Мобилизация – мощный рычаг экономики
Уважаемые друзья! Я экономист, но считаю, что хороший экономист должен быть историком, философом, теологом… Если смотреть на текущие события в России, в мире, невольно начинаешь смотреть на них с точки зрения мировой истории и искать какие-то параллели и аналогии в мировой и отечественной истории. То, что мы сегодня наблюдаем – специальная военная операция на Украине, экономические санкции и экономическая война, объявленные коллективным Западом против России, все это уже было. И как раз это было примерно век тому назад. Ныне мы с вами отмечаем юбилейную дату – 100 лет с момента образования Союза Советских Социалистических Республик. Произошло одно событие, которое предшествовало образованию СССР и проходило буквально 100 лет назад. Это Генуэзская конференция. Мне думается, уроки Генуэзской конференции крайне важны для сегодняшнего дня. Сам термин «индустриализация» впервые прозвучал на 14 съезде ВКП(б) в декабре 1925 г. А потом уже, задним числом, стали говорить, что была индустриализация в царской России, что одним из идеологов и двигателей индустриализации был тогдашний министр финансов Сергей Юльевич Витте, но это уже задним числом стали использовать этот термин. А если говорить о советской индустриализации, то, наверное, и слова бы такого не появилось, если бы не бывшие союзники России по Антанте, которые сначала объявили торгово-экономическую блокаду Советской России, а потом организовали военную интервенцию. Ну и существенен, конечно, их вклад в провоцирование Гражданской войны. В ноябре-декабре 1917 г. была установлена морская и торговая блокада против Советской России – в основном, эта блокада была в Балтийском море., это был основной канал, по которому шла экспортная и импортная торговля России. Ну а потом пошли другие санкции. И тут очень важно вспомнить такое событие, как декрет Совнаркома от конца января (по старому стилю) – это декрет Совнаркома, по которому аннулировалась большая часть старых долгов царских времен. Новое государство отказалось быть правопреемником по тем обязательствам, по кредитам и займам, которые брало еще до начала Первой мировой войны царское правительство, и потом уже военные займы и кредиты. Это очень важный момент. Этот декрет Совнаркома, как красная тряпка, возбудил коллективный Запад, особенно, конечно, Францию и Англию, потому что они были основными держателями российского суверенного долга. И тогда они начали наращивать санкционное давление на Советскую Россию. Помимо морской и торговой блокады, была установлена кредитная блокада, потом золотая блокада – и вот так вот постепенно все накручивалось. Я уж не говорю о том, что были разорваны дипломатические отношения со многими странами Запада. Вот в этих условиях Россия стала задыхаться экономически. Вот тогда-то и родилась идея, что мы должны стать самодостаточной экономикой. И вот тогда-то экономисты, практикующие экономисты, ученые от экономической науки стали использовать термин «индустриализация». Что такое индустриализация? В некоторых учебниках и словарях пишут, что это – процесс повышения доли промышленности в общественном продукте, в национальном доходе. Это чисто формальная сторона вопроса. Главное же, что для этой индустриализации была необходима перестройка всей модели экономики, всего хозяйственного механизма. Если не философствовать, то можно сказать, что нэп – это либерально-рыночная модель экономики, т.е. навязанная Российской Федерации в новейшей истории, 30 лет назад. Можно сказать, что Российская Федерация родилась с этой либерально-рыночной моделью экономики. Большевики прекрасно понимали, что эта модель может дать некоторое облегчение, она может помочь снять остроту продовольственного кризиса, несколько увеличить предложение потребительских товаров, но эта политика не в состоянии обеспечить суверенитет государства. Поэтому говорили, что НЭП – это временная политика, на несколько лет, но затягивать нельзя: если затянуть, то тогда мелкий капитал будет превращаться в средний, средний – в крупный, а крупный капитал, как вы понимаете, уже начинает интересоваться вопросами власти. То есть, существовал риск того, что большевики утратят свои политические и властные позиции. К середине 1920-х годов такие угрозы стали реальными. В государственно-партийном руководстве появились люди, которые говорили, что надо продолжать НЭП –просто его, мол, надо усовершенствовать. Как всем известно, одним из идеологов партии был Николай Бухарин Он говорил: да, нам нужна промышленность, и тяжелая, и средняя, и легкая, но мы