Будущие историки приложат немало усилий, чтобы ответить на сложные вопросы и объяснить многие социальные парадоксы. Как могло случиться, что Хрущев оказался у кормила власти? Как оценить его реформаторскую деятельность? В чем состоял положительный вклад Хрущева в общественную и государственную жизнь страны? И был ли такой вклад?
Для того чтобы понять ход и существо событий в «хрущевское десятилетие», надо иметь в виду действие и противодействие, по крайней мере, следующих закономерностей, сил, факторов, традиций:
Ко времени выхода Хрущева на большую арену общественной жизни (1953 г.) Советский Союз превратился в могучую мировую индустриально-аграрную державу. Всем ходом исторического развития доказаны были неоспоримые превосходства социалистической системы над капиталистической.
К 1953 г. национальный доход в сопоставимых ценах к уровню 1913 г. составлял: в СССР – 1367 процентов, в США – 295 процентов, в Англии – 171 процент, во Франции – 145 процентов.
В области промышленности Советский Союз двигался вперед стремительными темпами: за 11 довоенных лет (1930–1940) и 11 послевоенных лет (1947–1957), т.е. за 22 года (до начала ломки всего аппарата управления промышленностью по проектам Хрущева) среднегодовой темп прироста промышленной продукции в СССР составил 16,2 процента, в США за те же годы – 2,9 процента, в Англии – 3,3 процента, во Франции 2,6 процента. По своей промышленной мощи СССР в исторически кратчайшие сроки передвинулся с пятого (в 1913 г.) на второе место в мире и с четвертого на первое место в Европе. Эти преимущества Страны Советов делали научно обоснованной убежденность коммунистической партии, всех нас, что СССР решит основную экономическую задачу и по своей экономической мощи выйдет на первое место в мире.
Вместо океана раздробленных, частнособственнических отсталых крестьянских хозяйств создан был невиданный в истории строй самого крупного в мире механизированного сельского хозяйства: 4857 совхозов, 9000 машинно-тракторных станций и 93 300 колхозов. Возрастала валовая и товарная стоимость продукции сельского хозяйства. Село в корне меняло свой облик, становилось все более благоустроенным и культурным.
Партия проводила в стране глубочайшую культурную революцию. Все нации и народности, все слои общества все полнее приобщались к растущим богатствам духовной культуры.
Конечно, и в промышленности, и особенно в сельском хозяйстве было много больших нерешенных задач. А именно – недостаточно использовались такие могучие стимулы роста общественного производства, как материальная заинтересованность каждого предприятия и каждого работника. Недостаточно использовались такие категории и инструменты умножения общественного богатства, связанные с действием закона стоимости, как хозрасчет, рентабельность, цена, прибыль и т.д. Отсюда – серьезное отставание СССР по производительности труда по сравнению с самыми развитыми капиталистическими странами, нехватка товаров народного потребления, низкое качество многих товаров и т.д.
Но при всех этих недостатках за треть века сложилась могучая социалистическая система народного хозяйства, базирующаяся на общественной собственности на средства производства. В отличие от стихийного характера капиталистического хозяйства экономика советской страны подчинялась действию законов планомерного, пропорционального развития народного хозяйства, законов расширенного социалистического воспроизводства.
Конечно, волюнтаристское попрание экономических законов может причинить (и действительно причинило) величайший вред народному хозяйству, но оно не могло изменить природу социалистического способа производства. Ценой дополнительных издержек и жертв, но объективные законы рано или поздно должны пробить себе дорогу, преодолеть субъективистские извращения и восстановить нарушенное равновесие…
Это факт, что всемирно-историческая победа советского народа в Отечественной войне 1941–1945, фантастически быстрое восстановление разрушенного войной народного хозяйства и триумфальное движение вперед на путях социалистического строительства возвеличили коммунистическую партию. Авторитет партии в массах, в мировом коммунистическом движении, на мировой арене вообще в послевоенный период достигли апогея.
Это ставило известные границы хрущевскому огульному шельмованию всего прошлого и предъявляло определенные требования к «реформаторской деятельности» Хрущева: для своего общественного признания она должна была, во всяком случае, дать не меньшие и не худшие плоды, чем реформаторская деятельность Сталина: ты недоволен, ты гневаешься, ты клеймишь прошлое, ты втаптываешь в грязь Сталина – ну, что ж, покажи, на что ты сам способен.
Как и с чего начиналась реформаторская деятельность Хрущева?
…В течение сравнительно долгого периода времени Хрущев не вмешивался в вопросы внешней политики и не высказывался по ним. Он признавал абсолютный приоритет в этой сфере В.М. Молотова и испытывал даже чувство своеобразного почтительного страха перед сложностью международных проблем. Помню; что в одной из бесед со мной, относящихся к этому периоду, Хрущев говорил:
– Удивляюсь я на Вячеслава. Какую голову надо иметь. Ведь весь мир надо в голове держать. Это хорошо, что он у нас на этом деле сидит. Надежно. Он не сплошает. И осторожный. А тут и нельзя с бухты-барахты. Да, Вячеслав – голова…
Все сделанное при Сталине он считал правильным, разумным, необходимым. Во всяком случае в эту пору мы не слышали с его стороны критических замечаний в адрес Сталина, его политики и практических дел. Наоборот. Он всячески подчеркивал величие Сталина, мудрость Сталина, «порядок» при Сталине. И когда кто-нибудь в своем рвении заполучить расположение нового претендента в вожди льстил Хрущеву, противопоставляя его «добросердечность» «злому Сталину», Хрущев, с присущей ему необузданностью, восклицал:
– Вот вздумали: Сталин – Хрущев… Да Хрущев говна Сталина не стоит!
Ему, видимо, так понравились эта образность и такая степень самокритичности, что он несколько раз повторял эту фразу и в личных беседах, и на различных официальных заседаниях.
Почти до XX съезда партии по части критики прошлого и руководящих лиц, связанных с этим прошлым, Хрущев вел себя в общем сдержанно. Он закреплял свое новое положение и для закрепления его хотел многим нравиться. Он был доброжелателен ко всем членам руководящего ядра на заседаниях Президиума и Секретариата ЦК. Не допускал никаких резкостей и личных выпадов, предоставлял каждому широкую инициативу в своей сфере:
– Смотрите сами. Решайте сами. Вы лучше меня знаете это дело. Не мне вас учить…
Такой тон и такие возможности в работе очень всем импонировали. Ведь у всех еще в памяти живы были сталинские нравы. Во всех кремлевских кругах, близких к Сталину, всегда царила атмосфера напряженности, тревожного ожидания и леденящего душу страха.
С водворением саркофага Сталина в Мавзолей все почувствовали коренное изменение атмосферы. Дальнейшим шагом в этом направлении был арест Берии.
Все говорили:
– Как стало легко… Как хорошо…
И Хрущев не пропускал случая подчерк-нуть это. О значении ареста Берии и о своей роли в этой операции он рассказывал неустанно.
Чтобы подчеркнуть свою простоту, доступность, свое чувство коллегиальности, Хрущев ввел ежедневные совместные обеды для всех желающих членов Президиума ЦК и кандидатов в одном из уединенных залов Кремля. Так как мало-помалу во время этих обедов стали обсуждаться на ходу разные дела, вскоре почти все руководители стали их участниками. По окончании заседаний или приемов Хрущев сажал в свою машину несколько человек своих попутчиков.
…После смерти Сталина он поселился рядом с Маленковым в смежных особняках в районе Метростроевской улицы (Остоженки), а в кирпичном заборе, отделявшем оба особняка, пробита была калитка для постоянного общения. Но вскоре такое отъединение двух от всех остальных показалось Хрущеву неподходящей формой коллективизма. Он распорядился построить каждому члену Президиума по особняку – точно так, как предлагал в свое время Берия. И скоро на живописных и любимых москвичами Ленинских (Воробьевых) горах появилась анфилада роскошных особняков. Внутри они были отделаны мрамором и дорогими сортами дерева. От внешнего мира каждый особняк был отделен массивными высокими стенами, видимо, из желтого туфа. Доступ в каждый особняк пролегал через тяжелые стальные ворота и калиточку. Из двора и садовой беседки хрущевского обиталища, стоявшего на самой бровке Ленинских гор, открывался неповторимый вид на Москву. Она видна была вся как на ладони.
