Введение
Иосифа Виссарионовича Сталина считают одним из самых жестоких и кровавых политиков в мировой истории. Ему приписывают ответственность за все жертвы, имевшие место в СССР начиная со второй половины 1920-х гг. Его изображают маньяком, который обрек миллионы людей на смерть, причем исключительно из патологической любви к злодеяниям. Этот образ кровавого маньяка и параноидального деспота тиражируется в псевдоисторических бестселлерах, газетных и журнальных статьях, фильмах и театральных постановках и даже в новейших учебниках по истории. Уже выросло поколение, которому этот одиозный образ Сталина навязали еще за школьной скамьей. Конечно, всем этим жертвам беспрецедентной по масштабам и натиску кампании по очернению Сталина трудно взглянуть иначе на эту фигуру отечественной истории. Но вместе с тем это сделать необходимо, иначе так и придется всю жизнь провести в сетях, сплетенных искусными манипуляторами сознания. И поможет сделать это здравый смысл и знакомство с элементарными фактами новейшей истории. Процесс этот уже начался: выходят в свет исследования честных, объективных историков, философов, политологов. В книгах и статьях С. Кара-Мурзы, Ю. Емельянова, Ю. Жукова, А. Елисеева спокойно, без идеологического надрыва рассматриваются Сталин и его роль в драматических событиях советской истории. И самый главный их вывод может шокировать тех, кто вырос на сталиноедской пропаганде: реальный, исторический Сталин вовсе не был таким экстремистом и маньяком, как его рисуют.
Сталин и «старая гвардия»
Очевидно, для того, чтобы понять, был ли политик в действительности изощренно жестоким и радикальным, нужно обратиться к эпохе, в которую он жил. Политика нельзя рассматривать в отрыве от его времени и свойственных этому времени представлений о гуманности, жестокости, милосердии, справедливости… Иначе мы встанем в глупую и смешную позу морализатора, который судит фараона Тутанхамона за нарушения прав и свобод человека, даже не думая о том, что во времена фараона и понятия такого не существовало.
А время, в которое Сталин вступил в борьбу за власть над огромной страной, – это 1920-е годы, когда горячка и хаос революции еще не улеглись. Большинство тех, кто тогда находился у власти и кого судьба сделала соратниками и одновременно врагами Сталина, – Троцкий, Каменев, Зиновьев, Бухарин, Радек, Рыков, Тухачевский, Якир – были представителями старой гвардии революционной партии, прошедшими тюрьмы и ссылки, эмиграцию и подпольную работу в России, затем участвовавшими в революции и Гражданской войне с их опьянением насилием и правовым нигилизмом. Это были выходцы из высших и средних сословий, хорошо, хотя и односторонне, образованные, владевшие литературным слогом, поднаторевшие в партийных дискуссиях. В то же время это были люди решительные, убежденные революционеры, готовые принести себя в жертву. Им были свойственны максимализм, презрение к принципам законности и даже к обычному милосердию. Они не любили государство, что естественно для людей, посвятивших жизнь разрушению государства. Многие из них не любили Россию, которую считали отсталой и варварской страной. Многие – не на словах, а на деле! – не знали и не любили ее народ.
Таков был Л.Д. Троцкий – создатель трудармий, один из идеологов и руководителей «красного террора» в Гражданскую войну, который определил его как орудие, применяемое против обреченного на гибель класса (!), фанатик идеи мировой революции, готовый бросать для разжигания революции – в Германии ли, в Китае ли – жизненно важные для России, истерзанной Гражданской войной, средства и силы. Он не только не стеснялся своей фантастической жестокости, но и оправдывал ее. Именно Троцкому принадлежат слова: «Гражданская война немыслима без насилия над третьими лицами, а при современной технике – без убийства стариков, старух и детей… Цель оправдывает средства при известных условиях». (Л.Д. Троцкий. Их мораль и наша // Бюллетень оппозиции (большевиков-ленинцев). 1938. №68-69.)
Таков был и Н.И. Бухарин, в годы Гражданской войны выступавший на стороне крайних леваков и призывавший распадающуюся и обессиленную Красную армию ввязаться в гибельную авантюру революционной войны в Европе, тогда же готовивший декреты об обязательной воинской повинности для представителей «нетрудовых классов», руководивший высылкой Троцкого и кампанией посмертной травли и дискредитации русского поэта Есенина, человек, заявивший после гибели Каменева и его сторонников, которых он лично хорошо знал, что «расстреляли собак – страшно рад».
Таков был М.Н. Тухачевский, который прославился тем, что в 1921 году, руководя подавлением крестьянского восстания в Тамбовской губернии – знаменитой Антоновщины, не дрогнув, отдавал приказы помещать жен, родителей и детей повстанцев в концлагеря, расстреливать без суда и следствия всех лиц без документов, а также семьи (!), укрывавшие повстанцев (вместе со стариками и детьми), и, наконец, приказавший применять против прятавшихся в лесах восставших крестьян… химическое оружие – газ иприт.