не должны форсировать этот процесс, мы должны идти постепенно. В качестве примера он приводил Англию, где в конце 18 – начале 19 века проходила промышленная революция. Там сначала промышленность создавалась в тех отраслях, в тех секторах, где была высокая окупаемость инвестиций, капитала. А потом постепенно переходили от легкой промышленности к средней и тяжелой. И такой процесс мог растянуться на целые столетия. И, как вы знаете, Сталин сказал о стране: мы должны выстроить промышленность в течение очень короткого времени – иначе нас просто сомнут. Надо не забывать, что эта политика проходила не только на фоне экономической блокады – практически каждый год шли угрозы, что может начаться очередная военная интервенция. А к военной интервенции мы тем более были не готовы, потому что не было военной промышленности, не было оружия. Так что, в конце 1920-х гг. НЭП стал сворачиваться. Еще раз повторяю, что он не автоматически стал сворачиваться, это была тяжелейшая внутренняя борьба. Была правая оппозиция, левая оппозиция, «новая оппозиция». Их предводителями были такие оппозиционеры, как Лев Троцкий, Николай Бухарин, Рыков, Зиновьев и другие. Постепенно эти противники индустриализации стали уходить «с поля боя», Троцкого вообще отправили за границу. И вот после этого действительно уже появилась возможность объявить об индустриализации. Безусловно, нужны были серьезные внутриполитические предпосылки и условия для индустриализации, но нужна была еще и интеллектуальная подготовка. Потому что проводить индустриализацию нужно было совершенно иным механизмом, чем тот, что был в дореволюционной России, и совершенно иным механизмом, чем тот, что сложился в странах коллективного Запада. Там была рыночная капиталистическая экономика, а нам надо было создавать модель, которая была бы мобилизационной (уже тогда так называлась). Это ключевое слово в понятии «мобилизационная модель экономики». Это должна была быть такая модель, которая обеспечивала бы независимость страны, как от экспорта, так и от импорта. И второе: она должна была обеспечить фундамент для мощного военного потенциала. Россия, Советский Союз должны были быть готовы к отражению военной интервенции. Все прекрасно понимали, что военная интервенция неизбежна – это только вопрос времени. Ну, естественно, дипломатия на своем фронте всячески оттягивала этот момент. Если описывать эту модель мобилизационной экономики, или экономики индустриализации, то, наверное, на первое место надо поставить такой принцип, как жесткая вертикаль управления экономикой. И когда разваливали Советский Союз, так иронично говорили: они создали административно-командную систему. А собственно, административно-командная система и является единственно возможной в условиях жесткого противостояния с коллективным Западом. Более того, я соприкасался с крупными транснациональными корпорациями, немножко наблюдал изнутри, как устроено это хозяйство. Должен сказать, что там очень жесткая административно-командная система управления. Поэтому не надо думать, что тут мы какую-то крамолу претворяли в жизнь. Эта жесткая вертикаль управления основывалась на таком инструменте, как планирование. Сегодня мы все чаще слышим слово «планирование», при этом, когда начинаешь вникать, что это за планирование, твой визави вынужден признать, что это так называемое индикативное планирование. Индикативное планирование – это оксюморон, т.е. сочетание несочетаемого. Это фактически некие прогнозы. Говорят, что это помогает принимать решения участникам рынка. Где-то два дня назад вышел большой документ Банка России, где в заголовке что-то такое говорится насчет структурных реформ. Я внимательно полистал этот документ. Примерно 100 страниц объемом. Это на самом деле не планирование и не управление. Это просто-напросто прогнозирование возможных тенденций. Госпожа Набиуллина, она вообще мне напоминает персонажа из одной басни Крылова: там птичка сидела на голове лошади и воображает, что она то ли управляет всем этим экипажем, то ли вообще его тянет. К сожалению, сейчас слово «планирование» используется не по назначению. Или вместо декорации. Планирование может быть только директивным. Это означает, что план является законом. Причем, планирование имеет достаточно сложную иерархию. Наверху, как вы помните и знаете, находилась Государственная плановая комиссия при правительстве СССР – проще говоря, Госплан. Госплан использовал межотраслевой баланс, чтобы увязывать воедино все отрасли и производства. В советское время совершенно правильно говорили, что это не просто