…Старые члены Политбюро (Молотов, Ворошилов, Каганович), давно жившие в Кремле, поеживались от такого новшества и не очень-то рвались на Ленинские горы под всесветное обозрение. Но «коллективизм» обязывал не обособляться. И скоро все члены Политбюро обосновались в сверкающих особняках.
Рядом с ними воздвигнуто было роскошное спортивное здание с бассейном и другими сооружениями, где можно было холить свое тело с не меньшим комфортом, чем это было у римских императоров.
Народ, знавший по изустным преданиям, описаниям и кино спартанскую суровость образа жизни Ленина, сразу окрестил новое поселение ироническим прозвищем «Заветы Ильича» и «хрущобами».
Я уже упоминал, что в первый период после смерти Сталина Хрущев выражал свой абсолютный пиетет к нему по всем вопросам. Исключение составлял, пожалуй, единственный вопрос – сельское хозяйство. Здесь Хрущев считал себя непревзойденным знатоком и авторитетом, а Сталина – профаном. И когда заходил разговор о сельском хозяйстве, он вздыхал, бил согнутым пальцем себя по лбу, потом по краю стола, что должно было означать, что Сталин ничего не понимал в сельском хозяйстве. Затем на слушателей низвергалась Ниагара слов и рецептов: что нужно сделать, чтобы обеспечить расцвет нашего сельского хозяйства в молниеносные сроки.
С сельского хозяйства Хрущев и начал свою реформаторскую деятельность.
К
ак-то, кажется, в июле 1953 г., Н. Хрущев вызвал меня и сказал, что будем готовить Пленум ЦК, посвященный вопросам сельского хозяйства. Он нарисовал общую картину положения в деревне и как он думает бороться с трудностями и болезнями сельскохозяйственного производства. Хрущев сказал, что было бы хорошо, если бы я с группой ученых-экономистов и работников аппарата ЦК взялся за подготовку резолюции по его докладу на Пленуме.
После окончания Московского университета и нескольких лет практической работы я, как уже говорил, три года учился в Аграрном институте Красной профессуры и окончил его. До войны и после нее я опубликовал большое количество работ по вопросам социалистического сельского хозяйства. Не раз привлекался я Московским и Центральным комитетами партии для подготовки различных документов по вопросам сельского хозяйства и экономической теории вообще. Поэтому данное мне Хрущевым поручение никому не показалось необычным.
Нам отвели для работы кабинет, который когда-то занимал секретарь ЦК А.А. Андреев, и мы погрузились в работу. Мне кажется, что наша группа с полной научной добросовестностью проделала большую аналитическую работу. В разработанном проекте документа дан был всесторонний марксистский анализ социалистического сельского хозяйства: его преимуществ и достижений, трудностей и противоречий развития. Мы пытались сформулировать в этом проекте и основные задачи дальнейшего подъема сельского хозяйства. Основное внимание при этом уделялось решению следующих задач:
Всесторонняя комплексная механизация (и электрификация) сельского хозяйства. Химизация земледелия (в том числе проблема удобрений). Перевод всех отраслей сельского хозяйства на научные основы ведения (агротехника, зоотехника). Подъем зернового хозяйства – базы всех отраслей сельскохозяйственного производства. Повышение урожайности сельскохозяйственных культур и продуктивности животноводства как центральная задача. Материальная заинтересованность коллективов (совхозов, МТС, колхозов и работников), вопросы организации труда и повышения его производительности. Проблемы улучшения руководства сельским хозяйством.
Но наряду с нашей группой, группой ученых, работала и другая группа – по подготовке доклада Хрущева на Пленуме ЦК.
Вскоре доклады и большие выступления Хрущева стали весьма частыми, и родился определенный порядок и стиль подготовки их. По сложившейся при Сталине традиции каждое положение таких выступлений приобретало директивный характер. За речами следовали дела и перестановки людей. Последствия их часто бывали очень серьезными. Поэтому имеет смысл сделать отступление и сказать здесь о механизме подготовки выступлений Хрущева.
По своему характеру их можно свести в три основные группы.
Первая группа выступлений – экспромты. Хрущев любил выступать. К концу его пребывания у власти страсть эта приобрела уже характер явно патологического недержания речи.
Но Хрущев не только любил выступать. Он умел выступать. Его речи экспромтом были яркими, самобытными. Он обычно приводил много живых примеров и сравнений, пословиц и поговорок. Часто это были всякие вульгаризмы, вроде:
– Мы еще покажем им Кузькину мать.
– Мы не лаптем щи хлебаем.
– Он ноздрями мух давит.
И другие, в таком духе. Иногда, в раздражении, он допускал прямые непристойности. Но живость, образность, бойкость его речей, по крайней мере на первых порах, нравились массовой аудитории. Критическое отношение к ним складывалось лишь постепенно.
Если бы Хрущев был образованным человеком, если бы он обладал элементарной культурой и простейшей школой марксистского мышления, он мог бы быть великолепным оратором. Но мозги его в отношении теории, науки, литературы представляли собой tabula rasa (чистую доску). Даже по вопросам того же сельского хозяйства, в котором он слыл знатоком, он вряд ли за всю жизнь прочитал хоть одну книгу. Знания его черпались из опыта, в его обывательском понимании.
Вот он что-то увидел при посещении совхоза или колхоза. А посещал он колхозы, совхозы, новостройки часто, он любил разъезжать. Увиденное ему понравилось. И он мог сразу, без проверки, без изучения материалов, со всесоюзной трибуны рекомендовать увиденное всем, всем, всем, хотя потом оказывалось, что видел он какой-то агротехнический прием в субтропической зоне, и этот прием совершенно неприменим к центральной или северной зонам.
То же относилось к подбору кадров. Он встречался и разговаривал со многими агрономами, опытниками, учеными. И если собеседник ему понравился, если его рецепт приглянулся, Хрущев мог сразу поднять его на щит. При большой импульсивности Хрущева, его неисправимой склонности к импровизациям такое использование «опыта» приводило порой к трагическим последствиям.
Однако вернусь к разговору об экспромтах Хрущева. Стенограмма его попадала в руки помощников – Г. Шуйского, В. Лебедева, А. Шевченко. Они привлекали некоторых газетчиков типа П. Сатюкова и Л. Ильичева, и над текстом производилась препараторско-кулинарная работа. Исключались или смягчались явно неприемлемые части текста. Дописывались необходимые новые места. Вставлялись (к месту и не к месту) цитаты из классиков марксизма. Весь текст подчищался, вылизывался, припудривался. Так как сами препараторы были среднесовпартшкольского уровня, живая речь Хрущева в готовом виде становилась, как правило, хуже. Она теряла свой колорит, оказывалась причесанной под средневзвешенный канцелярский, газетный язык.
Вторая группа выступлений Хрущева – это были выступления по вопросам, в отношении которых полная неосведомленность его не вызывала сомнений, и нужно было независимо от него подготовить весь текст. В первые годы к числу таких относились вопросы мировой экономики, политики и коммунистического движения, вопросы литературы, искусства и другие вопросы идеологии. В последующие годы Хрущев стал претендовать на непреложность своих суждений и по этим вопросам.
Но на первых порах такие тексты готовила та же группа помощников Хрущева с привлечением международников или, соответственно, литераторов, искусствоведов.
В таких случаях Хрущев чувствовал себя как стреноженный конь, выведенный на беговую дорожку, или как умный пес в наморднике. Хрущев мучился, раздражался, нервничал. Аудитория скучала. Наконец, он не выдерживал, его распирало желание высказаться без сковывающих пут готового текста. Он говорил:
– Ну, теперь я немного оторвусь от текста.
И – следовала свободная импровизация. Лица, ответственные за советскую внешнюю политику (если стоял внешнеполитический доклад), сразу начинали в напряженном беспокойстве ждать: какие пули отольет сейчас Хрущев и какие в результате могут быть неприятности?
А аудитория сразу оживлялась. И тут шли живописания, как французские и бельгийские фабриканты эксплуатировали его, Хрущева, в детстве в Донбассе и как мы потом «показали им Кузькину мать». Заявлялось, что у американских империалистов, которые послали на территорию СССР разведывательный самолет У-2, «рожа в дерьме». Что «Эньзеньхауру» нужно было бы быть не президентом Америки, а заведующим детским садом. И так дальше в таком роде.