В той мере, в какой Сталин принадлежал к «старой гвардии», он тоже был не лишен жестокости, доктринерства и радикализма, и в различных политических ситуациях эти его качества давали о себе знать. Ничего удивительного в этом нет, почти все представители «старой гвардии» были таковы. Удивительно другое. В когорте этих жестких, фанатичных, прямолинейных революционеров Сталин был, как это парадоксально ни прозвучит… самым умеренным.
Чтобы в этом убедиться, достаточно вспомнить сам образ Сталина, его манеру говорить, его стиль руководства. Спокойный, рассудительный человек, говорящий тихим голосом, всегда спрашивающий мнение других и потом лишь высказывающий свое, подолгу думающий перед каждой репликой, что позволяла привычка курить трубку, – разве не трудно заметить, что этот образ совершенно несовместим с образом действий кровавого, истеричного, иррационального маньяка? А ведь это манеры реального Сталина, они более или менее одинаково описываются и его сторонниками, и его противниками.
«Смелый, но осторожный, легко впадающий в гнев и подозрительный, но терпеливый и настойчивый в достижении своих целей. Способный действовать с большой решительностью или выжидательно и скрытно – в зависимости от обстоятельств, внешне скромный и простой, но ревниво относящийся к престижу и достоинству государства. Принципиальный и беспощадно реалистичный, решительный в своих требованиях в отношении лояльности, уважения и подчинения. Остро и несентиментально изучающий людей – Сталин мог быть, как настоящий грузинский герой, большим и хорошим другом или непримиримым, опасным врагом…» – сказал о нем американский политик Джордж Кеннан, знавший Сталина лично.
Но, может быть, это была одна лишь видимость? Отнюдь, если посмотреть беспристрастным взглядом на деятельность Сталина как политика, то эти выводы получат полнейшее подтверждение. Об этом говорят сами факты его политической биографии. О них во всеуслышание трубили повсюду враги Сталина, прежде всего Л.Д. Троцкий, однако показательно, что современные российские антисталинисты молчат о них, будто воды набрали в рот, хотя во всех других случаях они не замедлят выискать и вытащить на свет божий даже маленькую черточку, которая могла бы бросить тень на образ Сталина.
Стиль Сталина: умеренность и осторожность
Пожалуй, единственный случай, когда Сталин вел себя как экстремист, имел место лишь в начале его жизни, когда его стиль как политика еще не сформировался. Речь идет об участии молодого Сталина в знаменитом «тифлисском эксе». Однако показательно, что этого факта Сталин впоследствии стыдился, старался не афишировать и исключил из всех своих официальных биографий (чему Троцкий очень удивлялся, так как считал, что смелый и дерзкий террористический акт только красит революционера). Все последующие годы до своего ареста в 1913 году Сталин занимался обыденной работой по организации рабочих кружков и ячеек (видимо, тогда уже почувствовав вкус к работе с кадрами и руководству). Когда другие взрывали бомбы, планировали восстания, схлестывались в партийных дискуссиях, Сталин занимался оргрутиной.
Февральская революция возносит Сталина на вершину власти, он становится одним из руководителей ЦК партии большевиков и ее Петербургского комитета. И как же он себя ведет в период между Февралем и Октябрем? Совсем не так, как это изображали его подобострастные биографы, когда культ личности Сталина в СССР уже сформировался (и об этом потом, оказавшись в изгнании, в бессильной злобе кричал на весь мир Л.Д. Троцкий в своих статьях и книгах). Сталин в марте 1917 года поначалу скептически относился к идее о вооруженном выступлении против Временного правительства и о немедленном перерастании буржуазно-демократической революции в социалистическую. Сталин признавал империалистический характер Временного правительства, но считал, что не следует спешить с его свержением, ведь можно влиять на него через Советы и заставлять его выполнять волю народа. «Поскольку Временное правительство закрепляет шаги революции, постольку – ему поддержка, поскольку же оно контрреволюционно – поддержка Временного правительства неприемлема», – заявляет Сталин на партийном совещании 29 марта 1917 года. Сталин даже выступал за союз с некоторыми неортодоксальными, самыми левыми меньшевиками, благодаря этому заслужив характеристику «умеренного разумного большевика» от либеральных и правосоциалистических кругов. Перед нами действительно позиция взвешенного, умеренного политика, который вследствие привычки выжидать и искать компромиссы даже излишне поосторожничал и недооценил темпы роста революционных настроений среди рабочих, солдат и крестьян (впоследствии, видя правоту Ленина, Сталин принял его сторону).
Также в 1917 году Сталин выступил против разгона Учредительного собрания, опасаясь эскалации конфликта между сторонниками Советов и буржуазного парламентаризма. Как указывает историк А. Елисеев, Сталин оказался совершено прав: под лозунгом легитимности Учредительного собрания возникло Белое движение и началась Гражданская война, а ведь большой крови можно было хотя бы попытаться избежать, если бы нашелся компромисс между системой Советов и парламентом, к которому, собственно, и стремился Сталин.
