Площадь перед ним была заполнена. Судя по внешнему виду, это была в основном интеллигенция, не имевшая жесткого графика работы. И позднее они составляли большую часть защитников, приходя вечерами после работы. Баркашовцы («Российское национальное единство», РНЕ) сразу начали формировать народную дружину. О том, что организаторами были они, я поняла, когда увидела мужчину примерно 40 лет в военизированной форме. Мы кивнули друг другу, но было не до бесед. За несколько недель до этого, собирая информацию для диссертации, я была у них в штабе – брала интервью об аграрной программе и отношении к частной собственности на землю. Разговор тогда, как мне показалось, был доверительным, но напоследок мне сказали, что если я буду искажать их позицию, то… Уточнения не последовало. Я была не в обиде, зная отношение к ним СМИ.
На клич вступать в дружину для защиты Дома Советов отозвалось более сотни мужчин (женщин не брали), в основном среднего возраста, внешне похожих на научных сотрудников, никогда не служивших в армии. Не было военной выправки, на команду «Налево» кто-то поворачивался направо… Но это ли в тот момент было главным?
Уже через несколько дней, когда дружина шла строем сменять дежуривших на баррикадах, на них смотрели с уважением и надеждой. Символика – левая свастика (знак солнцеворота, часто встречающийся на православных иконах) была понятна защитникам. Но расстреливавшим Дом Советов, никогда не вглядывавшимся в направление лучей свастики, легко было внушить, что РНЕ – фашистская организация, и тем снять моральное табу на расстрел соотечественников.
Помню женщину средних лет, рассказывавшую, что в 1991 г. она была среди сторонников Ельцина и за несколько раз унесла немало банок с консервами, которые раздавались для увеличения толпы в напряженные дни августа 1991 г.
– Почему же Вы сейчас здесь? Ведь тут ничего не дают.
– Да тут немало таких. Разочаровалась я. Жить стало хуже.
С балкона Дома Советов выступали депутаты. Политический состав их был очень пестрым. Квотирование депутатского корпуса по полу, возрасту, партийности, сфере народного хозяйства, существовавшее с двадцатых годов ХХ века, было отменено еще Горбачевым. Поэтому среди избранников на всех уровнях было много тех, кто набирал голоса не интеллектом и программой, а вариациями на тему «так жить нельзя».
Но общее зло для России, которым считали Ельцина, объединило и монархистов, и коммунистов. Громкими аплодисментами и криками «Ура!» встретили снятие с флагштока «власовского» знамени и водружение красного полотнища.
ПРЕДАТЕЛИ есть всегда. Были поменявшие депутатство на обещанное отступникам место в администрации президента. Один из нижегородцев, доктор экономических наук, потом послушно разрабатывал законодательство по аграрной и земельной реформе… Как живет село сегодня – и его «заслуга». Никогда не разговаривала с ним на эту тему. Есть такое чувство – социальная брезгливость… Были и такие, кто предпочел найти самооправдание, чтобы не присоединиться ни к одной стороне…
Устные и письменные призывы творческой интеллигенции расправиться со Съездом народных депутатов не удивляли, так же, как и «девиз» концерта Ростроповича на Красной площади. Каждому свое…
Вряд ли кто около Дома Советов и в нем предполагал, что Ельцин посмеет пролить кровь, что народная власть будет расстреляна из танков. На лицах читалось скорее возмущение указом, чем беспокойство. Но на следующий день на дорогах, ведущих к Дому Советов, стали строиться баррикады. На «нашем» Горбатом мостике их было три ряда метрах в двух друг от друга. Одна – высотой с полметра из досок, арматуры, ящиков, веток; вторая – в два раза ниже, а третья – первая к «противнику» – несколько кучек камней. Похожие «укрепления» – и на других дорогах, ведущих к Дому Советов. Из фильмов о войне все знали, что это не преграда ни для пехоты, ни для боевых машин. Скорее это были метки: чужой, не заходи. Это наша Площадь Свободы.
На площади складывалась необыкновенная атмосфера доверия, взаимоподдержки. Появились раскладные столики, женщины нарезали хлеб, делали бутерброды из привозимых предпринимателями продуктов. Идущим мимо предлагали перекусить, и хотя в это время месяцами задерживали зарплату, часто слышали в ответ: «Пусть возьмут те, кто останется на ночь». Появился священник, желающие могли исповедаться; некоторые принимали крещение.