Натешив свою душу свободными излияниями, Хрущев вдруг спохватывался и восклицал:
– Ну, я оторвался немного от текста. Я вижу вон, как иностранные корреспонденты все выбегают из зала. Телеграммы торопятся дать: Хрущев так сказал, Хрущев этак. Советую вам: поменьше брешите, господа хорошие. Мы самого Бога за бороду взяли, а уж на вас найдем управу… Перехожу к тексту.
Иногда эти свободные импровизации устраивались по несколько раз и по размеру превышали заранее подготовленный текст.
Третья группа выступлений Хрущева – это были выступления по вопросам, в которых Хрущев считал себя вполне компетентным, которые имели особо важное значение и в заблаговременной подготовке которых он считал необходимым принимать личное участие. Это были, в первую очередь, доклады на Пленумах ЦК и на партийных съездах.
Для подготовки таких докладов создавалась также подготовительная группа, но более обширная и более высокого уровня. Для такой группы Хрущев давал свои соображения.
Я уже упоминал, что Хрущев был малограмотным, писать он не умел. Но говорить постепенно научился бойко. Поэтому, пока готовился доклад, он часто вызывал стенографистку и надиктовывал ей какие-то мысли, пришедшие ему на ум. И требовал, чтобы продиктованный им кусок был вмонтирован в доклад.
Так продолжалось весь подготовительный период. «Гениальные» мысли приходили Хрущеву непрерывно. Он почти ежедневно надиктовывал новые тексты, и все они включались в доклад. Росло число новых текстов – распухал доклад. Вот почему все доклады Хрущева, все, без единого исключения, были так рыхлы по содержанию и невероятно велики по размерам – 5, 6, 8, 10 газетных полос. А читались на совещаниях, пленумах, съездах они по 7–10 и даже 12 часов.
Это и породило в народе известный анекдот:
Вопрос армянскому радио: «Можно ли завернуть в газету слона?» Ответ армянского радио: «Можно, если в газете опуб-ликовано выступление Хрущева».
Вот по такой методе готовился, в частности, упомянутый доклад Хрущева на сентябрьском Пленуме ЦК 1953 г. Он длился почти целый день. Текст доклада занял пять с половиной полос «Правды». Да еще четыре полные полосы – резолюция Пленума. Проект, подготовленный нашей группой ученых, почти не был использован. Резолюция представляла собой слегка сокращенный доклад Хрущева.
В этом докладе было все, что он видел в сельском хозяйстве и знал о нем и что ему подготовили помощники и статистики. И тем не менее в нем не было глубокого анализа истинного положения дел в сельском хозяйстве и постановки коренных задач о путях и средствах его дальнейшего развития. Большое и малое перемешались в нем чересполосно. Некоторые же действительно главные задачи вообще не были поставлены или ударение сделано не на том, на чем нужно было сделать.
Было ясно, что центральным звеном подъема всех отраслей сельского хозяйства являлась задача значительного увеличения производства зерна, преодоление отставания этой ключевой отрасли сельского хозяйства. Без решения ее нельзя было двинуть вперед ускоренными темпами животноводство, технические культуры, производство картофеля и овощей.
…Оценка Хрущевым состояния зернового хозяйства на сентябрьском Пленуме 1953 г. ничем не отличалась от оценки этого хозяйства, данной Г. Маленковым на XIX съезде. Так высоко оценивал состояние хлебного баланса страны Хрущев через несколько месяцев после смерти Сталина. Это не помешало ему потом многократно говорить, что «Сталин разорил деревню», «при Сталине страна сидела без хлеба», «сами умирали от голода, а хлеб продавали» и т.д.
В докладе Хрущева ставились все большие и малые задачи в области сельского хозяйства, кроме… основной и главной – о зерне. На многочисленных активах, совещаниях, собраниях, в печати по итогам Пленума говорилось о животноводстве, и о картофеле и овощах, и о крупяных культурах, и об МТС – обо всем. Но оставалась в стране зерновая проблема, как главная и все определяющая.
Правда, Хрущев и сам вскоре спохватился: еще только развертывалась кампания по проработке решений сентябрьского Пленума ЦК, и в центре и на местах еще не успели разработать мероприятия по претворению этих решений в жизнь, как в феврале 1954 г. был созван новый, специальный, Пленум ЦК. На нем Хрущев снова выступил с 8-часовым докладом. Этот доклад уже назывался «О дальнейшем увеличении производства зерна в стране и освоении целинных и залежных земель».
С этого времени началась целинная эпопея.
На протяжении последующих месяцев и лет следовал бесчисленный ряд Пленумов ЦК, Кремлевских совещаний работников сельского хозяйства, передовиков, работников МТС, работников совхозов, совещаний по отраслям сельского хозяйства, республиканских, зональных активов. На каждом из них заслушивались многочасовые доклады и выступления Хрущева. Одна «установка» набегала на другую. Один рецепт сменял другой, хотя действие предыдущего еще не успело провериться на практике.
Так, на сентябрьском Пленуме ЦК Хрущев ставит задачу увеличения продукции путем интенсификации сельского хозяйства, путем повышения урожайности полей и продуктивности животноводства: «брать с каждого гектара земли, с каждого гектара пашни больше зерна, хлопка, овощей, мяса, молока, фруктов и т.д.».
Проходит несколько месяцев, и нежданно-негаданно для всех задача интенсификации сельского хозяйства практически снимается. Старые, высокопродуктивные сельскохозяйственные экономические районы (Украина, Северный Кавказ, Центрально-Черноземные области, Поволжье, Сибирь и др.) надолго становятся пасынками.
Целина – вот альфа и омега. Распашка целинных и залежных земель Казахстана, Сибири, Урала и других пустынных рай-онов – вот ключ к решению всех проблем создания в стране обилия сельскохозяйственных продуктов.
Правомерна ли была постановка вопроса о введении в хозяйственный оборот целинно-залежных земель? Да, правомерна. Но для ответа на этот вопрос надо было изучить почвенно-климатические данные в соответствующих зонах; средние многолетние данные по урожайности в очагах земледелия в этих, или сходных, условиях; транспортные связи и возможности. Оценить, какие типы севооборотов могли бы быть пригодны в каждой зоне. Произвести экспертные расчеты экономической эффективности ведения земледелия и животноводства в каждой зоне: затраты, доходы.
На этой основе можно было решить: в каких районах, в каком объеме, в какие сроки, какими техническими и агротехническими средствами можно осуществить это мероприятие, если оно сулит быть экономически эффективным. Но нет. Для Хрущева действительно органичными были черты, которые впоследствии были квалифицированы как субъективизм и волюнтаризм.
Вот он поехал, к примеру, в Казахстан. Здесь получил определенные впечатления. Они породили идею. Сверхмоторная натура Хрущева требовала ее немедленной реализации.
О своей поездке и своих впечатлениях он красочно рассказывал:
– Вот я был в Казахстане. Едешь по ковыльной степи – океан. А какая земля! Подъедешь к оврагу, и вот тебе – весь почвенный разрез виден. На 2–3 аршина плодородный слой. И такая земля прогуливает. Ведь это преступление. Да тут миллиарды под ногами. Да только один Казахстан не то что страну – всю Европу зерном засыпать может!
И вот с февраля 1954 г. бесконечные железнодорожные, автомобильные, авиационные и другие караваны с тракторами, прицепами, людьми двинулись в безлюдные казахские степи осваивать целину. Мужественные и самоотверженные советские люди, в том числе героическая советская молодежь, шли на все. Не было жилья, укрывались в палатках. Не было налажено питание и водоснабжение. Стоически переносили и это: партия призывает, это необходимо для Родины – значит, надо преодолеть все трудности. И преодолевали.