В 1920 году, перед началом советско-польской войны, Сталин также высказался против экспорта революции в Польшу, и опять чутье реального политика его не подвело. Поход на Варшаву под руководством Тухачевского бесславно провалился, сотни и тысячи красноармейцев погибли в польских концлагерях, РСФСР пришлось расплатиться за авантюру апологетов мировой революции частью своих территорий (в частности, Западной Украиной, перешедшей к Польше, останься она в составе УССР, не было бы такого болезненного раскола украинского народа и антисоветизма западенцев).
В 1923 году Сталин скептически отзывается о перспективах советской революции в Германии и препятствует тому, чтобы СССР, будучи изможденным Гражданской войной, бросил и так небольшие силы на поддержку немецких коммунистов. А в 1927 году Сталин выступает против экспорта социалистической революции в Китай. Он призывает китайских коммунистов к союзу с буржуазными националистами из «Гоминьдана», за что подвергается резкой критике со стороны Троцкого. Мыслящего государственными, а не революционными категориями Сталина больше бы устроила не революционная буря в Китае, близ наших восточных границ, а стабильное независимое, пусть и несоциалистическое китайское государство.
Такова же была позиция Сталина и в отношении гражданской войны в Испании. Троцкий, который был тогда уже в изгнании, не уставал в своих статьях поливать Сталина грязью, обвиняя его в предательстве испанской революции. По мнению Троцкого, Советский Союз должен был вмешаться в испанскую войну, причем поддержав самые радикальные силы – левых коммунистов и анархистов. Сталин, как известно, занял иную позицию. Поддержка республиканцев со стороны СССР ограничилась военными поставками и посылкой военных специалистов. Интербригады, непосредственно воевавшие против франкистов, официально формировались не СССР, а Коминтерном. Кроме того, Сталин выступал не за поддержку Компартии Испании, а за поддержку Народного фронта – коалиции левых и демократических организаций, которая выдвигала лозунг борьбы за парламентскую демократию. Сталин добился, чтобы испанские коммунисты противопоставили лозунгу социалистической революции в Испании лозунг антифашистской демократической революции, потому что социалистическая революция в Испании при поддержке СССР привела бы к разрыву дружественных связей СССР и Франции, что Сталина совсем не устраивало. Логика действий Сталина была логикой осторожного российского патриота, а не отчаянного международного левака-революционера.
В Испании Сталин еще раз опробовал идею «народной демократии», дружественной СССР, которая была им выдвинута еще в годы гражданской войны в Китае и которая потом воплотилась в государствах Восточного блока в годы холодной войны. Мало кто обращает внимание на то, что после победы во Второй мировой войне, имея в Восточной Европе многомиллионную армию и поддержку европейских коммунистов, Сталин располагал полной возможностью установить там копии советской модели, однако делать этого не стал. Режимы стран Восточного блока были именно «народными демократиями», сильно отличавшимися от СССР. К примеру, в ГДР официально существовала многопартийность, имелись в послевоенных странах «народной демократии» и многоукладность экономики, частный сектор в сфере услуг, мелкий бизнес.
Но вернемся в довоенную эпоху. В 1936 году страна приняла новую Конституцию, которая называлась сталинской, потому что Сталин написал основную ее часть и занимался ее редактированием как председатель соответствующей госкомиссии. Из Конституции исчезло упоминание о мировой революции и преамбула, изображающая СССР как зародыш будущего мирового союза социалистических республик. Из Конституции исчезло упоминание и о «лишенцах» – внутрисоветских представителях враждебных классов, которые ограничены в правах. Напротив, по настоянию Сталина все граждане СССР (включая бывших дворян, бывших капиталистов, помещиков и их потомков) получали равные права. По настоянию Сталина в Конституции появились статьи о демократических свободах, выборах, тайном голосовании. Сегодняшние антисталинисты вроде профессора ВШЭ О. Хлевнюка издеваются над этим, говоря, что это не более чем пустые декларации. Но в то время имела огромное значение даже декларация, ведь еще недавно все это воспринималось как «буржуазно-либеральный хлам». Показательной была и реакция из-за границы лидера левой оппозиции Троцкого, который утверждал, что Сталин перешел на правые позиции.
Характеризует Сталина и вузовская реформа 1930-х, покончившая с педагогическими экспериментами и вернувшая императорский университетский устав и порядки (лекции и семинары, ученые степени, сессии, зачеты и экзамены, дипломы). Наконец, особо это касается «патриотического поворота». С подачи Сталина и его группировки во второй половине 30-х начинается реабилитация русского патриотизма и русских национальных героев. Еще недавно Пушкин в СССР был объявлен певцом крепостничества, Невский проклинался как мракобес, а Петр Первый изображался как реакционер. Теперь все изменилось.
В 1935 году газета «Правда» объявляет Пушкина русским национальным поэтом. Создается комиссия по подготовке празднования 100-летия со дня смерти поэта. Торжества проводятся с огромным размахом, с участием первых лиц государства, крупных ученых, деятелей искусства. По всей стране открываются памятники Пушкину, проводятся научные конференции, читаются его стихи.
