Еще вихрятся черные дымы боя, а лязг сражающегося железа глушит все остальные звуки в мире, но почему же мы различаем в них и осмелевший детский смех, и первые, еще робкие, одуванчики по скатам снарядных воронок? Не потому ли, что все на земле слилось в единое ликованье непобедимой жизни и раскаленные зевы наших пушек славят своими басами одну ее, освободительную весну?
Через много весен прошли старшее и юное поколенья советских отцов и детей, которые создавали наше нынешнее величие. Каждая из них была незабываемой ступенькой к осуществлению мечты, но этот Первомай неизмеримо значительнее прочих. Он выводит нас как бы на вершину горы, откуда виден весь, лежащий как на карте, необ’ятный мир, его долины и реки, движение людских племен и, наконец, самая поступь истории. Отсюда мы постигаем подвиг гения, начертавшего план великих строек. Окинем же взором все то, что вчера было доступно лишь предвиденью вождя, а сегодня стало достояньем его народа…
Теплый ветер изобилия и плодородия дует нам в грудь, а по нагорьям внизу теснятся толпы новоприобретенных друзей, завтрашних братьев и соратников в устроении земных судеб. В громадном утреннем небе тают и плывут последние, раз’ятые на части, призраки ночи, похожие то на обмякшую тушу Муссолини, то на что-то еще более гнусное, чьим именем не надо сквернить блеск этой первомайской страницы. Кажется, минуло лютое сновиденье, терзавшее мир последнее десятилетье…
Нет, не сновиденье! Столбовая дорога побед от Сталинграда до Берлина – не сновиденье, как не во сне были пролиты кровь на фронтах и пот в бескрайнем всеармейском тылу. Не сном были наши разлуки и потери, о которых мы вспоминаем со стиснутыми зубами. Фашизм – тоже не сон, и не сон – братские могилы, где закопаны наши милые и скромные, такие веселые и молодые. О, если бы был услышан в самом начале наш предостерегающий голос, из них могли бы быть созданы армии строителей и творцов, способных стократ умножить благоденствие планеты. Оно было отвергнуто, бескорыстное слово разума, и вот – щебяная окрошка из отличных столиц, погасшие заводы, где могла бы изготовляться материальная одежда духа и мысли, и, наконец, тысячи бездонно емких кладбищ, эти поселения мертвых, числом которых измеряется вся низость мюнхенского преступленья.
Для разумного эта весна – не просто воскрешение скованной природы, звонкий месяц молодости, май; она есть весна народов, потрясенных и оскорбленных фашизмом в своем человеческом достоинстве. Таким образом, великая премудрость опыта разлита в самом воздухе первомайского полдня, и горе той стране, которая не допустит ее в себя!.. Богата дарами эта весна, но никто не подносил их нам на блюде, мы сами добыли их из кромешной тьмы, сами творили их совместно с ярким солнцем и уже настолько постигли их устройство, чтобы стать мастерами собственного счастья. – Бедна в часы ликованья наша речь; нет в ней достаточно нежных слов, чтоб приветствовать эту весну в полную меру нашего чувства… Здравствуй же, более любимая, чем невеста, более желанная, чем рукопожатье друга, внезапно оказавшегося в живых!
Нашего праздника не омрачает сознанье, что громадная дикая свинья фашизма, шатаясь и истекая тухлой сукровицей, еще стоит над своей ямой, – немного ей осталось жизни. Фашизм – выдумка дикаря, помесь насекомого со скучным, мещанским немецким чортом, но прежде всего он все-таки – свинья, и нынешняя Германия – ее жилище.
Вполне знаменательно, что, даже проклиная своего главного обер- или зондерфюрера… или, как он там назывался, сын своей презренной матери! – многие немцы клянут его не за то, что омрачил и обесчестил убийствами германское имя, а лишь за то, что, не выполнив разбойных обещаний, вовлек их в столь крупные неприятности и убытки. Видимо, надо заставить их голыми руками раскапывать страшное человеческое месиво в братских карьерах, чтобы хоть признак мысли появился в животном взоре немецкого мещанина. И если остались в Германии мыслящие люди, они должны быть глубоко благодарны Красной Армии за то, что она через страдание возвращает их стране давно утраченную человечность. Много добротного металла всадили мы в этого кабана с обеих сторон, а он еще огрызается на своих загонщиков! Ничего, это недолго; еще разок, еще одна порция смерти, и он рухнет с копыт, навеки ставший падалью.