Можно спорить и по-разному оценивать экономическую, народнохозяйственную эффективность грандиозной кампании по освоению целины. Можно и нужно критиковать хрущевский волюнтаризм в этом деле. Но что партийные и советские органы, причастные к сельскому хозяйству, работали в эти годы со сверхчеловеческим перенапряжением сил, что сотни тысяч людей, прибывших добровольно в суровые условия необжитых районов, сделали все возможное и невозможное, чтобы освоить эти пустыни – отрицать это значило бы искажать историческую правду. Крупнейшие недостатки этой гигантской кампании коренились не в людях, не в их отношении к своему гражданскому долгу, а в стратегическом замысле всей кампании и способах ее осуществления.
А ведь старые сельскохозяйственные районы – Украина, Кубань, Северный Кавказ, ряд областей Поволжья, Центрально-Черноземные области, освоенные районы Алтая, Западной Сибири, Урала, республик Средней Азии и многие другие были основными поставщиками продовольствия и сельскохозяйственного сырья. Они таили в себе огромные возможности роста сельскохозяйственной продукции. Плодородные почвы, благоприятный климат, опытные кадры, достаточные ресурсы рабочей силы, хорошие транспортные связи, сложившиеся севообороты и системы земледелия в целом, накопленный опыт ведения крупного социалистического сельского хозяйства – все это давало этим районам огромные преимущества. Но целина заслонила их начисто.
В ряде важнейших решений и начатых крупных мероприятий партия и ее Центральный Комитет имели Целостную генеральную программу дальнейшего мощного подъема социалистического сельского хозяйства. Ее важнейшими составными частями были:
Комплексная механизация и электрификация сельского хозяйства на основе мощного развития тракторостроения и сельскохозяйственного машиностроения, а также грандиозного плана строительства гидро- и тепловых электростанций. Орошение и обводнение обширных территорий путем использования дешевой гидро-энергии каскада строящихся гидростанций на основных реках, а также путем строительства каналов и оросительных систем. Создание грандиозных полезащитных полос и другие мероприятия по борьбе с засухой. Перевод всего земледелия и животноводства на научную базу современной агротехники и зоотехники: повсеместное внедрение правильных севооборотов, селекция и семеноводство, породное районирование скота и др.
Главную идею этой разносторонней генеральной программы, ее, так сказать, философию можно было бы определить одним термином: интенсификация сельского хозяйства. Не идти по пути расширения посевных площадей, а вести курс на неуклонное повышение урожайности полей и продуктивности животноводства, и на этой основе постоянно умножать продовольственные и сырьевые ресурсы страны.
Как-то незадолго до смерти Сталин заявил на заседании Политбюро:
– Я последний раз подписываю годовой план с расширением посевных площадей. Надо идти по пути интенсификации сельского хозяйства. Надо с меньших площадей брать больше продукции…
И действительно, путь интенсификации есть единственно правильный путь. Этому учит опыт всего мирового земледелия.
Н. Хрущев опрокинул эти решения и программные установки партии. Он высмеял планы интенсификации сельского хозяйства:
– Туркменский канал… Защитные полосы от моря до моря… Севообороты… Ведь это надо же (и, по привычке, когда нужно было изобразить Сталина, он стучал себя пальцем по лбу, а потом по краю стола). Сколько лет мы топчемся, как кот вокруг горячей каши, вокруг этих севооборотов. А толку что?
Выдвижение на первый план задачи освоения целины означало, что отныне взят был курс на экстенсивное развитие сельского хозяйства. И этот курс проводился на протяжении всего «великого десятилетия». В засушливых районах, главным образом Казахстана, поднято было около 40 миллионов гектаров целинных и залежных земель. В Казахской ССР посевные площади зерновых культур расширены были по сравнению с 1913 г. в 6 раз.
Старые плодородные зерновые рай-оны, оказавшись в положении пасынков, начали снижать урожайность зерна. Положение с хлебом в стране все больше обострялось, но по мере обострения его все крикливее становились заявления и посулы Хрущева с самых высоких трибун:
– Мы еще покажем американцам Кузькину мать! Мы их положим по сельскому хозяйству на обе лопатки!..
И в этой своей одержимости «показать Кузькину мать» Хрущев изобретал один чудодейственный рецепт за другим.
То он разнес в пух и прах травопольную систему земледелия академика Вильямса и обязал изгнать повсеместно из севооборотов травы и расширить посевы зерна сверх всяких разумных пределов. Причем из зерна фаворитом сначала объявлена была пшеница. И Хрущев живописал, как хороши из пшеничной муки пироги и пышки. А определяя будущее общества, он говорил: «Что такое Коммунизм? Это – блины с маслом и со сметаной».
То после пшеницы на долгое время «царицей полей» объявлена была кукуруза. Она прославлялась Хрущевым не только как универсальная кормовая, но и как продовольственная культура. Хрущев на многих совещаниях красочно рассказывал, какие вкусные «блюда» можно делать из кукурузы.
Не случайно Хрущев получил в народе кличку «кукурузник», а хрущевская кукурузная эпопея стала одной из главных причин дезорганизации всего сельского хозяйства и упадка его.
Можно привести и другой пример. Хрущев где-то услышал, что в центральных областях России овцы болеют копытной гнилью. Факт сам по себе известный. И вот с 1954 г. происходит целая серия кремлевских общесоюзных, зональных, республиканских совещаний и активов по вопросам сельского хозяйства. На всех неизменно выступает Хрущев. И мы слушаем, как со свойственным ему темпераментом и безапелляционностью, дополняя свою речь жестикуляцией, Хрущев восклицает:
– Вот у нас в Центральной России овец разводят. Какой дурак это выдумал! Разве не известно, что овцы здесь болеют копытной гнилью? Надо убрать отсюда овец…
За тридцатилетие верховенства Сталина руководители всех рангов привыкли к тому, что слово лидера – закон. Указания его должны выполняться безоговорочно. По мере приближения к «наинизшим низам» формулировки «для ясности» ужесточаются. И когда дело доходит до рай-она, села, колхоза, совхоза, копытная гниль у овец именуется уже хуже, чем проказа, а овцеводство в центрах России квалифицируется почти как уголовное преступление.
Между тем грубошерстная овца разводилась в большинстве центральных, северо-западных, северо-восточных, северных районов России испокон веков. На протяжении столетий овца давала здесь шерсть для грубых сукон, валенок, войлока. Она давала овчины на поделку полушубков, тулупов, шуб. Овца обувала и одевала крестьянство, рабочий люд в городах, российское воинство. В частности, в XIX веке в бывшей Ярославской губернии выведена была романовская порода овец – лучшая в мире порода овец шубного направления.
Но – директива Хрущева с самой высокой трибуны была дана, и в центральных и северных областях России началось варфоломеевское побоище овец. И понадобилось много времени, прежде чем Хрущев признал, что его «попутали с овцой».
Но такое признание было явлением чрезвычайно редким. Невежество обычно сочетается с гипертрофированным самомнением, препятствующим добросовестному признанию своих ошибок.
Десятки миллионов тружеников сельского хозяйства никак не успевали переварить в мозгу тот каскад идей, все новых прожектов и рецептов, которые распирали Хрущева и низвергались на них. А дело с сельским хозяйством все более запутывалось. Пришлось раскрыть закрома государственных хлебных резервов. Но этого оказалось мало. Тогда стала неизбежной необходимость начать в больших размерах импорт в СССР зерна, муки и других хлебных продуктов.
Мощные государственные резервы зерна, которые сохранялись даже после четырехлетней изнурительной войны, были разбазарены. Советский Союз из страны, экспортирующей хлеб, превратился в страну, ввозящую хлеб. Ежегодно многие тонны чистого золота из золотых запасов, накопленных десятилетиями, выбрасывались на мировые рынки, чтобы расплатиться за поставки крупных партий зерна, закупаемых в Канаде, Австралии, Соединенных Штатах, и муки – в Западной Германии. Зерно занимали в долг у Румынии. Газета «Нью-Йорк Таймс» 27 ноября 1967 г. отмечала, что в эру Хрущева СССР продавал на мировых рынках золота на 200–500 миллионов долларов в год.
…Позже один железнодорожный машинист из-под Перми говорил мне о Хрущеве:
– Ведь он, этот «Кузькина мать», на весь народ торбы понадевал.
– Какие торбы?