набор каких-то отраслей и производств, это органическое единство. Органическое единство тогда называлось таким термином, как «единый народно-хозяйственный комплекс». Под Госпланом были министерства и ведомства, которые получали свои Отраслевые планы. У нас министерства строились по отраслевому принципу, а не по территориальному. Территориальный принцип планирования был дополнительным, дополняющим. По отношению к отраслевому. Дальше с уровня министерств планы ретранслировались на уровень объединений, предприятий – и так до низового уровня, уровня отдельных производственных единиц. Должен отметить, что тогдашние планы не имеют ничего общего с нынешними планами. Нынешние планы очень просты и примитивны. Это, в основном, набор нескольких финансовых показателей. И, наверное, самый основной из них показатель – это финансовый результат. Желательно, чтобы этот показатель был со знаком «плюс». Если он со знаком «плюс», это называется «прибыль», и чем больше прибыли, тем лучше. Те планы насчитывали сотни и тысячи позиций. Скажем, на уровне отраслевого министерства это были тысячи позиций. Это были не стоимостные показатели, это были физические натуральные показатели. То есть, столько-то штук, столько-то кубометров, столько-то тонн и т.д. Это очень важно, потому что конечной целью производства является удовлетворение потребностей общества в разных предметах, товарах, продуктах. Причем, потребности есть личные – это на уровне отдельно взятого человека, потребности в продовольствии, одежде, тепле, жилье. И есть потребности производственные. При разработке первого пятилетнего плана вся промышленность была разделена на два больших подразделения. Группа А – это производство средств производства, то, что сегодня чаще всего называют «производство инвестиционных товаров»: машины, оборудование, инструменты. И группа Б – это производство потребительских товаров. Вот такая укрупненная схема позволяла управлять всей экономикой. Поскольку модель была мобилизационная и сроки для индустриализации были крайне сжатые, был сформулирован принцип опережающего развития отраслей группы А по сравнению с отраслями группы Б. Не надо делать вид, что не происходило какого-то ужатия потребления. Это было, особенно в первую пятилетку. Я изучал разные документы, материалы воспоминания. Все-таки в первую пятилетку люди до конца не понимали, что происходит. Поэтому правительство и партия организовали мощную пропагандистскую работу, объясняя смысл такой модели и причины, почему надо, как говорится, «затягивать пояс» – потому что мы увеличиваем норму накопления. Норма накопления – это та доля общественного продукта, которая идет на инвестиции – прежде всего, на развитие отраслей группы А. Она не была завершена – оборвана 22 июня 1941 г. Был продуман алгоритм индустриализации по пятилеткам. Первая пятилетка – это создание фундамента промышленности, это, прежде всего, тяжелая промышленность. Тяжелая промышленность – это металлургия, это производство строительных материалов, производство многих видов цветных металлов, нефти, угля. Это тот самый фундамент. Вторая пятилетка – это уже производство средств производства. Тут уже начинают развиваться машиностроение, станкостроение. Третья пятилетка, которая не была завершена (прервана в июне 1941 года), – это тоже машиностроение. Но это уже тонкое машиностроение, которое было ориентировано на укрепление нашего военного потенциала. Кстати, оборудование для производства оружия мы получали в третью пятилетку в основном от Германии. Это такое прецизионное оборудование. Вот такая логика была, такой алгоритм. Возвращаясь к планированию и системе показателей, хочу сказать, что были и стоимостные показатели. Но они не были императивными, они были скорее справочными, контрольными Например, показатели снижения себестоимости или изменения себестоимости, показатели финансового результата. Но опять же, если показатели финансового результата были со знаком «минус», это было не так страшно, как, например, не выполнить план по выплавке стали или выпуску автомобилей в таком-то количестве. Еще раз повторю: стоимостные показатели находились на третьем плане. Кстати, я в своей книге «Экономика Сталина» пишу о том, как создавалась эта модель экономики, а во второй половине книге я пишу, как эту модель начали разваливать. Но до конца ее все-таки развалить не удалось даже в 1980-е годы, при М.