Я ждал его в селах Белоруссии, в городах омраченной Украины. Я ждал часа, когда прозвучат слова «Суд идет». Сегодня я их услыхал.
Главы союзных государств торжественно заявили, что фашистские преступники не уйдут от суда. Суд открыт. На скамье подсудимых, кроме презренного предателя, три немца. Это первые. Но это не последние. Мы запомним 15 декабря – в этот день мы перестали говорить о предстоящем суде над преступниками, мы начали их судить.
Суд происходит в израненном, оскорбленном Харькове. Здесь и камни кричат о преступлениях. Я не говорю сейчас о сожженных домах. Дом можно построить заново. Но кто воскресит убитых? Свыше тридцати тысяч харьковчан погибли, замученные немцами. Среди них были русские, евреи, украинцы, учителя, рабочие, доктора, студенты, молоденькие девушки, беременные женщины, грудные младенцы, парализованные старухи.
На Московской улице качались повешенные. В лесопарке немцы закапывали полумертвых детей в могилы. Это были дети русских, украинцев. В яру за Тракторным заводом убивали советских детей. Я помню страшную исповедь Марии Соколовой. Она убежала с Тракторного. Она потеряла пальцы на ногах, но сохранила жизнь. Мария Соколова вспоминает: «Я пошла в соседний барак. Оттуда накануне всех увезли. Мертвые люди, посуда, пух из подушек, еда и кал, всё было перемешано. В одном углу на постели лежала мертвая женщина, опустив руку, а маленький ребенок сосал ее мертвый палец. На следующий день был наш черед. Вечером привезли молодую женщину, беременную. Когда она услыхала, что утром нас убьют, начались родовые схватки. Она родила перед тем, как пришли палачи». Как забыть крик младенца, который родился за час до казни? Как забыть «душегубку» – дети не понимали, зачем этот фургон. Они беззаботно кричали: «Мама, иди быстрее, а то машина уйдет без нас». Несколько минут спустя они умирали, удушенные газами.
Сегодня первый день харьковского процесса. Перед нами не солдаты, а палачи. Эсэсовец, капитан контрразведки, полицейский чиновник. Их судят гласно по законам Советской республики. Они могут защищаться. Каждое слово переводится с немецкого на русский или с русского на немецкий. Их трое, я не считаю предателя. Среди них и старый палач, профессор заплечных дел и пыток Вильгельм Лангхельд и молокосос Ганс Риц, который быстро усвоил секреты душегубки и азы расстрелов. Впрочем, скамья подсудимых много поместительней. В обвинительном заключении упомянуты еще не пойманные командиры дивизий «Адольф Гитлер», «Мертвая голова». Вряд ли эти обергруппфюреры (так именуют эсэсовских генералов) сегодня спокойно уснут. Богиня Фемида с весами справедливости, с повязанными глазами и с отточенным мечом напомнила генералам Дитриху и Симону, что их дни сочтены. Теперь одно может избавить этих низких убийц от суда – бомба, снаряд, пуля.
На скамье подсудимых мы как бы видим и другие лица. Вот он, автор душегубок, обер-висельник и сверхлюдоед Адольф Гитлер. Ведь три подсудимых им вскормлены, им натасканы, им вдохновлены. При словах «Суд идет!» должен вздрогнуть и Гитлер в своем бомбоубежище. Злодеяния трех подсудимых – не патология трех садистов, не разгул трех выродков. Это выполнение германского плана истребления всех народов, кроме немецкого. План давно был предложен Гитлером. Его разрабатывали гестаповцы, эсэсовцы, министры Третьего рейха, генералы рейхсвера, промышленники Рура, прусские бароны. Его скрепили многие немцы своим послушанием: они сделались соучастниками страшных злодеяний. Душегубка – не кустарное производство кровожадного сопляка Ганса Рица, нет, это новый вид вооружения, которым гордится германская армия.
Правда, по словам генерал-лейтенанта полиции фон-Альвенслебена, фюрер недоволен фрицами, разболтавшими тайну газенваген – «газового автомобиля». Не потому, конечно, что Гитлера грызет совесть, от совести он свободен, нет, он предпочитал рассматривать душегубки как свое тайное оружие.
Обвинительное заключение приводит показания любопытного свидетеля. Это не рядовой фриц, это крупный эсэсовец Георг Хейниш, оберштурмбаннфюрер, бывший заместитель начальника штаба Гесса, один из старейших членов национал-социалистской партии. На предварительном следствии этот достаточно компетентный свидетель показал, что в августе 1943 года близ Ровно двадцать восемь окружных палачей обсуждали, как уничтожить возможно больше граждан и гражданок Советской России. Вот разгадка «душегубок» и различных «яров» вокруг Харькова, где зарыты десятки тысяч убитых.