– А такие. Идешь на дежурство на паровоз, жена тебе на шею торбу вешает. Все такие торбы пошили: кто из мешковины, кто из клеенки. Вернешься из поездки – и прямо в очередь. На полсуток. Жена тебя сменит. Придет твоя очередь, всыпят тебе в торбу то муки с отрубями и кукурузой, то пшена, то хлеба кусок дадут по голодной норме. А хлеб-то какой: замазка, а корка отстает. Так и жили при нем с торбами. Вот ведь до чего страну довел…
Примерно то же я слышал от кочегара из Кривого Рога, от учительницы из Чувашии, от инженера из Брянска и множества других людей.
Кажется, Черчиллю приписывают крылатую фразу насчет Хрущева:
– Надо быть очень талантливым человеком, чтобы суметь оставить Россию без хлеба.
Это и стало одной из главных, если не главной причиной падения Хрущева. Вопрос встал с предельной политической и народнохозяйственной остротой: либо немедленно кончать с Хрущевым и с его целинно-кукурузно-гороховыми импровизациями и возвращаться к научным основам ведения сельского хозяйства, либо неизбежна национальная экономическая катастрофа. Ибо речь шла о хлебе насущном для 200-миллионного населения.
Затем произошло событие, которое сыграло роковую роль в последующем развитии страны и в жизни партии.
Я уже упоминал, что вскоре после смерти Сталина Хрущев потребовал восстановить пост Первого секретаря ЦК и избрать на этот пост его, Хрущева. С таким предложением выступил Г. Маленков, и Пленум единогласно принял его.
С этого времени началось ускоренное и все большее обособление Первого секретаря среди других членов Президиума ЦК, все большее усиление его роли и значения. Этому способствовали сложившиеся за последние десятилетия традиции. Роль Генерального секретаря (а именно в таком качестве выступал Сталин в большую часть периода своего пребывания у кормила власти) стала невероятно гипертрофирована. Сложившееся при Ленине разумное разделение функций между правительством и ЦК было стерто. Любой сколько-нибудь существенный политический, международный, хозяйственный, культурный вопрос, до его постановки в правительстве, должен был быть рассмотрен в ЦК. А в ЦК решение по нему целиком предопределялось мнением и словом Генерального секретаря.
За правительством же все в большей мере оставалась лишь функция оформления принятых в ЦК решений.
После смерти Сталина сложившаяся система взаимоотношений между партийными и советскими органами и вопрос о роли и месте Генерального секретаря в общем механизме руководства и управления страной критически пересмотрены не были. И теперь, сделавшись Первым секретарем ЦК, Хрущев просто надел уже разношенные и удобно подогнанные Сталиным валенки и потопал в них дальше.
Кстати, незадолго до смерти сам Сталин то ли разумом, то ли инстинктом почувствовал все несовершенство и всю опасность системы единоличного управительства.
Может быть, и потому, что среди своего ближайшего окружения он не видел фигуры, которая, по его мнению, могла бы стать достойным его преемником. Он не раз говорил на узких заседаниях:
– Вот умру, что будете делать без меня? Ведь пропадете же!
В последний период своей жизни он мучительно искал какие-то новые формы коллективизма в руководстве. Уже говорилось, что в своей речи на XIX съезде партии, которая стала его лебединой песней, Сталин взывал к коммунистам всего мира стать знаменосцами и поборниками демократии. Сразу после съезда Сталин предложил создать высшие коллективные органы партийного руководства важнейшими областями государственной и партийной жизни: Постоянную Комиссию по международным вопросам во главе с Г. Маленковым, Постоянную Комиссию по военным вопросам во главе с Н. Булганиным, Постоянную Комиссию по идеологическим вопросам, руководство которой было поручено мне, и т.д.
Хрущев не пошел по этому пути. Он избрал проторенный путь, который сам Сталин настойчиво прокладывал предыдущие тридцать лет – путь единовластия. И очень скоро сложилось положение, при котором для того, чтобы провести через высшие партийные или правительственные инстанции всякий сколько-нибудь существенный вопрос, нужно было получить согласие Хрущева. Снова возродилась безотказная сталинская формула-пароль, но лишь с другой персонификацией: «Доложено Никите Сергеевичу». «Согласовано с Никитой Сергеевичем». «Никита Сергеевич – за». Этого было достаточно для оформления постановления, для отпуска средств, для назначения кого-либо на высокий пост и т.д.
Но Сталин был всесторонне образованным марксистом. Он прошел большую школу жизни и революционной борьбы. Он обладал огромным опытом партийной и государственной работы. Он был мудр и нетороплив при решении вопросов. По-этому необдуманные, опрометчивые решения для Сталина были почти невероятны. А Хрущев был дремучий невежда.
В начальный период своего пребывания на посту Первого секретаря Хрущев, правда, старался быть покладистым, не перечить другим членам Президиума, соблюдать товарищеский тон и внешний декорум коллективизма. Но постепенно он осмотрелся и решил, что ломать тридцатилетние традиции стиля руководства Генерального секретаря не в его пользу. И чем больше обнаруживалось невежество Хрущева, тем ревностнее становился он к тому, чтобы все признали его абсолютное монопольное право представлять и олицетворять партию, а стало быть, и государство. Хрущев вряд ли что-нибудь знал о Людовике XIV, но приписываемая французскому монарху крылатая фраза («Государство – это я») в реконструированном виде вполне устроила бы новоявленного лидера: «Партия – это я».
Шаг за шагом, осторожно, – сначала тонко, хитро, затем напролом шел Хрущев по пути утверждения своего едино-властия. Хрущев не упускал ни единой возможности, которая помогала делу его возвышения. Одной из гирь на чашу весов славы Хрущева стало празднование его 60-летия.
…Голубой апрельский день. У меня в правдинском кабинете зазвонила кремлевская «вертушка».
– Товарищ Шепилов? Говорит Маленков, вы не могли бы сейчас подъехать ко мне на несколько минут?
…Маленков только недавно закончил для себя реконструкцию сталинских апартаментов. Все выглядело теперь грандиозно и торжественно. Пахло свежим лаком. Маленков же выглядел усталым и озабоченным. Под глазами набухли темные круги. Одет он был, как и прежде, в темно-серые брюки и в такого же цвета китель-«сталинку». Впрочем, теперь на официальные дипломатические приемы он стал надевать черный костюм и рубашку с галстуком. Но сам, шутя, жаловался, что галстук стягивает ему шею, и время от времени он теребил его в разные стороны.
Встретил меня он как-то суетливо и с подчеркнутой предупредительностью. В манере говорить и держаться чувствовалась смущенность. Тогда я не знал еще абсолютно ничего о том, что Хрущев уже начал вести подкоп под нового премьера, сам же Маленков, по-видимому, уже ощущал эту кротовую работу.
– Я просил вас приехать, товарищ Шепилов, вот по какому вопросу: 16 апреля Никите Сергеевичу исполняется 60 лет. Он очень старается. Он хорошо работает. Мы посоветовались между собой и решили пр атались приветствия Хрущеву от зарубежных компартий.
Хрущев в те времена укорял Сталина за широкое проведение его 70-летия. Поэтому официального чествования Хрущева не было. Неофициально же все обставлено было очень пышно. На званом ужине, на котором собралась вся партийно-правительственная элита, характеристики Хрущева давались только в превосходных степенях.
Н. Хрущев с наслаждением вдыхал фимиам лести и старался покорить всех самыми щедрыми посулами. Он снова (в который раз!) живописал, как он «охмурил», а потом «насадил горлом на крюк» Берию, какая теперь вольготная будет жизнь, какие блага всех ожидают.
Через несколько дней при встрече Хрущев спросил меня:
– Вы были у меня на именинах?
– Нет, не был.
– Почему?
– А меня никто не приглашал.
– Ну, это значит, мои хлопцы маху да-ли…
С
делавшись Первым секретарем ЦК, Н. Хрущев начал планомерно осуществлять гигантскую перестановку кадров в стране: от секретарей ЦК и союзных министров до секретарей обкомов и горкомов, председателей исполкомов и хозяйственных органов.
Хрущев без особого стеснения говорил, что нужно убрать «маленковских людей» и всюду расставить «свои кадры». Состав выдвигаемых новых работников был очень пестрый. Часто совершенно случайные и ничем не примечательные люди вдруг по воле и прихоти Хрущева назначались на сверхответственные посты. Иногда здесь происходили вещи поразительные. Но как только Хрущев укрепил свое положение, он получил возможность учинять такие поразительные вещи беспрепятственно. И он широко использовал это в своих честолюбивых целях.