Ночью зажигались костры. Идущие на ночное дежурство несли всё, что могло гореть: деревянные ящики, коробки, а власть лгала, что все деревья и скамейки в округе сломаны и сожжены. Когда кто-то подходил к костру, сидящий уступал место, чтобы каждый мог погреться… Ночи были осенние, не очень холодные, но темные. Моросящие дожди шли редко. Разрешалось зайти в вестибюль Дома Советов, но мало кто этим пользовался.
Из соседних домов ночующим приносили хлеб, банки солений… Помню, у одного из костров молодого красивого узбека, инженера текстильной фабрики, специально приехавшего на защиту Съезда и уже несколько суток проведшего у Дома Советов. Пожилые женщины, живущие в соседних домах, уговаривают его пойти к ним помыться, выспаться. Он сушит промокшие белые носки и, смущенно смеясь, извиняется, мол, не совсем свежие. Уверяет, что не уедет из Москвы пока народ не победит. Ведь тогда вновь будет восстановлен Союз.
От костра к костру переходил мужчина с гармонью и несколькими певуньями. Вспоминали песни, которые знали с детства. Сидящие у костра их подтягивали. Кто-то заметил: «А ведь у новой власти и песен-то нет…» «Как нет? – возразила я. А «…снимите, девочки, штанишки»?» Ее тогда не слышал только глухой. Иронию оценили понимающей улыбкой.
ВИДИМО, власть не ожидала такой реакции москвичей, которые совсем недавно возносили Ельцина. Обстановка накалялась. Депутаты обратились к законодательным собраниям регионов за поддержкой и, как нам объявили, большинство поддержало импичмент Ельцину. Весть была встречена ликованием. Слухов было много, и хотелось верить именно тем вестям, что давали надежду. Например, что конгресс США осудил Указ Ельцина. Было ли это правдой? Политическая наивность была присуща большинству, но не всем. Помню разговор с полковником, оставшимся, как и я, на ночь у Дома Советов: «Ельцин возьмет верх».
– Почему же Вы здесь?»
– Если узнают – уволят… Но я не могу не приходить…
В тот вечер объявили, что на 4 утра намечен штурм Дома Советов и просили остаться всех, кто может… Если нас будет много, они не посмеют… Стыдно было перед самой собой: как сегодня можно уйти? Когда-то услышала фразу: у каждого поколения должна быть своя война… У моего отца была Великая Отечественная. Он, как и многие фронтовики, ушел рано, в 60 лет. А наше поколение, поколение их детей, свою войну проиграло…
На Горбатом мостике нас было около 15 человек. Молодые ребята в джинсах. Семейная пара около 27–30 лет, оставившая детей дома с бабушкой. Мужчина в черном кожаном пальто – свидетельство «среднего класса» той поры… Адресов и телефонов друг у друга не спрашивали. Почему? Из-за того, что состав защитников не был постоянным: люди уходили на работу, были домашние обязанности? Или это предчувствие поражения и страховка от карателей? Ответа на этот вопрос у меня нет. Но коллега из ИСПИ Ю. Рощин рассказывал, что после расстрела у убитых они забирали документы и сжигали, чтобы не подставить их семьи. И в этом одна из причин, что официальная цифра погибших почти в 10 раз меньше, чем посчитанная защитниками.
Около четырех часов утра то ли из гостиницы «Мир», то ли из мэрии стали выходить солдаты и садиться в машины. В это время к мостику подошла хрупкая маленькая старушка: «Вы, ребята, когда они пойдут, дайте мне выйти вперед. Я им скажу, что во время войны столько снарядов вокруг меня разорвалось, а я вот жива осталась… Неужели вы в меня стрелять будете?» Этими словами она надеялась остановить штурм…
В кармане у меня чудом оказалось две-три конфеты, в каком-то порыве протянула ей: «Возьмите…» В ответ благодарный взгляд и тихий вопрос: «А можно я отдам их внукам?» Неужели действительно верила, что ее слова будут сильнее приказа? До сих пор со слезами на глазах вспоминаю эту ее наивную заботу о нас.
Но приказа на штурм не последовало. Вместо машин с солдатами к мосту стали приближаться грузовые машины. Ребята схватили «коктейли Молотова». Мужчина постарше резко остановил их: «Не торопитесь! Не надо провокаций!»
МИТИНГИ продолжались, но всё чаще выступления депутатов прерывались скандированием с требованием активных действий. Подчиняясь этому настроению, в один из дней депутаты решили провести марш протеста (?) во главе с А. Руцким, и.о. президента с 22 сентября по 4 октября 1993 г., согласно решению Съезда народных депутатов. Когда они вышли из здания, многие воодушевились, считая, что это будет демонстрация по улицам Москвы, которая изменит соотношение сил. Криками «Руцкой! Руцкой! Руцкой!» словно хотели придать решительности ему, депутатам. Оказалось, что это был «светский крестный ход» вокруг Дома Советов. Настроение упало. Всё чаще стали появляться сомнения в де-
еспособности тех, в кого поверили, как в реальных противников Ельцина. Но не помню, чтобы кто-то критиковал вслух депутатов, бывших в Доме Советов.