Я гляжу на лица подсудимых, которые слушают сейчас обвинительное заключение. Тупые маски. Несмотря на патетичность обстановки, мне хочется сказать: обыкновенные, стандартные фрицы. Капитан Вильгельм Лангхельд как будто озадачен. Это рыжий немец, скрипучий и злобный. Он, видимо, не может понять, как он, ариец, специалист по допросам с пристрастием, очутился на скамье подсудимых. Рядом с ним ефрейтор из тайной полиции Рецлав. Большие, крупные очки. Лицо, на котором ничего нет, кроме этих очков, ни тени мысли, ни отсвета чувств. Такой душил, как другие душат, – не замечая. А вот молокосос Ганс Риц. У него маленькие усики провинциального фата. Он даже кокетливо охорашивается.
Суд идет. Слушайте, народы, попавшие в гитлеровский застенок, вам теперь недолго терпеть. Суд идет. Слушай и трепещи, страна-душегубка. Тебе уже недолго убивать, суд идет!..
***
Вот уже третий день они сидят перед нами, они поражают именно своей ничтожностью. Это не таинственные злодеи, это стандартные фрицы. Вот капитан Лангхельд. В него впились юпитеры. Его снимают анфас и в профиль. Переполненный зал прислушивается к каждому его слову. Капитан смущен успехом. Почему им заинтересовались? Но его спрашивают, а он отвечает. Он привык повиноваться. Отвечает спокойно, методично – да, он убивал женщин, да, он истязал пленных. Да. Да. Да.
До войны Вильгельм Лангхельд был чиновником городского управления во Франкфурте-на-Майне. Таких немцев миллионы. Он мог быть приказчиком в магазине, владельцем небольшой колбасной или бухгалтером. Он исполнителен и аккуратен. Случилось так, что было не до городского управления, не до сосисок, не до счетов. Ему сказали – убивать. Что же, он убивал. Он не преувеличивает и не преуменьшает своей роли. По его словам, он собственноручно замучал сто человек. Это среднее достижение среднего немецкого палача. На все вопросы он отвечает: «О, да!» – в этом нет ни приниженности, ни гордости. Он даже согласен осудить Гитлера. Он делает это теперь, когда его поймали. А прежде?..
Лангхельд чуть-чуть обижен, почему никто не интересуется его политическими размышлениями, его спрашивают о другом: например, о женщине с ребенком. Капитан не отрицает, он бил эту женщину. Он бил ее сильно хорошей палкой. Мальчик лет пяти сначала цеплялся за мать, потом забился в угол. Бил ли капитан мальчика? Нет, не бил. Однако мальчик погиб. Женщина умерла от побоев. Мальчик не хотел расставаться с матерью. Тогда ефрейтор убил ребенка.
Эсэсовский лейтенант Ганс Риц, вероятно, соблазнял в Германии всех Гретхен. Правда, в двадцать четыре года он лыс. Зато у него кокетливые усики и глаза, как будто из фарфора. Притом он истинный мужчина. Он ведь говорит, что, попав на расстрел беззащитных людей, он увлекся и начал сам расстреливать, хотя это не входило в его обязанности. Он расстреливал потому, что он «мужчина и воин»…
Риц этот, как юрист и музыкант, употребляет благозвучные выражения. Он, например, не говорит, что жителей Варшавы душили в «душегубках», нет, он выражается иначе: «Некоторая часть населения Варшавы была эвакуирована в газовых автомобилях». Он благоразумно не упоминает, куда именно были эвакуированы несчастные. Что он делал, этот маленький хорек? Ничего особенного. Расстреливал. Но он не лишен добрых чувств. Он не поленился спуститься в яму, чтобы прикончить раненых. Ничего не поделаешь, – в душе он артист. Скольких он убил своими руками? Он считает: один раз шестьдесят, потом еще шестьдесят, итого сто двадцать. В зале нет Гретхен, и Рицу не перед кем прикидываться безжалостным арийцем. Он овечка. Он призван на службу недавно, это тотальный фриц. Притом и он против Гитлера. Он даже против Гиммлера. Хорьку неохота умирать…
Вот и третий – Рецлав, ефрейтор из тайной полиции. Это самый тупой, если в немецкой тупости есть степени. Война для него началась с похода на Францию и с шампанского. Потом он попал в вахбатальон, что сторожил французских военнопленных. Там он усвоил азы жестокости. Требовалось дальнейшее образование. Рецлав поступил в школу тайной полевой полиции. Там герры профессора и гeppы доктора читали лекции о допросах, об арестах, о пытках. Там Рецлава учили и философии – население Советского Союза должно быть истреблено, дабы восторжествовал «новый порядок» Гитлера. Закончив образование, Рецлав направился в Россию. Он ждал советов. Ведь нелегко перейти от теории к практике. Один из начальников показал ему на задержанных мирных жителей: «Поглядите, какая чудесная борода. Ее можно выдернуть. Можно и колоть иголками». Рецлав спешит заявить, что он вырвал только часть бороды у одного арестованного, причем его он не колол иголками. Колол иголками он другого.