Вот один пример из сотен такого рода нелепостей, И.И. Кузьмин. В молодые годы работал учеником столяра, слесарем. Затем окончил Военно-электротехническую академию. Далее работал на Прожекторном заводе и в Комиссии партийного контроля. Затем перешел в Совет Министров СССР на вопросы сельского хозяйства и заготовок (!), а оттуда – в ЦК партии на вопросы машиностроения (!). Это был очень юркий и пробивной человек, не обремененный высокими морально-этическими принципами.
Когда Хрущев затеял свою грандиозную эпопею с совнархозами, И. Кузьмин всюду восхищенно причитал: «правильно, Никита Сергеевич», «замечательно, Никита Сергеевич», «все восхищены вашими идеями, Никита Сергеевич, и ждут скорейшей организации совнархозов…»
Это и решило судьбу Кузьмина. На одном из заседаний Президиума Н. Хрущев вдруг предложил назначить Кузьмина не больше и не меньше как Председателем Госплана СССР. Я (тогда секретарь ЦК и кандидат в члены Президиума) взял слово и сказал:
– С момента организации Госплана и на протяжении трети века во главе Госплана стояли выдающиеся деятели коммунистической партии, образованные марксисты-экономисты, такие, как Глеб Максимилианович Кржижановский, Валериан Владимирович Куйбышев, Валерий Иванович Межлаук, Николай Алексеевич Вознесенский и другие. Теперь предлагается – Кузьмин. Ведь он же совершенно невежественный человек в вопросах экономической теории. Как же может человек, девственный в политической экономии, руководить составлением народнохозяйственного баланса, добиваться предупреждения диспропорций, возглавлять работы по составлению генплана? Ведь он же понятия не имеет, с чем это едят. Над нашим госаппаратом пронеслось немало бурь. Было немало всяких, в том числе и скороспелых, реорганизаций. Но, к счастью, сохранялся незыблемо Госплан – мозговой центр экономической жизни страны. И это предохраняло нас от многих бед. Назначить Кузьмина на Госплан – это значит загубить все дело народнохозяйственного планирования.
Хрущев был взбешен. На очередном (июльском) Пленуме ЦК он с возмущением повествовал, как «Шепилов, с профессорским высокомерием, разделывал под орех нашего замечательного работника товарища Кузьмина». И. Кузьмин был назначен Председателем Госплана СССР. Он стал очень значительным лицом в союзном правительстве.
Но прошло немного времени, и все увидели то, что и должны были увидеть: да ведь король-то голый! Хрущев поостыл. И на одном из заседаний Президиума заметил:
– Я бы Кузьмину не то что Госплан или народное хозяйство, я бы ему кухни своей не доверил.
Кузьмина потихоньку куда-то сплавили.
Я упоминал уже, что после смерти Сталина и казни Берии во главе органов государственной безопасности поставлен был преданнейший сатрап Хрущева – И.А. Серов. В соответствии с этим произведены были и другие назначения и перемещения в системе МГБ. Теперь Хрущев мог быть уверенным, что с этой стороны ему не угрожает никакая опасность и его телохранители не могут превратиться вдруг в его тюремщиков.
Но в этом плане Хрущева всегда очень беспокоил персональный подбор высших военачальников. На данном этапе Хрущева вполне устраивал на посту министра обороны Н.А. Булганин, которого он во всех своих выступлениях называл своим «другом». Но одного этого было недостаточно. Весь ход последующих событий показал воочию, что только желанием предохранить себя от всяких неожиданностей со стороны Вооруженных Сил продиктованы были акты Хрущева в отношении многих маршалов и генералов.
Хрущев понимал, что высший генералитет Советской Армии иронически относится к его смешным потугам увековечить себя в качестве выдающегося полководца. И он шаг за шагом, под всякими выдуманными предлогами, изгнал из Вооруженных Сил или фактически превратил в «свадебных генералов» самых прославленных полководцев Отечественной войны: маршалов Г.К. Жукова, И.С. Конева, К.К. Рокоссовского, А.М. Василевского, К.А. Мерецкова, Н.Н. Воронова, генералов армии А.В. Хрулева, А.В. Горбатова, М.М. Попова и многих, многих других.
Вместо этих действительно выдающихся и талантливых полководцев возводились в ранг маршалов и ставились на самые высокие посты очень посредственные люди, готовые быть верноподданными Хрущеву. Именно так наделен был званием маршала и назначен командующим войсками Московского военного округа генерал К.С. Москаленко или получил маршальский жезл генерал Ф.И. Голиков. Хрущев хорошо знал, что генерал Голиков, занимая пост начальника Главного управления кадров Советской Армии, был повинен в шельмовании и истреблении многих военных, что он непосредственно причастен к зловещему «Ленинградскому делу». Но великодушная амнистия Хрущевым зло-употреблений со стороны Голикова против советских людей, так же как амнистия преступлений А. Серова в системе органов государственной безопасности, делали того и другого благодарными и преданными Хрущеву людьми.
…Огромные перестановки руководящих кадров шли во всех министерствах, в идеологических учреждениях, в респуб-ликах, краях и областях. Нередко освобождались работники по-настоящему образованные, идейные, опытные, честные и заменялись людьми куда более слабыми, менее культурными и не безупречными в морально-политическом отношении. На недоуменные вопросы: «В чем дело? Почему министр икс заменен игреком? Почему на этот важный пост поставлен такой совершенно неподходящий человек, как зет?» – следовали ответы: «С игреком Никита Сергеевич работал на Украине… зета Никита Сергеевич знает по совместной работе в МК партии».
Хрущев мастерски использовал и усовершенствовал сложившуюся систему подбора и расстановки кадров. Прошло несколько лет после избрания его Первым секретарем ЦК, и в органах партийного руководства и государственного управления в центре и на местах оказались более чем в достатке «хрущевские кадры».
Среди выдвиженцев этих лет было немало старых и молодых неиспорченных людей, со здравыми взглядами на жизнь, которые успешно вели порученные дела. Но на важнейших участках в большинстве своем оказались именно те, кого в народе стали именовать «хрущевцами»: люди, как правило, малокультурные, невежественные, высокомерные. Страна, народ неуклонно продолжали цивилизоваться. А идейно-теоретический и деловой уровень и нравственный облик кадров, причастных к управлению страной, по сравнению с прошлым снижался, ибо подбор и расстановка людей производились по образу и подобию, по вкусам и прихотям Хрущева.
Однако дело не только в выборе тех или иных людей; сама по себе система подбора работников не по деловым и моральным качествам, а по принципу «личного знакомства», «своих людей» – губительна для партии и государства. Ответственное лицо, поставленное на этот пост потому, что оно – «свой человек», практикует ту же систему, тоже подбирает «своих людей». И так идет дело по вертикали и горизонтали. В результате вокруг каждого высокопоставленного работника образуется артель «своих людей» – «рязанских», «тамбовских», «украинских», «наркомтяжпромовских», – подобранных по месту жительства или по ведомству прежней работы совместно с высоким начальником. В практике они именовались и по-другому: «ежовский человек», «маленковский человек», «хрущевский человек» и т.д.
В такой артели неизбежно складывается система круговой поруки, кругового поощрения и кругового восхваления. Никакая критическая волна снизу не в состоянии прорвать плотную оборону из «своих людей» вокруг высокопоставленного лица. В результате такое лицо, его работа оказываются вне критики и контроля.
В конце двадцатых – начале тридцатых годов среди партийного актива стало широко известно, что состоялось секретное постановление Политбюро ЦК, по которому запрещалось критиковать Политбюро, членов Политбюро и ЦК в целом. Сталин будто бы мотивировал это тем, что в связи с обострением классовой и внутрипартийной борьбы авторитет высших органов руководства должен быть абсолютным.
Я не проверял этого факта и не знаю, правда ли это, было ли действительно такое постановление, которым должны были руководствоваться все партийные организации, органы печати и отдельные коммунисты. Но что вскоре после смерти Ленина постепенно сложились именно такие порядки и нормы, ставшие законом, – это общеизвестно. И такие нормы широко распространились на определенный круг людей по горизонтали и вертикали.
