Встретились однажды на дневной прогулке два писателя, соседи по дому, и произошел между ними такой разговор:
– Как вам сегодня поработалось? – спрашивает один.
– Очень хорошо, – отвечает другой.
– И мне тоже очень-очень хорошо.
– Довольны написанным?
– Еще бы, шестьдесят страниц написал!
– Гм-гм… Поздравляю…
– А вы сколько?
– Шесть…
– Всего шесть страниц?
– Строк…
Написавший шестьдесят страниц слыл писателем, даже и вполне неплохим, а тем писателем, кто радовался шести строкам, был Леонид Максимович Леонов.
Родился Леонид Леонов 31 (19 ст.ст.) мая 1899 года, то есть в XIX веке, справедливо считающемся золотым веком русской литературы. Пушкин и Лермонтов, Крылов и Грибоедов, Тютчев и Фет, Гоголь и Гончаров, Герцен и Некрасов, Тургенев и Салтыков-Щедрин, Гаршин и Островский, Лесков и Достоевский, Алексей К. Толстой и Лев Толстой, Писемский и Мамин-Сибиряк, Чехов и Короленко, молодой Максим Горький. Имена эти Леонид Леонов знал с детства. Его отец – Максим Леонович Леонов, выходец из села Полухино Тарусского уезда Калужской губернии, мать – Мария Петровна Петрова, тоже деревенская. Отец был «поэтом-самоучкой», как называли себя члены Суриковского литературно-музыкального кружка, который создал Иван Захарович Суриков, автор знаменитых стихотворений «Детство» («Вот моя деревня; / Вот мой дом родной; / Вот качусь я в санках / По горе крутой…») и «В степи», ставшего народной песней, – «Степь да степь кругом, / Путь далек лежит. / В той степи глухой / Умирал ямщик…» В Москве Максим Леонович вместе с поэтом Филиппом Степановичем Шкулевым открыл на Тверском бульваре книжное издательство и магазин «Искра». Торговал он и революционной литературой, за что неоднократно привлекался к суду, сидел в Таганской тюрьме, высылался в Архангельск, где организовал типографию, издавал газету «Северное утро». В газете отца и начал с 1915 года выступать пятнадцатилетний Леонид Леонов, печатая стихи, театральные рецензии, очерки.
Число публикаций о Леониде Максимовиче Леонове, подсчитали специалисты, четырехзначное. Будущий писатель окончил гимназию, учился немного в Московском университете, в 1920 году пошел добровольцем в Красную армию, направлен потом на учебу в Высшие художественно-технические мастерские (ВХУТЕМАС), поскольку имел большую склонность к рисованию и скульптуре. Первое 5-томное собрание сочинений выходило в 1928–1930 годах, в 1981–1984-м – 10-томное, а последнее, в 6-ти томах, вышло в 2013 году. Первый рассказ «Бурыга» датирован январем 1922 года, напечатан в следующем году в альманахе «Шиповник» и с интересом встречен критикой. Принимавший участие в революционном движении член ленинского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» критик Василий Львов-Рогачевский, например, назвал рассказ «лесным, смолистым, поэтическим», а речь автора – взятой «из живых источников», которая «уходит из наших городов и живет на севере диком, где сохранились наши сказки и былины», поясняя: «Поэт, влюбленный в природу и живую речь, чувствуется в каждом слове». Зато Виктор Шкловский, говоря о ранних рассказах Леонова, не смог освободиться от собственных формалистических умствований и причислил молодого литератора к «реставраторам», заметив: «Он хорошо и долго имитировал Достоевского, так хорошо, что это вызвало сомнения в его даровитости». Но прав окажется не он, а Леонид Максимович со своей точной формулировкой: «Истинное произведение искусства, произведение слова – в особенности, есть всегда изобретение по форме и открытие по содержанию».
К таким произведениям относилась, безусловно, и пьеса Леонова «Нашествие». Написанная в 1942 году, вскоре после подлого нападения фашистской Германии на Советский Союз, она ставилась во многих театрах, отмечена Сталинской премией первой степени за 1943 год. Искренне взволнованный этим событием, Леонов передал ее в Фонд обороны, написав И.В. Сталину письмо: «Дорогой Иосиф Виссарионович! Я счастлив был узнать о высокой оценке моего труда. Присуждение Сталинской премии за пьесу «Нашествие» дает мне, русскому писателю, глубокую радость, что и моя скромная работа пригодилась народу моему в его исполинской схватке с врагом за свободу, честь и достоинство. Я вношу сумму премии 100 000 рублей в фонд Главного Командования на воздушные гостинцы извергам, доставившим столько горя моему Отечеству. Лауреат Сталинской премии писатель Леонид Леонов». В ответ Сталин пишет: «Примите мой привет и благодарность Красной Армии, Леонид Максимович, за Вашу заботу о Вооруженных силах Советского Союза. И. Сталин».
Помню, какое сильное впечатление произвел на меня одноименный кинофильм, увиденный еще во время учебы в начальной школе. Вышел он на экраны в 1944 году, в год своего создания, и демонстрировался в Свердловске, где я родился и жил тогда, также и на дневных сеансах в воскресенье, чтобы, по-видимому, младшеклассники приходили в кинотеатр с кем-нибудь из старших, кто мог бы им объяснить непонятное. Хотя в войну, когда отцы у большинства были на фронте, дети взрослели куда раньше нынешних погодков, быстро выучивались читать газеты, следили за продвижением Красной армии по карте, у многих вывешенной прямо возле кровати. Мы и киноартистов, и режиссеров хорошо знали – их фотопортреты висели в фойе самого вместительного в городе кинотеатра «Октябрь». А исполнитель роли Федора Таланова Олег Жаков, знакомый нам по героическим фильмам «Мы из Кронштадта», «Семеро смелых», «Подводная лодка Т-9» – был еще и сорежиссером А.М. Роома, к тому же в молодости он учился и работал в Екатеринбурге, чем вызывал у свердловчан особые симпатии.