В середине 1930-х были возвращены из ссылки и реабилитированы (!) выдающиеся русские историки национал-консервативной ориентации (прежде всего Готье). Вернувшиеся историки получают возможность издавать свои книги, где прославляются деяния русских князей и царей как собирателей русских земель и создателей Русского государства. Патриотическое воспитание превращается в предмет государственной заботы – в школы возвращается предмет гражданской истории, который был заменен социологией в горячке революционных преобразований.
В конце 1930-х на экранах появляется ряд фильмов о русских царях, императорах, полководцах и национальных героях – «Петр Первый», «Александр Невский», «Суворов». Наивысшей точки «русификация советского марксизма» достигает в первые годы войны, когда сам Сталин говорит о войне как об отечественной, продолжающей традиции борьбы русских и славян с западными интервентами, когда складывается официальный вариант советского русского патриотизма, который знаком представителям среднего и старшего поколений со школьной скамьи.
Тогда же, во второй половине 30-х, начинается сворачивание антирелигиозной кампании. Перепись 1937 года показала, что 55 миллионов граждан СССР из 98 миллионов назвали себя верующими. Сталин реагирует мгновенно (его способность прислушиваться к реакции масс показала еще коллективизация). Темпы антирелигиозной кампании снижаются, в печати начинают звучать новые нотки. В том же 1937-м, в преддверии 950-летия Крещения Руси, центральный журнал «Историк-марксист» печатает статью историка Бахрушина… с положительной оценкой Крещения Руси! В следующем, 1938 году схожая статья выходит… в №5 журнала «Безбожник». Такое, конечно, не могло произойти без рекомендации с самого верха. Тем более что всем известно: еще в 1936 году Политбюро по указанию самого Сталина запретило оперу «Богатыри» по либретто Демьяна Бедного за «антиисторическое и издевательское изображение Крещения Руси, являвшегося в действительности положительным этапом в истории русского народа…». А в личном письме Сталин назвал взгляды Бедного «клеветой на наш народ».
В 1938 году, после ареста наркома Ежова, были пересмотрены следственные дела более сотни священнослужителей. Они вышли на свободу. Среди них были и архиереи: архиепископ Иоанн (Соколов), епископ Иосиф (Чернов) и др. Была свернута подготовка к готовившемуся Ежовым процессу над «Всесоюзным контрреволюционным центром церковников», по которому НКВД планировал арест Сергия Страгородского. В партийной прессе раздаются обвинения в адрес левых уклонистов-троцкистов, которые, перегнув палку с антирелигиозной пропагандой, намеренно озлобляли верующих против Советской власти. В 1940 году Ф. Олещук со страниц газеты «Правда» говорит, что ликвидация храмов во вновь присоединенных областях Западной Украины – ошибка, ведущая к образованию «церковного подполья». Московской патриархии передают храмы и семинарии западных областей. Сергий Страгородский в январе 1941 года становится митрополитом Литовским и Виленским, а в марте – экзархом Латвии и Эстонии. Начинаются рукоположения новых епископов.
Как известно, во время войны этот процесс приобрел необратимый характер. Сталин свернул работу Союза воинствующих безбожников, по его указанию перестал выходить журнал «Безбожник», восстановлено патриаршество, открыты духовные учебные заведения, храмы. Русское православие обрело пусть скромное, но достойное место в советском обществе, фактически было признано государством как важнейшая часть русской национальной культуры. В этом плане Сталин повторил действия Наполеона – бывшего революционера и человека неверующего, но вернувшего французам христианство, запрещенное якобинцами.
Во время войны Сталин и в сфере военного дела проявил те же самые качества – осторожность, прагматизм, умение слышать других. Даже негативно к нему настроенные западные авторы, такие как историк Колли Руперт, признают это: «В отличие от Гитлера, до конца войны считавшего себя выдающимся полководцем, несмотря на то, что его командование войсками раз за разом доказывало обратное, Сталин научился слушать своих генералов и все больше доверял их мнению в военных вопросах». Только я бы внес в эту оценку небольшую поправку: Сталин не научился этому во время войны, он всегда был таким. С самого начала своего пребывания на посту генсека, до 1950-х, когда после Победы в войне культ Сталина приобрел черты всенародного, Сталин оставался сторонником коллегиального руководства. Он никогда не принимал решения единолично, без предварительных советов со специалистами и «близким кругом». Вы не найдете ни одного документа, под которым стояла бы лишь его, единственная подпись.
История со Вторым фронтом и взятием Берлина также свидетельствует о стремлении вождя СССР учитывать интересы союзников. Западные державы упорно не открывали Второй фронт, пока война шла на территории СССР, и сделали это, лишь когда советские войска уже перешли границу с Германией и вели бои с врагом на его территории. Помощь союзников теперь уже не была столь необходимой. Однако Сталин «поделился победой» с Англией и Америкой, вероятно, рассчитывая на послевоенное сотрудничество (а они потом ответили ему холодной войной). Символичным актом было также решение Сталина разделить Берлин на зоны оккупации, предоставив союзникам две трети города, хотя штурмовали столицу Германии только советские войска. Откажись он от этого, не было бы проблемы Западного Берлина и Берлинской стены – этой незаживающей раны, в конце концов «добившей» ГДР. Но Сталин опять-таки проявил себя как политик, верный своим обещаниям (еще в 1944 году в Лондоне представители антигитлеровской коалиции договорились о разделе Берлина).