Зная великолепно все передачи, шестеренки и винтики механизма критики в партии, Хрущев постоянно использовал его для закрепления своей личной власти, не гнушаясь никакой неправдой. И он был абсолютно нетерпим к любому замечанию в свой адрес или в адрес своих подопечных: такой критик немедленно терял пост и отсылался в провинцию, на заграничную работу или отправлялся на пенсию; сажать таких в тюрьму Хрущев уже был не в состоянии, ибо, критикуя Сталина, он надел на себя мантию блюстителя законности и саморазоблачиться уже не мог.
Выдвинутые Хрущевым кадры – все эти аджубеи, ильичевы, сатюковы, пономаревы – безоговорочно поддерживали его, когда он затевал самые невероятные реформы. Трагические годы хрущевского единовластия они провозглашали «великим десятилетием». Они остервенело шельмовали всякого, кто поднимал голос против хрущевских безумств. И они, конечно, отвернулись от него и громче всех начали проклинать его, как только стало ясным, что дни Хрущева сочтены.
Важнейшим резервуаром кадров для работы во всесоюзном масштабе Хрущев считал Украину. И это вполне естественно. Республика с более чем 40-миллионным населением, могучей и первоклассной промышленностью, разносторонне развитым сельским хозяйством. Республика, располагающая богатейшими кадрами организаторов, технической, художественной интеллигенции, агрономов, учителей, врачей.
За годы революции гигантски умножились материальные и духовные богатства республики, выросли ее многонациональные кадры. И закономерно, что Украина должна щедро давать свои кадры для других республик, краев и областей Союза. Хрущев энергично действовал в этом направлении. Он прожил и проработал большую часть своей жизни на Украине и, естественно, хотел ее преуспевания и прославления. Но и в это благое дело он вносил много субъективного. Будучи до крайности честолюбивым человеком, он хотел, чтобы после перевода его на работу в Москву украинский народ видел в нем своего щедрого «шефа» и «покровителя». Этими чувствами и продиктован был ряд мер со стороны Хрущева, на которых была явная печать заискивания перед украинскими кадрами и которые, в отдельных случаях, противоречили конституционным устоям Советского государства. Последующий ход событий показал глубокое заблуждение Хрущева, что на Украине он – любимый отец. К концу «великого десятилетия» именно на Украине и среди украинских кадров, может быть, в большей мере, чем в других республиках и среди других отрядов интеллигенции, Хрущев стяжал себе всеобщую неприязнь и презрение.
Одной из мер «завоевания» на свою сторону Украины было хрущевское решение о Крыме.
Приближались торжества, посвященные 300-летию воссоединения Украины с Россией. Эта знаменательная дата, конечно, вполне заслуживала того, чтобы отметить ее как большой праздник народов Советского Союза, как живое олицетворение торжества ленинской национальной политики.
В этой связи празднично прошли юбилейные сессии Верховных Советов УССР и РСФСР. Украинская республика и город Киев были награждены орденами Ленина. Киевский театр им. Шевченко показал в Большом театре свои лучшие оперы и балеты. У Киевского вокзала в Москве заложен был камень будущего монумента в честь воссоединения. В Москве и в Киеве состоялись грандиозные военные парады и демонстрации. Словом, делалось все необходимое во имя благородной цели – дальнейшего укрепления дружбы двух крупнейших народов и всех других народов советской страны.
Но Хрущеву хотелось от себя преподнести Украине подарок на золотом блюде, чтобы вся республика знала о его щедрости и постоянной заботе о преуспевании Украины.
В Большом Кремлевском дворце шло одно из многочисленных тогда совещаний по сельскому хозяйству. За столом президиума находились все члены Президиума ЦК и Секретариата ЦК. В перерыве, как обычно, члены Президиума и секретари собирались в двух комнатах, примыкавших к трибуне президиума Большого зала – на завтрак или обед, или ужин, смотря по времени. Почти всегда во время таких перерывов обговаривались и здесь же решались неотложные дела международного или внутреннего характера. По какому-то вопросу вызвали сюда из Большого зала и меня.
Обсуждались один, другой неотложные вопросы. Вдруг Хрущев внес предложение: в связи с празднованием 300-летия передать Крымскую область из Российской Федерации в состав Украинской Республики.
– От Крыма до России далеко, – сказал он. – Украина ближе. Легче будет вести всякие хозяйственные дела. Я уже кое с кем говорил на этот счет. У украинцев, конечно, слюнки текут, они будут рады-радешеньки, если мы им Крым отдадим. С Федерацией Российской тоже, я думаю, договоримся. Надо только обставить это все с умом: чтобы Верховные Советы обеих республик просили союзный Верховный Совет сделать такую передачу. А Ворошилову надо все это провести по-доброму через Президиум Верховного Совета СССР. Я думаю – возражений не будет?
Конечно, предложение Хрущева было неправильным, ибо оно грубо попирало и исторические традиции, и ленинские национальные принципы в партийном и государственном строительстве.
Крым был ареной многовековой борьбы русского народа против татарско-турецкого ига, в условиях которого Крым был превращен в огромный мировой невольничий рынок. Военные походы на Крым Ивана Грозного в 1556–1559 гг.; битвы российского воинства под командованием князя Голицына за Перекоп; азовские походы Петра Великого в 1695–1696 гг., открывшие доступ России к Азовскому и Черному морям; русско-турецкая война 1768–1774 гг., навсегда покончившая с турецким владычеством в Крыму, – все это памятные страницы в истории российской государственности и российского воинства. В освободительных войнах за Крым увековечили свою славу А.В. Суворов, М.И. Кутузов, Ф.Ф. Ушаков.
С 1918 г. Крым (Республика Тавриды, Автономная Крымская Республика, Крымская область) входил в состав Российской Федерации. Здесь десятилетиями складывались прочные связи с плановыми, финансовыми, культурными и другими организациями Российской Федерации.
Но главное и решающее – это этнический состав области. Конечно, при социалистическом строе, в условиях нерушимой дружбы народов решение территориальных вопросов не представляет трудностей и не может вызывать социальных конфликтов. Полюбовно проходило территориальное размежевание Среднеазиатских республик, полюбовно Казахстан передавал часть своей территории Узбекистану и т.д.
Но при осуществлении любой такой меры партия и правительство всегда учитывали совокупность всех обстоятельств, чтобы не допустить ущемления прав какой-либо нации, национальной группы или народности, особенно малой. Известно, что, в соответствии с принципами Советской Конституции, даже районы с небольшим по численности, но особым по национальному составу населением выделены в автономные национальные округа.
При этом неизменно преследовалась одна цель: постоянно укреплять дружбу народов, братское сотрудничество в рамках единого многонационального социалистического государства.
Когда Хрущев вносил свой проект о передаче Крыма Украине, население Крымской области насчитывало 1 миллион 200 тысяч человек, из них 71,4 процента составляли русские, 22,2 процента – украинцы и 6,4 процента другие национальности. И тем не менее когда Хрущев задал свой вопрос: «Я думаю, возражений не будет?» – Н. Булганин, А. Микоян, А. Кириченко, Л. Каганович и другие откликнулись возгласами: «Правильно! Принять! Передать!» И только стоявший у дверей в соседнюю комнату в ожидании какого-то телефонного разговора В. Молотов сказал, ни к кому не обращаясь:
– Конечно, такое предложение является неправильным. Но, по-видимому, придется его принимать.
Так появился на свет Указ от 19 февраля 1954 г. о передаче Крымской области из РСФСР в состав УССР. Несостоятельность изложенных в Указе мотивов такой передачи: общность экономики, территориальная близость, наличие хозяйственных и культурных связей – была для всех очевидна. И все же Указ появился. И в Крыму начали переделывать вывески на украинский язык, вводить радиовещание, газеты на украинском языке и т.д.
Я остановился подробно на этом сравнительно небольшом событии потому, что оно во многих отношениях поучительно.
Дело, конечно, не в том, что обидели Россию. Это трудно сделать в отношении республики с почти 120-миллионным населением, да еще бывшей господствующей нации. И при старом, и при новом положении Крым был и остается здравницей, житницей, садом, цветником – словом, жемчужиной всех народов Советского Союза.
