «На объекте «Ближняя» круглосуточно дежурил врач из Кремлевской больницы. Врачей было двое. Доктор Кулинич, который имел ученую степень кандидата медицинских наук… и врач Захарова. Они оказывали медицинскую помощь не только И.В. Сталину, но и офицерам его личной охраны». Однако в ночь с 28 февраля на 1 марта на Ближней даче не было ни врачей, ни медицинских сестер.
Лишь поздно вечером 1 марта охранники решились зайти в Малую столовую. Охранник Лозгачев увидел Сталина, лежавшего на полу. Лозгачев вспоминал: «Я подбежал и спросил: «Товарищ Сталин, что с вами?.. Может, врача вызвать?» Слова Сталина были невнятными. Лозгачев и другие охранники отнесли Сталина в Большой зал. Лозгачев вспоминал: «Положили его на тахту, укрыли пледом, видно было, что он очень озяб».
Тем временем охранник Старостин позвонил министру Игнатьеву. Через два часа после звонка Старостина на дачу прибыли Маленков, Берия, Хрущев, Булганин. Рыбин утверждал, что Берия, увидев лежавшего на диване Сталина, сказал Лозгачеву: «Ты что панику наводишь? Видишь, товарищ Сталин крепко спит! Нас больше не беспокой и товарища Сталина не тревожь!» Очевидно, что с Берией были согласны и его коллеги, которые вскоре покинули дачу.
Известно, что неоказание медицинской помощи нуждающемуся в ней человеку является уголовным преступлением. Отягощающим обстоятельством в данном случае было то, что преступники использовали свое высокое служебное положение для того, чтобы отдать приказ своим подчиненным не оказывать больному такую помощь. К тому же каждый из них старательно делал вид, что ничего необычного не происходит. Не потому ли, что они твердо знали, что Сталин пребывал между жизнью и смертью? А если это так, то что давало им основания для такой уверенности?
Лишь около 9 часов утра 2 марта на дачу прибыли врачи во главе с профессором Лукомским. Его диагноз был быстрым и, как оказалось, безошибочным: инсульт с кровоизлиянием в мозг. Только теперь, с опозданием по меньшей мере на половину суток после обнаружения Сталина (а возможно, через сутки после инсульта), началось лечение. Однако медицинские меры лишь затягивали агонию больного.
Днем 3 марта по радио было передано «Правительственное сообщение о болезни Председателя Совета Министров СССР и Секретаря Центрального Комитета КПСС товарища Иосифа Виссарионовича Сталина». В нем говорилось: «Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза и Совет Министров Союза ССР сообщают о постигшем нашу партию и наш народ несчастье – тяжелой болезни товарища И.В. Сталина». Сообщалось, что после кровоизлияния в мозг у Сталина развился паралич правой руки и ноги с потерей сознания и речи, появились тяжелые нарушения деятельности сердца и дыхания. В сообщении перечислялись врачи, привлеченные для лечения Сталина, и говорилось о том, что «лечение товарища Сталина проводится под постоянным наблюдением Центрального Комитета КПСС и Советского Правительства».
В эти дни вся страна с волнением обсуждала содержание бюллетеней о состоянии здоровья Сталина, которые регулярно передавались по радио и публиковались в печати. Люди повторяли перечень примененных лекарств и незнакомое словосочетание «Чейн-Стоксово дыхание», упомянутое в одном из бюллетеней. Вечером 5 марта по радио был передан очередной бюллетень о состоянии здоровья Сталина на 16 часов 5 марта, открывавшийся словами: «В течение ночи и первой половины дня 5-го марта состояние здоровья И.В. Сталина ухудшилось».
Светлана Аллилуева подробно описала последние мгновения жизни отца: «Последние час или два человек просто медленно задыхался. Агония была страшной. Она душила его у всех на глазах. В какой-то момент – не знаю, так ли на самом деле, но так казалось – очевидно, в последнюю минуту, он вдруг открыл глаза и обвел ими всех, кто стоял вокруг… Взгляд этот обошел всех в какую-то долю минуты. И тут, – это было непонятно и страшно, я до сих пор не понимаю, но не могу забыть – тут он поднял вдруг кверху левую руку (которая двигалась) и не то указал ею куда-то наверх, не то погрозил всем нам. Жест был непонятен, но угрожающ, и неизвестно к кому и к чему он относился… В следующий момент душа, сделав последнее усилие, вырвалась из тела».
Земной путь Иосифа Сталина-Джугашвили, начавшийся в маленьком домике в грузинском городе Гори, подошел к концу.
Продолжение. Начало в «Отечественных записках» №14 за 5 сентября, №16 за 31 октября, №17 за 14 ноября 2019 года, №18 за 28 ноября, в «СР» №137 за 7 декабря и в №138 за 10 декабря , в «Отечественных записках» №19 за 12 декабря, №20 за 19 декабря , в «СР» №143 за 21 декабря 2019 г.