Показательно, что во время войны на территории Германии Сталин ясно и четко заявил: «Мы воюем с Гитлером, а не с немецким народом». Среди американских политиков были другие настроения: некоторые конгрессмены предлагали разрушить все немецкие города и превратить Германию в аграрную страну. Да что американские конгрессмены – Черчилль предлагал разделить Германию и отторгнуть часть ее территории в пользу Австрии и Венгрии, создав «Дунайскую конфедерацию»! Любопытно, что Сталин при этом выступил за сохранение единой Германии.
Наконец, в послевоенную эпоху Сталин также делает важные и показательные шаги к развитию советской демократии. В 1945–1946 годах были упразднены ГКО и ЧП – чрезвычайные неконституционные органы, наркоматы преобразованы в министерства, создан Совет министров. В 1949 году возобновлены съезды общественных и политических организаций, которых не было во время войны, проведены выборы в Советы и выборы судей, начата работа по совершенствованию Конституции. В принципе, никто не мешал Сталину, достигшему к тому времени вершины власти, отбросить внешние атрибуты демократии, объявить себя верховным правителем и управлять страной напрямую. Однако он этого не сделал. Сталин настаивал на необходимости демократии. В беседе с польскими деятелями в 1946 году Сталин даже подверг сомнению существование в СССР диктатуры пролетариата (сегодня все убеждены, что это было сделано лишь при Хрущеве). «По сути дела, сейчас нет диктатуры пролетариата… в СССР, – сказал Сталин, – то, что у нас есть – это советская демократия».
Современные антисталинисты считают это проявлением лицемерия, ведь фактически в самые острые периоды он и был таким верховным правителем и понимал, что до демократии, даже советской, СССР еще далеко. Но, думаю, Сталин понимал и другое: страна медленно переходит на рельсы нормализации. После горячки мобилизационного периода, войны, послевоенного восстановления работа государства начинает входить в нормальное, мирное русло. Через некоторое время страной уже не нужно будет управлять «в ручном режиме». И тогда обязательно понадобятся институты социалистической демократии, которые Сталин начал закладывать еще в 30-е и элементы которой он начал выстраивать в послевоенные годы. Разумеется, в понимании Сталина эти элементы демократии обязательно должны были сочетаться с государственным и партийным централизмом, и, разумеется, Сталин не был демократом в буржуазно-либеральном смысле. Но он и не был принципиальным сторонником диктатуры, чрезвычайщины и правового нигилизма, как Троцкий.
В жестокие годы:
коллективизация, репрессии, депортации
Казалось бы, нарисованной нами характеристике Сталина как умеренного политика и фактам, подобранным для подтверждения этой характеристики, противоречит то обстоятельство, что на время правления Сталина пришлись события, которые вошли в историю России как примеры максимально жестокой госполитики. Имеются в виду прежде всего коллективизация и кампания по раскулачиванию, политические репрессии 1930-х и депортации народов во время войны и после нее. Однако и здесь все не так однозначно.
Действительно, коллективизация и репрессии 1937–1938 гг. были последними пароксизмами Гражданской войны, с которыми развороченное революцией общество столкнулось вдруг после многих лет относительно мирной жизни… Поэтому пострадало и много невиновных людей. И, действительно, отчасти вина за эти жертвы лежит и на Сталине. Ведь это его подписи стоят на расстрельных списках, которые готовились в недрах Политбюро и передавались как рекомендации госорганам. Но сводить все к личной воле Сталина, как это сделал Н.С. Хрущев, тоже было бы неверным. Не Сталин запустил эти процессы, и даже не Сталин до поры до времени управлял ими. Во многом Сталин, как и некоторые другие руководители партии и государства той эпохи, оказался жертвой обстоятельств.
Возьмем, к примеру, коллективизацию. Сталин долгое время был ее противником. В дискуссиях с левой оппозицией он стоял на стороне Бухарина с его призывом опираться на кулака и проводить индустриализацию медленно и поэтапно. Но в 1927 году кулаки, которых советское правительство всячески поддерживало в рамках программы «Обогащайтесь!», предоставляя льготные кредиты и сельхозтехнику, устроили «хлебную стачку». Кулаки попытались лишить советский город продовольствия и поставить советскую власть на колени. Это был очень серьезный вызов. Сталин прекрасно помнил, чем закончились перебои с продовольствием в городах в феврале 1917 года.
Но, тем не менее, Сталин до последнего надеялся на мирную развязку (как и полагается осторожному политику). Он даже ездил с командой пропагандистов в Сибирь, где лично пытался убедить кулаков продавать хлеб по госцене. Известен случай, когда кулаки в деревне под Омском, решив поиздеваться над приезжим начальником, крикнули генсеку: «А ты спляши лезгинку, кацо, может, мы хлебца и дадим!»