Кроме трех подсудимых, мы познакомились с четвертым немцем Георгом Хейнишем. Это не просто фриц, а оберштурмбаннфюрер СА. Это коренастый крепкий немец, похожий на мясника. Он думает, как фюрер, и даже говорит, как фюрер, – глухо, отрывисто лает. Он был приближенным Гесса. Судьбы их сложились различно. В то время как Гесс сидел в вынужденном уединении и писал сонеты, Хейниш занимался грубой прозой. Он стал окружным комиссаром города Мелитополя и «освобождал» Украину как от добра, так и от людей.
Этот обермясник выражается лаконично и выразительно. Например, он говорит: «Ликвидировать население». Когда его спрашивают, что значит «ликвидировать», он снисходительно поясняет: «Уничтожить, расстрелять». Однако, по его словам, «массовые расстрелы связаны с беспорядком», а немец любит порядок. Выход найден – «газваген – газовый автомобиль». Хейниш рассказывает об этом достижении немецкой техники обстоятельно и не без гордости. Так говорят о ткацких станках или о комбинациях. Правда, у мясника возникают некоторые сомнения, гуманна ли «душегубка». Сомнения, скорее всего, связаны с тем, что мелитопольский окружной комиссар не успел вовремя удрать. Вряд ли до пленения он задумывался над гуманностью. Теперь он рассказывает, что у него была лирическая беседа с обергруппенфюрером СС Зоманом о преимуществах газового автомобиля. СА будто бы спросил, «гуманна ли эта машина». На что СС ответил СА: «Безусловно, ведь смерть наступает через 12 секунд».
Стандартные убийцы… Их программа уничтожать все народы, кроме немецкого. Их идеал – газовый автомобиль. Это не люди и не звери, они злые автоматы… Сотни тысяч таких лангхельдов, рицов и рецлавов еще рыщут по нашей земле. Никто не знает приговора трибунала, разбирающего дело о трех немцах в городе Харькове, но другой приговор давно вынесен над гитлеровской Германией. Его вынесла Красная Армия. Его вынесла Россия. Его вынесло человечество.
***
Проходят свидетели один за другим. Снова мы слышим рассказы о «душегубках». Снова видим больных, которых расстреливают во дворе больницы. Снова переживаем трагедию Тракторного завода, где погибли тысячи харьковчан – крупных врачей и скромных ремесленников, рабочих и музыкантов, стариков, едва дошедших до рокового яра. Я думаю, что если бы опросить всех свидетелей немецких зверств, процесс продолжался бы годы, говорили бы города и деревья, дети и камни, пепел и земля. Пришли бы изувеченные, оскорбленные, растоптанные. Встали бы мертвые из рвов и яров, расстрелянные, удушенные, сожженные. Пришли бы светлоглазые дети Белоруссии и девушки Украины, пришло бы русское горе, горе Смоленска и Орла. Пришли бы евреи, закопанные живыми, пришли бы живые, мертвые. Они сказали бы: «Вот они. Они надругались над нашими сединами. Они убили наших детей. Они нас убили».
…Вместе со свидетелями вошло в зал суда наше горе. Оно в каждом слове, в каждом жесте. Оно не умеет говорить – русское горе стыдливо. Но оно проникает вглубь сердца. Оно стоит, как туман. От него не освободиться. Кто виноват в том, что эта мать осталась без сына? Кто виноват в том, что больные цеплялись за ноги печального чеховского доктора, наивно думая, что он сможет защитить их от палачей? Кто виноват в том, что в яру за Тракторным заводом трехлетняя девочка лежала живая под телом мертвой матери, а потом эту девочку убили, ударив ее головой о дерево?
Кто виноват – эти трое? Конечно! Но не забудем, четвертый не лучше – свидетель Хейниш. Не забудем, другие немцы-убийцы не лучше. Те еще на свободе. Те еще в Новгороде, в Могилеве, в Житомире. Те не слушают показаний экспертов о «душегубках», те сажают в «душегубку» живых людей. Те еще пытают, как пытали эти. И тех еще много. Нет и не было такой скамьи подсудимых. Они рыжие, как этот Вильгельм мясник, как Хейниш. Душегубы. Немцы.
Я не могу отвязаться от этого образа: немец, фашист. Один. Он воплощает всех. Он рыщет. Он мучает. Он заходит в хату и убивает. У него кресты за усердие. У него зажигалка, штопор, ручка, уховертка, ножик и сотни различных достижений техники. У него последнее достижение – «душегубка». Он еще на свободе. Бойцы в зале суда, я думаю о вас. На вас надеюсь. Вам говорю: судите тех, других, многих. Судите немца.