Тогда сразу оборвется немолчный грохот битвы, и усталый боец рукавом гимнастерки вытрет пот с лица, и умная долгожданная тишина наступит в Европе. И это будет такая тишина, что можно оглохнуть с непривычки… И, может быть, он поднимет голову и обведет воспаленными глазами безмолвную рыжую германскую землю, засеянную лишь рваной сталью по весне, и усмехнется ее заслуженному горю, – может быть: мы все одинаково не знаем, как будет выглядеть первый миг т а к о й победы. И, может быть, он достанет из кармана нераспечатанное, пропотелое письмо из дому и прочтет его, – и вдруг согласное множество новых, полузабытых звуков жизни, с детства дорогих сердцу и вкрадчивых, как музыка, ворвется в его сердце и уши. Он услышит, как шепчутся под легким ветерком озими на его далекой, освобожденной им от горя родине, как горланят на первомайском припеке озорные ручьи и разговаривают рощи, полные скворцов и каких-то других деловитых пичуг. В самом шелесте этой плохонькой бумаги он различит взволнованное и благодарное дыханье своей милой… Ах, как хорошо расправить плечи после непомерного и опасного труда, как величественен человек со звездочкой на околыше фуражки, младшей сестренкой громадных звезд кремлевских, что в эту минуту осеняют Москву. Как красива и ты, Красная площадь, когда победа как птица реет над тобою, когда на парад неторопливо вливаются в тебя колонны ветеранов, несущих свою гвардейскую славу, – когда, притихнув, как бы на цыпочках, непобедимые машины-богатыри проходят мимо мавзолея, где спит наш Ленин, и склоняются знамена, потемнелые от пыли и гари всевеличайших сражений военной истории…
Этот первомайский парад будет почти как прежние, только во много раз прекрасней их. И наш добрый суровый Сталин будет, как раньше, стоять на трибуне среди своих помощников в трудах державства и войны, в делах славы и победы. Перед ним пройдут тысячи воинов, как близнецы похожих друг на друга, но он увидит и запомнит лицо каждого из вас, победоносцы Советского Союза, – и тебя, молоденький правофланговый в третьей шеренге, и тебя, танкист в кожаном шлеме, из-под которого выглядывает седая прядь, и тебя, математик войны, артиллерист, измеривший своими траекториями пол-Европы. И он спросит глазами каждого из вас: тебе хорошо, мой друг и любимый сын? И ты ответишь ему глазами – д а! И в то мгновенье – без слез, и тем сердечнее! – мы вспомним о вас, погибшие товарищи наши, которые когда-то пели вместе с нами, делили с нами и хлеб, и чарку, и молодой энтузиазм пятилеток, а потом так щедро и безжалобно отдали свои жизни Родине.
Неразрывна наша связь с ними. Они также примут участие в параде. И настанет посреди нашего необыкновенного торжества один миг глубокого молчанья, когда тени павших героев незримо пройдут по этой прославленной площади – мерным маршевым шагом, промчатся на рысях или на больших скоростях атаки. И тогда солнце Первомая затмится ненадолго облачком, и как бы траурные морщинки прочертят боевые знамена…
У советского народа бывали не однажды великанские свершенья, но такого величавого счастья победы наше поколенье еще не испытывало никогда. Поэтому пристальнее гляди в этот день на мраморную трибуну мавзолея, и если душа твоя исполнена веры в свой народ, то увидишь живого Ленина рядом с вождем. Смотри, он стоит живой рядом со своим другом и продолжателем великого дела – Ленин, Ленин, Ленин! – и гордая довольная улыбка за свой героический и возмужавший народ светится в зорком прищуре его глаз… Тогда в руки твои вольется сила, достаточная, чтобы сокрушить любое горе; ты испытаешь не сравнимый ни с чем восторг единства со своей страной; ты постигнешь сам, что означает бессмертие в своем народе.
Большего счастья никогда не было на земле. Пожелаем друг другу, чтоб сердце наше выдержало такую радость!
***
«Правда», 1 мая 1945 года
___________
Слава тем, кто над Берлином
Водрузил победный флаг.
В самом логове зверином
Сокрушен жестокий враг.
Как стальная паутина,
Протянулась сеть Берлина
Между двух змеистых рек.
Но узор ее ползучий
Наш народный меч могучий,
Точно молния, рассек.
В этот грозный час расплаты
Прокатился Майский гром
Торжествующим раскатом
Над разбойничьим гнездом.
С. МАРШАК
___________