Но даже после этого Сталин не бросил в деревню продотряды, как предлагал Троцкий в рамках своей концепции сверхиндустриализации. Сталин предложил колхозы, да еще и отказался от первого их варианта, напоминавшего кибуцы, где были обобществлены вся земля и вся скотина. Колхозникам предоставлялись личные подворья с огородами, часть скота оставалась у них в частной собственности. В январе 1933 года Сталин ввел твердые нормы по сдаче зерна государству (с тем, чтобы остатками крестьяне могли распоряжаться сами), а в феврале, на I съезде колхозников-ударников, даже пообещал госпомощь каждому колхозному подворью в приобретении коровы. Материальное положение колхозников улучшилось, и недород 1936 года так не обернулся голодом, как это произошло в 1933-м.
Политика Сталина по отношению к колхозникам, позволявшая им даже торговать в городах излишками со своих личных огородов, получила у некоторых историков название сталинского «нового нэпа». Конечно, это преувеличение. Это был компромиссный вариант, некая середина между сверхиндустриализацией Троцкого и ставкой на сельского буржуа Бухарина. Но, очевидно, перед нами опять-таки поведение острожного, умеренного политика, не склонного к авралу и авантюрам, учитывающего реальность.
Что же касается 2 миллионов раскулаченных, то одна часть из них были террористами, которые занимались организацией убийств коммунистов и милиционеров, и они были бы арестованы и сосланы при любом режиме, другая часть – подкулачники, которые переселялись в пределах тех районов, где они и жили. И только кулаки второй категории – третья часть – были высланы на Север, но им в 1934 году вернули все гражданские права, а на рубеже 1930–1940-х разрешили вернуться (их детям вернули права еще раньше, так что внук кулака Боря Ельцин смог получить образование, вступить в партию и разрушить ненавидимый им СССР).
То же касается и репрессий. Начнем с того, что, как и в случае с коллективизацией, Сталин изначально занимал здесь очень умеренную позицию. В 1927 году Сталин голосовал за высылку Троцкого за границу, а вовсе не за арест, как некоторые другие члены Политбюро. В 1928 году, во время процесса по «Шахтинскому делу», Сталин один из немногих был против смертной казни обвиняемых (а вот Рыков и Томский на ней настаивали). В 1931-м Сталин настоял на том, чтобы выпустить из тюрьмы одного из лидеров оппозиции Рютина, который потом создал антисталинскую организацию.
Даже одиозный, антисталински настроенный историк из ВШЭ О. Хлевнюк признает, что в 1933 году Сталин, наоборот, пытался смягчить пароксизмы террора. Он подписал указ, по которому были выпущены из тюрем осужденные за малозначительные преступления. Органам внутренних дел было запрещено производить массовые аресты. В 1934 году расформировали ОГПУ и передали его функции НКВД, который занимался и уголовными преступлениями. При этом Политбюро во главе со Сталиным обвинило ОГПУ в фабрикации дел, по личному указу Сталина был освобожден герой Гражданской войны Селявкин, которого следователи ОГПУ под пытками заставили оговорить себя. По приказу Сталина при Политбюро была создана комиссия по пересмотру дел о шпионаже, которая освободила многих невинно осужденных. Несмотря на ерничанье антисталинистов, есть веские основания полагать, что Сталин собирался покончить с внесудебным «революционным правосудием», установить в стране «власть закона», но убийство С.М Кирова, произошедшее 1 декабря 1934 года, перечеркнуло его планы.
Нельзя сбрасывать со счетов предположение, что к этому убийству если не прямо, то косвенно была причастна зиновьевская оппозиция, которая была сильна в Ленинграде и к которой принадлежал стрелявший в Кирова Николаев. Но как бы то ни было, попытки оппозиции покончить с «фракцией Сталина» – факт. Впрочем, современным людям, которым со школы промывают мозги антисталинской пропагандой, нужно еще доказывать, что оппозиция в сталинском СССР действительно была. Ведь им внушают, что это миф, придуманный Сталиным, чтобы оправдать уничтожение безвинных людей. Однако историки подтвердят, что троцкисты – не выдумка пропаганды того времени. В СССР в 1930-х годах были подпольные троцкистские организации даже в ГУЛАГе. В конце 20-х – начале 30-х в городах СССР троцкисты распространяли листовки, а также заграничное издание Троцкого – «Бюллетень оппозиции».
Кстати, Троцкий не скрывал, что в случае прихода к власти он жестоко расправится со своими противниками. Приведу собственные слова Льва Давидовича, сказанные им в 1927 году на ноябрьском пленуме ЦК ВКП(б): «…мы свергнем бездарное правительство… расстреляем эту тупую банду ничтожных бюрократов, предавших революцию. Да, мы это сделаем. Вы тоже хотели бы расстрелять нас, но вы не смеете. А мы посмеем, так как это будет совершенно необходимым условием победы». Так что, если бы победила группировка Троцкого, а не группировка Сталина, страну бы тоже ждал террор, и, возможно, более масштабный, и не в 1937-м, а в 1927-м.