С. Горбачеве. Я как-то беседовал с последним финансовым директором предприятия «Норникель» – с тем, советским еще, финансовым директором, это было уже в постсоветское время. Я ему задал вопрос: «Вы получали планы, годовые, пятилетние. Какие у вас там были показатели?» Он мне назвал показатели по добыче, производствам – все натуральные показатели. Я спросил: «А у вас были показатели финансовых результатов?» Он улыбнулся и сказал: «Ну мы же были стратегически значимым предприятием, для нас такого показателя вообще не существовало». Это чтобы вы понимали, как была устроена модель сталинской экономики. Ровно пятьдесят лет назад я закончил свое высшее образование в Московском государственном институте международных отношений на факультете МЭО, «международные экономические отношения», по специальности «экономист по внешней торговле». Поэтому мне ближе и понятнее такая часть советской модели, как государственная монополия внешней торговли. Кстати, декретом от 22 апреля 1918 года (декрет назывался «О национализации внешней торговли») была введена государственная монополия внешней торговли. Но сегодня даже выпускники Высшей школы экономики смотрят на меня недоуменно, когда я говорю про эту самую государственную монополию внешней торговли. Судя по всему, им вообще об этом ничего не говорили. Государственная монополия внешней торговли означает, что государство полностью контролирует экспорт и импорт. И непросто контролирует, доверяя внешнеторговые операции каким-то негосударственным организациям, – государство само выполняет эти самые внешнеторговые операции, передавая полномочия специально созданным им организациям. Когда я учился и уже после обучения, в системе Министерства внешней торговли было примерно пятьдесят всесоюзных внешнеторговых объединений. Какие-то объединения специализировались на экспорте, какие-то на импорте. Например, «Экспортнефть», «Тракторэкспорт», «Продинторг»… Все они были созданы как акционерные общества со стопроцентным участием государства. Такая форма собственности акционерная более понятна была партнерам, с которыми приходилось иметь дело на внешнем рынке. Когда началась либерализация, в 1987 году были приняты решения о допуске на внешний рынок целого ряда крупных предприятий, которые до этого никогда не работали на внешнем рынке. К концу 1980-х годов уже сотни предприятий занимались экспортными и импортными предприятиями. Я тогда еще, более тридцати лет назад, на научных и псевдонаучных конференциях, объяснял, что происходит, по сути, уничтожение экономики страны. Я говорил: поймите, государственная монополия внешней торговли предполагала, что в этот самый мировой океан (я мировым океаном называл мировой рынок) выходят только крупнотоннажные суда, крейсеры, эсминцы; выйдите в открытый океан на какой-то лодочке, на каноэ – вас, скорее всего, потопят или просто возьмут в плен. Тогда либерализация внешней торговли привела к тому, что были разворованы многие элементы национального богатства страны. Так что, государственная монополия внешней торговли – это мощный щит, можно сказать, это некий шлюз. Внутри предприятия что-то создают, что-то потребляют, но предприятия не выходят на внешний рынок – этим занимается специально на то уполномоченная организация. Я помню (естественно, помню по книгам) дискуссию с Николаем Бухариным, это еще 1920-е годы. Во времена НЭПа Бухарин говорил: зачем нам государственная монополия внешней торговли? Давайте не будем изобретать велосипед, давайте просто введем жесткий таможенный протекционизм. Это действительно необходимо, но недостаточно. Жесткий протекционизм необходим для того, чтобы проводить индустриализацию. Да, мы все слышали про промышленную революцию в Англии. А между прочим, промышленная революция в Англии не могла произойти без создания такого таможенного «забора». Он был создан, и когда английская промышленность сложилась, то в 40-е годы начались уже некие послабления таможенных пошлин, для того чтобы добиться аналогичного, зеркального, снижения пошлин в других странах, а это надо было для того, чтобы захватывать рынки других стран. Конечно, государственной монополии внешней торговли не может быть без государственной валютной монополии. Это очень больной вопрос у нас сегодня. У нас, по сути, нет никаких признаков государственной валютной монополии. Вот сейчас мы наблюдаем странный процесс. Жесткая санкционная война против России, а приток валюты в Российскую Федерацию просто зашкаливает. Соответственно, курс рубля находится на максимальных уровнях. Все это парадоксально. Некоторые наши чиновники отчитываются: смотрите, как мы хорошо противостоим этим экономическим санкциям. Но это все очень временно. Все это закончится через несколько месяцев, и рубль пойдет в