После обхода по периметру Дома Советов правительство начало перекрывать к нему доступ. Сначала просто поставили кордоны милиции и военных, но пройти еще было можно. Всегда около солдат были агитаторы, которые разъясняли суть противостояния. Я начинала с аграрного вопроса: «Ребята, я вижу, вас призвали из деревни. Если победит Ельцин, деревня останется без работы, а крестьяне без земли…» Долго агитировать не давали. Подходил офицер и требовал уйти. Да и солдаты были явно далеки от всего, что им пытались донести такие, как я. Опьянение посулами частной собственности на землю и фермерством, которое наконец-то накормит Россию, было повсеместным. И конечно, не было у нас ораторского навыка подобных выступлений.
Позже появилась колючая проволока. Выйти было можно, зайти нельзя. Не пропускали даже машины скорой помощи. Заседания шли под свет фонариков: московская власть отключила свет и воду.
Летом 1993 года Руцкой объехал немало городов. Был в Городце на открытии памятника Александру Невскому, но это был повод для визита в Нижний Новгород. В то время у меня были публикации в «Земле Нижегородской» с критикой аграрной реформы, и мне позвонил главный редактор газеты Владимир Павлович Соболев. Он рассказал, что Руцкой на встрече с руководителями предприятий и депутатами сообщил, что у Ельцина на столе лежит проект указа о роспуске Съезда народных депутатов. Главный вопрос встречи: на чьей стороне будут регионы? По словам Соболева, большинство поддержало Руцкого.
Вспомнила об этом не случайно: если указ не был неожиданностью, то почему в Доме Советов не подготовили переход на автономное освещение, не работали телефоны, не оказалось запасов воды и медикаментов? Ведь в любом правительственном здании полагается НЗ на полгода. Что это: сработала служба Ельцина или традиционное разгильдяйство?
Но вернемся к октябрьским событиям. После перекрытия прохода к Дому Советов люди стали митинговать у выхода из метро «Краснопресненская» и «Баррикадная». Как-то внизу на станции метро юноша расклеивал листовки. Мужчина, представившийся работником метро, стал возмущаться: как можно портить колонны! Мы заступились за молодого человека: «Решается судьба страны, а вам листовки мешают!» Остановила пыл. Махнул рукой, ушел.
Впрочем, листовок почти не было: отсутствовала печатная техника. На тетрадных листках много от руки не напишешь. Их расклеивали на заборах, деревьях, опускали в почтовые ящики.
Далеко не все были на стороне депутатов. Хотя милиция стремилась припугнуть «агитаторов», они пытались обращаться прежде всего к военным в форме: «С кем вы?» Те с отстраненной улыбкой прятались за удобную, внедренную СМИ, фразу: «Армия вне политики». И прибавляли шаг. Потом, после расстрела Съезда, они будут ходить на работу в гражданке, чтобы не плевали им в след и не посылали по известным народу адресам.
НО ЭТО будет потом. А сейчас еще один эпизод. Около метро «Баррикадная» несколько военных машин с солдатами. Девушки окружили машины и наступают на сверстников: «И ты что, стрелять в меня будешь?» Ребята смущенно улыбаются, а девчонки: «Ну, скажи, скажи…» Агитацию ведут и женщины старшего возраста, но у ровесниц получается лучше.
В кабине офицер. Помнится, майор. Подхожу: «Вы ведь присягу народу давали, что же вы предаете его?!» Видимо, я не первая, да и сам на распутье: эмоционально рванул бушлат: «Да я …». Недоговорил, что он…
И тут со стороны Зоопарка, неизвестно из какого переулка, появляется шеренга омоновцев в непривычной тогда еще для нас амуниции: каски, щиты, закрывающие все тело. Из школьной программы вспоминается: так в Средневековье наступали тевтонцы. Женщины разбегаются с дороги. Увидев, что толпа рассеивается, по неслышной нам команде ОМОН начинает отступать. «Они нас испугались!» – радостно кричит кто-то. «Еще бы!» – подхватывает толпа, и снова все у машин, агитация продолжается.
О, эта наивность советского человека, прожившего 70 лет без гражданской войны! И практический урок по психологии толпы.
Утром из С.-Петербурга мне звонит муж: «Я знаю, что ты там… Ты бы хоть брала термос…» В голосе слезы. Какой термос? Он о чем?