Также сегодня мало кто из историков сомневается, что заговор Тухачевского – это тоже реальность, а не фантазия следователей НКВД. Внутри руководства РККА зрело недовольство политикой партии, стремление устранить Ворошилова, Сталина, других руководителей, может, даже передать власть от партии армии. Бонапартистские амбиции Тухачевского для современников не были секретом. Историки спорят лишь о том, до какого уровня заговор успел развиться и были ли это лишь подготовительные разговоры либо был уже готов план действий.
Наконец, активное участие региональной партноменклатуры в Большом терроре – тоже ни для кого не секрет. Партруководители на местах превратились в князьков на вверенных им территориях, окружили себя подхалимами и родственниками и боялись возмездия. Именно они требовали расстреливать больше и больше, ведь «множа врагов народа», можно было свалить на них свои неудачи. Сталину приходилось даже одергивать их! Общеизвестно, что Хрущеву, тогда возглавлявшему парторганизацию Москвы и просившему новых расстрелов, Сталин даже в сердцах крикнул: «Уймись, дурак!» Отличились в этом плане и руководители НКВД, и лично нарком Ежов, которого потом вполне справедливо обвинили «в нарушениях социалистической законности».
И, в конце концов, не Сталин написал около 4 миллионов доносов в НКВД. Это делали люди, которые в силу особенностей той эпохи везде видели врагов. Шпиономания захлестнула СССР в конце 30-х гг. В 1936 году произошел взрыв в шахте в Кемерове – и это стало спусковым крючком для процессов 37-го года: рабочие выступали на профсоюзных и партийных собраниях, обвиняли свое руководство во вредительстве, требовали от партии и органов НКВД вмешательства. Об этом красноречиво пишет американский историк Венди Голдман, подчеркивая связь между Большим террором и демократическими процессами в СССР.
Таким образом, с одной стороны, прав был М.А. Лифшиц, говоря, что Сталин сидел на пароксизмах террора и время от времени выпускал их наружу. С другой стороны, трудно не согласиться с современным историком А. Елисеевым, который указывает, что Сталин сдерживал террор, а сменив Ежова на Берию, и вовсе его прекратил. Берия возглавил НКВД в 1938 году и сразу же начал проводить в жизнь сталинский приказ №3526, запрещающий органам НКВД массовые аресты. Расстрелы прекращаются, все задержанные в 1938 году и не осужденные выходят на свободу, пересматриваются дела многих невинно осужденных, благодаря чему на свободе оказываются еще 200 тысяч человек.
Больше уже никогда в правление Сталина репрессий такого масштаба не было. Сегодня много говорят о «Ленинградском деле», пытаясь доказать, что «тридцать седьмой» повторился после войны. Однако факты говорят об ином: по «Ленинградскому делу» было арестовано около 200 человек, 23 из них приговорены к расстрелу. Конечно, это тоже трагедия, но все же это несравнимо с Большим террором.
Тридцать седьмой был все же исключением, эксцессом, а не рутинной практикой правления Сталина. Напротив, сталинское государство стремилось к минимизации террора и репрессий, к возвращению судебных преследований в законные, правовые и нормальные процессуальные рамки. И уж конечно, то обстоятельство, что во главе партии в эпоху «второй гражданской» 1937–1938 гг. оказался именно Сталин – политик, склонный к умиротворению ситуации, не дало стране захлебнуться в крови террора, как это произошло с якобинской республикой.
Наконец, необходимо сказать несколько слов и о депортациях народов, которые сегодня объявляются величайшим преступлением Сталина. Прежде всего речь идет, конечно, о депортациях немцев, чеченцев и крымских татар. Трудно отрицать, что перед нами, и правда, события, которые выглядят чудовищно с точки зрения современных представлений о правах и свободах человека. Однако 80 лет назад, в 1940-х гг., представления о них были совсем иные даже в странах, которые теперь считаются образцово демократическими. В Соединенных Штатах Америки 1940-х гг. на Юге действовали «Законы Джима Кроу», по которым представители чернокожего населения фактически не имели гражданских свобод, были лишены представительства в органах власти, не могли получать нормальное образование. В стране наличествовала расовая сегрегация и имелись поезда, автобусы, кафе и парки «только для белых».
Англия и Франция того времени были империями с заокеанскими территориями, и положение в них туземцев тоже было далеко от современных правовых стандартов. Что же касается переселений единоплеменников агрессоров во время войны, то это было вообще распространенной практикой в тогдашнем мире. Сегодняшние либералы много и охотно говорят о переселении из Поволжья в Казахстан советских немцев в годы Великой Отечественной войны, но предусмотрительно помалкивают о помещении в концлагеря американских японцев после нападения Японии на Перл-Харбор. Но это исторический факт. В 1942 году по приказу президента Рузвельта около 120 тысяч японцев (62% которых были гражданами США), проживавших на Тихоокеанском побережье США, куда могли высадиться японские войска, были интернированы в специальные концлагеря вглубь страны (в основном на территории индейских резерваций), где они содержались до 1945 года. Ситуация зеркальная с немцами в СССР. Впрочем, были и различия.