другую сторону. Там может быть и 100 рублей за доллар, и 150, и 200, как нам предсказывал Джо Байден. Все это может быть, если мы не начнем принимать срочно защитные меры. Одна из защитных мер – это государственная монополия в сфере валюты, обязательно. Конечно, государственная валютная монополия сложилась позднее. Повторю: если государственная монополия внешней торговли – это декрет «О национализации внешней торговли» от 22 апреля 1918 года, то государственная валютная монополия окончательно установилась где-то в 1935–1937 годах. Вся валюта была сосредоточена в Государственном банке СССР. Государственный банк СССР уполномочивает банк для внешней торговли осуществлять текущие операции с иностранной валютой. Никакой иностранной валюты внутри страны быть не может, четкое разделение: внутри страны обращается только советский рубль. В Уголовном кодексе РСФСР было прямо записано, что любые операции с иностранной валютой и даже хранение иностранной валюты – это уголовно наказуемое преступление. В принципе это правильно, хоть, может быть, и немного жестко, с точки зрения нынешних наших либеральных представлений. И я помню, когда нам читали курс международных валютных кредитных отношений (это было более полувека тому назад), профессор говорил, что степень суверенности государства или, наоборот, степень утраты суверенности государства определяется тем, есть ли внутри страны обращение иностранной валюты, и тем, каков уровень присутствия иностранной валюты на внутреннем рынке. Если полное отсутствие – значит, полный суверенитет. Я иногда пересчитываю соотношение рублевой массы и массы в иностранной валюте, как наличной, так и безналичной. Должен сказать, все мои расчеты оканчивались, примерно, одинаково: доля иностранной валюты в денежной массе России выше, чем доля рублевой массы. Правда, обращение иностранной валюты не такое активное и интенсивное – в основном, это запасы иностранной валюты, но, тем не менее, это признак нашей несуверенности. С другой стороны, государственная валютная монополия предполагает, что и рубль не должен выходить за пределы государства. К сожалению, мне приходится проводить об этом разъяснительную работу, потому что некоторые наши ура-патриоты говорят: сделаем рубль международной валютой. Если рублей за пределами страны немного, это, может быть, еще не страшно. А если много, тогда «не собака крутит хвостом, а уже хвост начинает крутить собакой», думаю, вы сами догадываетесь, о чем идет речь. Поэтому, с одной стороны, я понимаю призыв к тому, чтобы торговать нефтью, газом и другими ресурсами за рубли, это сейчас имеет скорее политический смысл, но стратегически рубль должен находиться внутри страны. Вы тогда зададите вопрос: как же нам торговать с коллективным Западом да и со странами третьего мира, они ведь привыкли пользоваться иностранной валютой: долларами, евро, британскими фунтами? Азбучные истины: иностранная валюта не должна накапливаться внутри страны. Она не должна образовывать запасы, резервы – это инструмент, который находится в движении. Были лимиты, которые не позволяли повышать запасы полученной от экспорта валюты, она «с колес» должна была уходить на закупку импортных товаров. Как вы понимаете, у нас было планирование как отраслей экономики, так и планирование в сфере внешней торговли, план экспорта и план импорта. План импорта был первичен по отношению к плану экспорта – мы не экспортировали больше, чем надо было для того, чтобы обеспечить закупку необходимых товаров, прежде всего, инвестиционного назначения. А товары инвестиционного назначения были необходимы для выполнения планов развития народного хозяйства и его отдельных отраслей. То есть, была четкая иерархия и четкий алгоритм, что за чем следует. У нас же на протяжении тридцати лет экспорт был ради экспорта. На самом деле, конечно, не просто «искусство ради искусства» – экспорт был необходим для того, чтобы обслуживать коллективный Запад. Ведь то громадное положительное сальдо торгового баланса, которое у нас образовывалось каждый год, конвертировалось либо в чистый отток частного капитала, куда-нибудь на острова Туманного Альбиона, а чаще всего в какие-то офшорные юрисдикции. И второй канал, по которому происходил отток этой самой валютной выручки, – это накопление валютных резервов. Это не означает, что у Советского государства не должно было быть международных резервов. Они были, и они были очень большие. Эти международные резервы на 99% состояли из золота. Золото – это чрезвычайные деньги, мировые деньги, как угодно их назовите. Я когда-то общался с