Но дело в том, что это был один из первых актов хрущевского субъективистского, произвольного подхода к решению государственных вопросов. Хрущеву хотелось сделать Украине в связи с юбилеем подарок и этим положить на чашу весов своей, как ему казалось, славы на Украине еще одну гирьку. Это было явным и грубым нарушением принципов национальной политики партии и государства. И, конечно, не только Молотов, подавший свою реплику, но и другие (русские, украинские, белорусские, грузинские и т.д. коммунисты) понимали принципиальную неправильность и нецелесообразность такого акта со всех точек зрения.
Торжества в честь 300-летия воссоединения Украины с Россией завершились 30 мая военным парадом и демонстрацией на Красной площади. Вечером в Кремлевском дворце состоялся большой прием.
В прекрасном Георгиевском зале собрались члены ЦК КПСС, члены правительства СССР и РСФСР, делегации Украины и всех других союзных республик, знатные люди промышленности и сельского хозяйства, представители Советской Армии, науки, искусства, дипломатический корпус.
Безраздельным героем приема был Хрущев. Провозглашая тост за тостом, опрокидывая рюмку за рюмкой, он весь сверкал от удовольствия. Как и во всех других случаях, чем больше насыщался он алкогольным нектаром, тем неудержимей становилась его жажда речи. За официальными тостами последовали, так сказать, «неофициальные». В присутствии всех гостей, их жен, членов дипломатического корпуса, официантов Хрущев снова подробно и с самодовольством излагал всю историю ареста Берии и суда над ним. Он рисовал живописные картинки – как быстро мы решим все стоящие перед страной задачи и будем вкушать плоды изобилия, перейдем от «сицилизьма» к «коммунизьму».
Во время одной из речей в Георгиевском зале появился В. Молотов. Он был на совещании министров иностранных дел в Женеве. И, только что прилетев оттуда, попал, «как Чацкий – с корабля на бал». Хрущев прервал свою речь, подошел к Молотову, обнял, расцеловал его и провозгласил тост за Молотова:
– Мы с вами живем и работаем в своей стране. Нам, как видите, неплохо. А ведь Вячеславу Михайловичу, бедняге, приходится все время иметь дело с империалистами…
И Хрущев еще долго говорил о достоинствах и тяжкой доле Молотова.
Трудно сказать, какие чувства владели при этом Молотовым. Лицо его оставалось недвижимым, манеры сдержанными. Он лишь чуть-чуть сделал движение рукой вперед, в сторону гостей, поставил, не пригубив, рюмку на стол и отошел в сторонку.
Всего пять месяцев назад в этом же Георгиевском зале Кремлевского дворца мы встречали Новый год. Было так же многолюдно. Новогоднее поздравление произносил, по традиции, Председатель Президиума Верховного Совета СССР К.Е. Ворошилов. Хозяином вечера был Председатель Совета Министров СССР Г.М. Маленков. Он принимал гостей. Он приветствовал членов дипломатического корпуса. Он провозглашал здравицы. Юридически и Маленков, и Хрущев, и все другие члены руководства остались на тех же постах, что и на новогоднем вечере. Но теперь даже непосвященные в «тайны Кремля» видели, в какую сторону произошла передвижка сил.
Где-то незаметно переминался с ноги на ногу Маленков. С разными выражениями лиц, с разными настроениями, но в общем-то на положении вторых-третьих лиц взирали на гостей все члены Президиума, секретари ЦК. Весь зал заполнял теперь голос, жесты, лоснящиеся от жирных блюд улыбки того, кто именовался теперь Первым секретарем ЦК. А все растущий круг фаворитов уже услужливо называл его тем отвратительным и зловещим именем, которое перекочевало из сталинской эпохи – «хозяин».
q q q
В одном из последних интервью в начале 90-х «Непримкнувший» Дмитрий Тимофеевич Шепилов не без горечи составил эпилог своей биографии. Отвечая на вопрос, почему именно на него с особой беспощадностью обрушились хрущевские репрессии из всех названных политиков, так называемой «антипартийной группы», Дмитрий Трофимович сказал:
– Молотов, Каганович, Ворошилов – это все-таки старые волки, работали долго при Сталине, они уже покрылись корой бюрократических порядков; я был человек неискушенный – пришел с фронта, привык решать все независимо, и вот дважды или трижды у меня эмоции сыграли свою злую роль. Про себя я думал о Хрущеве: ведь это же Гришка Распутин. И эта мысль мне не давала покоя: советский Гришка Распутин появился. И вот эта эмоциональная сторона – причина того, что Хрущев сказал:
– Вы мне самый большой урон нанесли. Молотова, Ворошилова и прочих я задвигал, критиковал, а вас-то я выдвигал, вас мы приподнимали, и уж если вы выступили против меня, то, по-видимому, это по принципиальным соображениям…
Да уж, конечно, не по беспринципным… Наказан 16 или 18 раз. Давай считать: лишение звания кандидата в члены Политбюро, исключение из ЦК, снятие с работы, отправка в Киргизию… Потом Хрущев дал указание – я уже работал в Киргизии, киргизы относились ко мне изумительно – и Раззаков, первый секретарь, на активе выступил и сказал: я был в Москве, и Москва сделала нам замечание, что киргизская партийная организация заискивает перед Шепиловым (представляешь – целая республиканская партийная организация!), здесь забывают, что Шепилов находится в Киргизии как политический ссыльный. Хотя был назначен директором Института экономики Академии наук. Тогда еще я был членом партии, я был профессором, я был генералом. Хрущев же следил все время за мной и мелко мстил. Проходит республиканский съезд – всех директоров пригласили, пригласили и меня. Приезжает инструктор ЦК из Москвы, вызывает меня и говорит: простите, вышла ошибка, случайно, чисто техническая, не имелось в виду вас приглашать на съезд. И у меня отобрали пригласительный билет…
После этого – операция, мне уже разрешили остаться в Москве, работаю в Архиве Совмина. Старался ничем не отличаться от других. Приходил вовремя, напряженно работал, подготовил за время работы 68 томов. Это биография Ленина, история СССР, Отечественной войны и так далее. Это за 22 года, что я просидел в архиве; там нигде моей фамилии нет, это документальные издания.
Так вот, пять лет прошло после пленума 1957 года, я безупречно работаю, я международный обозреватель на собраниях, и вот XXII съезд, Хрущев – видя, что ничего не получается, дела не идут – снова вытащил вопрос об антипартийной группировке. Звонок Ильичева секретарю парторганизации Абрамову: сегодня у вас партсобрание? Исключите Шепилова из партии. Тот: за что, мы не имеем к Д.Т. никаких претензий, кроме того, он сейчас болен… «Выполняйте указание ЦК». Причем мне даже не сказали, что будет партсобрание, я узнал ночью – приходит одна из сотрудниц и говорит: вас сейчас исключили из партии. Через какое-то время тот же Ильичев звонит Скрябину, ученому секретарю Академии наук СССР, и еще Несмеянову, президенту: у вас общее собрание сейчас? Лишите Шепилова звания члена-корреспондента. (Это все мне Несмеянов рассказал.) И опять я даже не был поставлен в известность.
И, как у нас тогда полагалось, в обоих случаях все решалось единогласно. Потом несколько президентов – сам Несмеянов, Александров – сделали все, чтоб изменить положение дел.
Накануне последней поездки в Пицунду Хрущев проводил заседание Политбюро, не зная, что это последняя его поездка, и подводил итоги своей деятельности. В том числе – по сельскому хозяйству еще не решено у нас, но нет у нас арестов; антипартийную группу разгромили, но разгромили вовсе не потому, что они против меня были – а за 37 год, за репрессии, вот за что. Конечно, Шепилова мы (это буквально – Яков Малик сказал мне, зав. Общим отделом ЦК, который был на этом заседании) зря присобачили к этому делу. Шепилов-то не имел никакого отношения к репрессиям. Поэтому я его хочу принять, выслушать и назначить его ректором Академии общественных наук.
…Так или иначе, я был исключен из партии 21 февраля 1962 года, а восстановлен 18 февраля 1976 года КПК при ЦК КПСС. И только 22 марта 1991 года восстановили и в Академии наук СССР.