В СССР депортированные немцы сохраняли все гражданские права, и в местах депортации даже действовали партийные и комсомольские организации. В США интернированные японцы помещались в концлагеря и лишались гражданских прав. В СССР немцами считали только тех, кто сам, добровольно, при получении паспорта изъявил желание записаться в паспорте немцем (имея при этом одного или обоих родителей-немцев). В США в программу интернирования записывали даже детей-сирот из детдомов, у которых была хотя бы 1/16 японской крови! В СССР немцев отправляли в спецпоселки, где были дома, школы, спецпоселенцы участвовали в самоуправлении поселков. В США японцев помещали в бараки без канализации и кухонь, на их содержание тратили 45 центов в день, лагеря были окружены колючей проволокой, было множество случаев, когда охранники убивали с вышек нарушивших порядок японцев.
К слову сказать, указ Рузвельта распространялся кроме японцев также на немцев и итальянцев. Они тоже были объявлены «враждебными иностранцами», их обязывали регистрироваться в ФБР, и в случае нарушения режима регистрации они тоже интернировались в концлагеря. В 1983 году комиссия конгресса США признала эти действия Рузвельта возмутительным проявлением расизма и назначила денежные компенсации интернированным и их потомкам. Но что-то не слышно, чтоб президенты США заявляли, что Америка победила Японию «вопреки преступнику Рузвельту»!
Заключение
Совсем неслучайно в борьбе между группировками в 1930-е победил Сталин. И дело здесь не в его жесткости, умении плести политические интриги, коварстве, о чем твердят нынешние антисталинисты. В политической борьбе побеждает тот, кто лучше выражает главную социально-историческую тенденцию своей эпохи. Не великие исторические личности творят историю, а история, социальные тенденции и законы общества выводят на сцену политики лидеров, которых буржуазное сознание, видящее всё через призму теории героя и толпы, считает всесильными героями. Это касается и Сталина. Его вознесла на вершину власти «массовка», сталинские выдвиженцы и симпатизанты, новая генерация советских людей, шедшая на смену дореволюционным поколениям, в том числе и дореволюционным революционерам, старой гвардии, с которой они поступили, мягко говоря, не очень почтительно. Увы, эпохи революционных перемен по своему стилю и духу далеки от правил вежливости светских салонов. Эти люди создали из Иосифа Джугашвили Сталина, как он создал из них сталинцев. И их мировоззрение, модели поведения, отношения к другим социальным группам, идеалы лучше всего коррелировали с особенностями сталинского характера, политического стиля, воззрений.
Революцию 1917 года совершило активное меньшинство – партия революционеров-разночинцев, опиравшаяся на немногочисленный российский рабочий класс. Огромное большинство страны, крестьянство, составлявшее 80% населения, поддержало ее, когда выяснилось, что большевики дают крестьянским общинам землю, а белые отчуждают даденное по Декрету о земле обратно, в пользу помещиков. Но это крестьянство – патриархальное, фольклорно-религиозное, полуграмотное и безграмотное – было бесконечно далеко по своему образу жизни и мироощущению от городских революционеров. Между ними был возможен только временный компромисс. Настоящей народной властью советская власть стала лишь при Сталине. И опорой ее стали крестьянские дети, переезжающие в города, стремящиеся напитаться городской, революционной культурой и в то же время сохранившие верность определенным идеалам отцовской крестьянской общины, хотя и существенно переосмысленным. Об этом хорошо писал Сергей Георгиевич Кара-Мурза в своей книге «Советская цивилизация».
Сталин стал выразителем интересов этой социальной массы, хлынувшей из щелей треснувшего патриархального русского крестьянского мира. Они не понимали и не любили авангардистские эксперименты, зато тянулись к русской классике, к Пушкину и Толстому – Сталин отверг «левое искусство» 20-х и провозгласил поворот к русской национальной классике. Они не понимали тот извращенный восторг, с которым троцкисты-интеллигенты наслаждались очернением героев русского пантеона, они хотели гордиться своей национальной историей – Сталин реабилитировал образы Суворова, Кутузова, Невского, включил их в советский официальный пантеон. Они не одобряли борьбу с религией на полное искоренение, сохраняли, пусть и ослабшую, религиозность – Сталин прекратил гонения на церковь, признал русское православие как культурообразующую конфессию, восстановил патриаршество. Они больше интересовались делами своей страны, чем судьбами Гренады и Мексики – Сталин убрал из Конституции упоминание о мировой революции, отказался от вмешательства в испанскую гражданскую войну, взял курс на нормализацию отношений с капиталистическими державами.
Это была генерация патриотов социалистического Отечества, строителей социалистической индустрии, но все же прагматиков, а не утопистов, патриотов (чей патриотизм потом прошел проверку великой войной), а не космополитов. Воплощением их устремлений стал Сталин. И поэтому как бы мы ни относились к Сталину, как бы ни расценивали его теоретизирование, его практическую деятельность, сбрасывать его с «национального Олимпа», чернить как тирана и маньяка – значит, предать миллионы и миллионы сталинцев, наших отцов, дедов.
Неготовность пойти на такое и есть оселок, проверяющий подлинность патриотизма каждого из нас.