тогда уже бывшим министром финансов Российской Федерации Рудаковым. Он как раз курировал золото. Он мне подарил книжку по русскому и советскому золоту. В этой книжке было написано, что на начало 1941 года золотые резервы Советского Союза составляли 2600 тонн. То есть, мы на сегодняшний день до сих пор еще не вышли на показатель, который был достигнут в начале 1941 года. Стало быть, мы обходились даже без золота. Есть такая версия, что все золото «с колес» шло на оплату импорта – нет, оказывается, хватало экспорта. Недавно у меня оказался очень интересный справочник статистический – «Внешняя торговля Советского Союза в годы Великой Отечественной войны». Примерно, тысяча страниц выпуска второй половины 1940-х годов. Я посмотрел раздел «Товарная структура экспорта». И был поражен: экспорт золота Советского Союза за все годы войны составил всего порядка 23 и 24 кг. Это я говорю к тому, что два года назад, когда началась так называемая пандемия covid-19, госпожа Набиуллина, председатель Банка России, объявила о том, что Центральный Банк прекращает закупку золота, прекращает формировать международные резервы с помощью драгоценного металла, дальнейшее наращивание их происходило с помощью иностранной валюты, которая сейчас заморожена, а в ближайшее время с вероятностью 99,9% будет конфискована… Вернусь к Генуэзской конференции. Это очень интересное событие столетней давности. Из этой Генуэзской конференции мы можем и должны вынести серьезные уроки. Кстати, самым молодым членом советской делегации на этой конференции был Николай Николаевич Любимов, который меня учил, он был заведующим кафедрой международных экономических отношений. Нас тогда коллективный Запад пытался «взять за горло». Я думаю, вся эта конференция была созвана только ради того, чтобы поставить Советскую Россию на колени. Было выдвинуто три ультимативных требования к Советской России. Первое ультимативное требование: отмените декрет Совнаркома об аннулировании долгов царского и Временного правительства. На момент Генуэзской конференции, с учетом набежавших процентов, сумма нашего долга, по западным оценкам, приближалась к 20 млрд золотых рублей. Мы это требование отвергли. Мы готовы были идти на какие-то компромиссные варианты, но Запад не хотел обсуждать компромиссные варианты. В общем, по этой позиции все остались при своем. Второе: иностранные инвестиции, которые были национализированы Советской Россией. Прежде всего, это французский, английский капитал, в меньшей степени это германский капитал, бельгийский капитал – достаточно масштабное присутствие было. По этой позиции тоже не удалось достичь никакого согласия. Третья позиция. Это как раз та самая государственная монополия внешней торговли. Можно даже сказать, что она вышла на первый план. Их просто бесило, что Советская Россия защитилась от коллективного Запада этой государственной монополией внешней торговли. Много интересных уроков можно извлечь из этой конференции. Мы не просто были приглашены туда как «мальчик для битья». Мы к ней очень хорошо готовились. Упомянутый мною Николай Николаевич Любимов, несмотря на свою молодость, уже был в то время зам. директора Института Наркомата финансов, и ему лично было поручено очень серьезное дело: партия и правительство ему поручили готовить встречные требования коллективному Западу. Была проведена колоссальная работа по оценке ущербов, которые были нанесены экономике Советской России в результате торговой блокады. Это первое. И вторая позиция – это ущербы, которые были нанесены военной интервенцией. Причем, это были не какие-то академические расчеты умозрительные, а собирали первичную информацию с мест – начиная от берегов Балтики и кончая Дальним Востоком, Сахалином и Курильскими островами. Вот такая громадная работа была проделана буквально в течение полугода, а уже потом свели это все воедино, и получилось, что сумма наших встречных требований составила 39,5 млрд золотых рублей. Ровно в 2 раза больше, чем требовал коллективный Запад по займам времен царского и Временного правительства. Еще хотелось бы сказать, что Генуэзская конференция для нас интересна и важна тем, что мы умели использовать противоречия в стане коллективного Запада. Именно там, на полях Генуэзской конференции, произошла секретная встреча с немецкой делегацией и было заключено Рапалльское соглашение, которое шло вразрез с тем, что требовал коллективный Запад на Генуэзской конференции. Мы фактически обнулили свои встречные требования, и фактически это стало основой для последующего советско-германского сотрудничества.