***
В большом зале, где заседает суд, прозвучали последние слова. Их подсказала совесть России. Погас свет юпитеров! Ушли во тьму жалкие маски трех лицедеев, которые несколько дней занимали наше сознание.
Совесть народа осудила не только трех малозначительных хищников, но и всю фашистскую Германию. Чтобы определить зараженность воды, достаточно взять несколько капель и поглядеть на них в микроскоп. Три ничтожных немца были тщательно изучены за эти четыре дня. Мы узнали их прошлое, их труды и досуги, их жестокое ремесло, их убогий словарь, их надежды, их страх. Их как бы вырвали из тьмы неизвестности, осветив едким светом. Их просветили. За их нечеловечными делами не оказалось никакой тайны, никакого душевного вывиха, никакого сердечного надлома.
Кого не потрясет эта будничность злодеяний, что страшного в этих людях? Вы видите немца, который в Германии нянчил детей, по воскресеньям пил пиво и горланил, ходил дома в рваном пиджачишке, чтобы не протереть рукава, копил пфенниги, украшал стены своей квартиры надписями «нюхай цветы – и всех счастливей будешь ты». Это было одной половиной его существа: бюргерская аккуратность, тупость, пошлость, мнимое благодушие в те часы, когда выпадали лишняя кружка пива или лишняя копейка. Однако этот же немец, краснея, даже лиловея, вопил: «Германия превыше всего!». Он уверовал в гений злобного упыря, маленького и низкого человека, сочетающего бесноватость с хитростью и ущемленное честолюбие с самовлюбленностью. Немец завопил: «Хайль Гитлер!» На стенах по-прежнему висели филистерские сентенции, но уж не к цветам, а к запаху крови принюхивался немецкий бюргер. Грубость и жестокость, издавна бывшие свойствами среднего пруссака, нашли наконец-то государственное и даже мнимофилософское оформление. Так Вильгельм Лангхельд в 40 лет нашел себя и так мальчишка Ганс Риц ознакомился с миром.
В преступлениях имеется много ступеней. Наивные люди скажут: «Одно дело маршировать с криками «Хайль Гитлер!», другое забить насмерть женщину, да еще в присутствии ее ребенка». Я хочу возразить. Я хочу напомнить, что «хайль Гитлер» в переводе на все мысленные языки означает «убивай людей», терзай женщин, издевайся над людьми, топчи право, достоинство, красоту, уничтожай жизнь. Чем отличается спесивый мясник Хейниш от тупого ефрейтора Рецлава? Один ведал уничтожением мирного населения, другой уничтожал; однако и Хейниш покажется мизерным по сравнению не только с Гитлером, но даже с Кохом.
Когда-то в Германии могли быть гениальность и ничтожество, любовь и коварство. Теперь Германия подстрижена машинкой. Достаточно взять одного гитлеровца, чтобы понять всех. Жалким и отвратительным героям этого процесса были предоставлены все возможности защиты. Они могли бы говорить о своих принципах, о своей невинности, о чем угодно. Но им нечего было сказать, они привыкли разговаривать только плетками да очередями автомата. Пойманные с поличным, они думали об одном: как спасти свою шкуру. По существу все их показания, все их поведение на суде можно определить тем состоянием животного страха, германского лицемерия, которые знакомы мне по сотням пленных и которые можно легко определить как «гитлеркапутизм». Перед лицом всего человечества предстали эти палачи. Каждый невольно ужаснется, сравнив их сущность с их делами. Трое, они уничтожили сотни прекрасных жизней, они навек ранили сердца многих тысяч. Ядовитый паук, это простейшее насекомое, может убить гениального человека. Немец, этот примитивный организм, зачем-то снабженный извилинами мозга, но на самом деле состоящий из одного гипертрофического желудка, способен убить сотни умных, добрых и прекрасных людей. Он способен сжечь библиотеку, разбить статую, растоптать ребенка.
Я никогда не мог воспринять гигантского набега, предпринятого Германией на Европу, как войну. Для меня походы Германии – это огромное уголовное дело, цепь преступлений, уничтожение всего священного для человечества. Вот почему я не отделяю капитана Лангхельда от генерала Рейхенау, ефрейтора Рецлава от дипломата Риббентропа и Ганса Рица от других гансов, рицев и фрицев, которые еще бесчинствуют в Париже и Минске, Афинах и в Новгороде. Для меня приговор над тремя – это приговор над гитлеровской шайкой. Кто приведет этот приговор в исполнение? Красная Армия и союзники!
Сталинград был тоже судом. Там дети России: люди большого сердца и большой совести судили сотни тысяч преступников. Приговор вынесен и над гитлеровской Германией. Кто приведет его в исполнение? Красная Армия, союзники, плененные, но не укрощенные народы Европы.