…На воскресенье, 3 октября, намечался Съезд Народов СССР. На Октябрьской площади (метро «Октябрьская») собрались москвичи, приезжие из российских городов, других республик. Ораторы сменяют друг друга. И вдруг радостное сообщение: снята блокада с Дома Советов.
Людской поток заливает Крымский мост: все к Дому Советов! Где-то посередине дороги новый клич: в Останкино! Надо сообщить России, что Ельцин отстранен, Съезд взял власть в свои руки… Колонна меняет маршрут.
Идем вместе с молодой женщиной Светланой. Она бухгалтер. Москвичка. Наполовину грузинка, наполовину русская. Днем – на работе. Через ночь – к Дому Советов. Иногда, принимая ее за еврейку, с неприязнью спрашивают: «А ты-то зачем здесь?» Перераспределение собственности уже началось, и народ отслеживает фамилии. Но, несмотря на обиду, она вновь идет в ночь. Замужем. Дома трехлетний (?) ребенок. Спрашиваю: «Муж тоже дежурил?» Отвечает, что с его темпераментом ему нельзя: «Я его не пускаю».
Политикой она никогда не интересовалась, но когда увидела, как 1 мая милиция избивала стариков на демонстрации в Москве, перевернулось отношение к власти.
Нас обгоняет несколько грузовиков с красными флагами. В кузове, на подножках молодые ребята, есть и подростки. Кричат: «Победа! Все в Останкино!»
Москвичи реагируют по-разному. Кто-то на машине старается въехать в толпу, чтобы специально сбить людей. Рядом с капота машины падает мужчина, но, к счастью, только ушибы. Из толпы несутся проклятия. Прохожие на тротуарах то приветствуют, то осыпают угрозами.
К ОСТАНКИНСКОЙ телебашне подошли, когда уже темнело. Снова «баррикадами» из кучек камней обозначена граница. Много молодых ребят. Все напряжены. Мы со Светланой метрах в 200 от телебашни. Кто-то радостно сообщает: Таманская дивизия перешла в подчинение Руцкому, идет к нам на помощь. Молодой мужчина с гордостью уверенно говорит: «Я там служил. Нормальные там командиры!» Хочется верить только хорошим вестям.
Рокот моторов. Несколько БТРов (?) идут к телецентру. Мы со Светланой не разбираемся в военной технике. Главное – армия с нами… На броне молодые солдаты. Их приветствуют, как положено в бою, криками «Ура!». Солдаты улыбаются и машут нам руками…
Через несколько минут начинается стрельба. Вокруг все уверены: начался штурм. Трассирующие пули разрывают небо. Нам со Светланой кажется, что стреляют по административным зданиям и скоро страна узнает – власть перешла к Съезду.
Но стреляли в нас. Быстрым шагом мимо мужчина уводит женщину: «Уходите… Убьют». «Но мы ведь далеко от здания…» В ответ мат и: «Пули летят на полтора километра». Мы этого не знали. Пробегает восторженный мальчишка лет 11–12: «Женщинам здесь делать нечего. Это мужское дело…»
И только когда недалеко от нас в роще, которая особенно интенсивно обстреливалась, люди стали ползком выбираться из-под огня, падать раненые, появились санитарные машины, Светлана подавленно сказала: «Да, пора уходить. Это мужское дело». Наверное, вспомнила о семье, ребенке. Уходили к метро. И когда были уже почти у него, над головой пули сбили ветки деревьев. Правду сказал мужик: пули летят далеко…
Утром звонок мужа: «Как ты…?» В ответ одно слово: «Сволочи… Сволочи…» И мы еще не знали о расстреле на стадионе…
В этот день в ИСПИ был круглый стол по проблемам безопасности. К нам в комнату зашли двое офицеров в ранге подполковника. Один из них полуигривым тоном: «Ну как гражданские встретили события?»
«В Советской армии офицер бы застрелился, чтобы не выполнять приказ стрелять в свой народ. В Российской – наоборот».
В ответ уже с раздраженной интонацией: «Говорите спасибо, что живы остались. Ельцин приказал использовать отравляющие газы против Дома Советов. Командующий ВВС лично облетал на самолете, чтобы потом доложить, что этого нельзя сделать: рядом посольство США. А то лежало бы пол-Москвы вверх лапками…»
* * *
27 октября я защитила диссертацию по новейшей аграрной политике. И в этот же день вышел Указ Ельцина, который разрешал продажу земли иностранцам. Самосбывающийся прогноз? Нет. Оплата зарубежной поддержки госпереворота.