Каково же было ребячье замешательство, когда мы увидели Жакова–Таланова возвращающимся из тюрьмы в 1941 году в оккупированный немцами родной город, отбыв наказание за некий проступок! И мы не удивлялись, а хорошо понимали, почему родные относятся к нему с настороженностью и недоверием, не зная, как поведет он себя в данной ситуации – уж не так ли, как бывший купец Фаюнин (Василий Ванин), подавшийся к немцам в старосты? Однако постепенно, кадр за кадром, сцена за сценой, и Таланов преображается. Поначалу колючий, ерничающий, наигрывающий на рояле неуместные «Очи черные», он преодолевает обиду, твердо встает в ряды борцов с немецко-фашистскими оккупантами, а в конце фильма осознанно идет на смерть во имя освобождения Родины. Самой смерти его на фашистской виселице мы не видим, но по объятым ужасом глазам матери (Ольга Жизнева) и отца (Владимир Гремин), по их губам, стиснутым в ненависти и гневе, представляем страшное зрелище будто зримое, ощущаемое, зовущее к отмщению. Как отомстил безымянный красноармеец Фаюнину, который, поделившись с ним хлебом при отступлении, при освобождении города от гитлеровцев со словами «А разжился же ты, дедушка, с горбушечки-то моей» – расстреливает этого пособника фашистов из автомата в упор…
К началу Великой Отечественной войны Леонид Леонов уже был писателем широко известным, со своеобычным художественным стилем, четкой идейной позицией, обозначенной в статье «Шекспировская площадность» (1933), касающейся и всех деятелей культуры, поддержавших Октябрьскую революцию: «Первая фаза характеризовалась примерно такой установкой интеллигенции: «Ну что ж, я нахожусь на службе у рабочего класса, но мои старые традиции и мировоззрения в свое полной чистоте и неприкосновенности». Вторая фаза характерна именно коренным пересмотром этих традиций и принятием Октября уже не только как совершившегося факта, но и идеологически, мировоззренчески, путем окончательного перехода на позиции рабочего класса». Сам Леонов в 20-е годы пробовал разнообразные, подчас экспериментальные, формы выражения революционной тематики, за что оказался в числе «попутчиков», как называли тогда с бойкого языка Л. Троцкого писателей непролетарского происхождения, демагогически отказывая им в искренних художнических поисках, противопоставляя их творчеству произведения, наполненные выспренными словесными заверениями в идеологической преданности, что Андрей Платонов метко назвал «умилением пролетариата от собственной власти».
Но роман Леонова «Барсуки» (1924) показал, что искания его были плодотворными. В многокрасочных описаниях, терпких народных диалогах перед читателями развернута многоплановая картина русской жизни – от времен, «когда еще второй Александр на Россию не садился», через «кроволитие» мировой войны «с багровым лицом, с глазами, расширенными от ужаса и боли», до октябрьских событий и Гражданской войны, когда в смертельном сражении столкнулись деревня и город, белые и красные, надвое раскололись семьи, как у Рахлеевых: Семен возглавил антисоветский бунт, Павел же руководит большевистским отрядом, подавляет тот бунт, привнося в замутненное давним крепостничеством сознание крестьян веру в возможность жить на своей земле по справедливости, безбедно, свободно, а не оставаться похожими на забившихся в свои норы барсуков. И писатель, связывая вроде бы разрозненные сцены в крепкий сюжетный узел, обобщающе указывает: все быстрей, быстрей катится колесо истории, словно «катится колесо, приспущенное с горы, не в бег, а вскачь, – где его опередить кволой мужиковской клячонке!»
За «Барсуками» последуют романы «Вор» (1927) о годах НЭПа, когда красный командир, привыкший побеждать, вдруг растерялся в непривычных условиях погони за деньгой, превратившись в уголовника; «Соть» (1930) о том, как меняются люди в ходе социалистических преобразований, в центре которых и чуткий к нуждам и душам рабочих руководитель строительства коммунист Потемкин, и «жестокосердый» преемник его Увадьев: «Спешите, спешите, товарищи, вы строите социализм!», и придерживающий нетерпение того главный инженер строительства опытный Бураго, понимающий, что «до революции настоящее у нас определялось прошлым, теперь его определяют будущим»; «Скутаревский» (1932), где Сергей Андреич Скутаревский, еще до революции ставший крупным ученым-физиком, находит необходимое место и среди созидателей новой жизни, встречаясь с Лениным и понимая всю грандиозность задач, поставленных Коммунистической партией перед наукой; и, наконец, «Дорога на океан» (1936) – здесь судьба коммуниста Курилова переплетена с общенародным устремлением в «океан коммунистического завтра», пускай пока фантастического, но все-таки под леоновским пером весьма зримого и реального, с десятками «замечательных своей историей городов, которых еще нет на свете», и мы как бы вживе видим «новую мать веселых земных городов, Океан».
Творчеством Леонида Леонова постоянно интересовался Алексей Максимович Горький, напутствовал его и всячески поддерживал. Проживая в Сорренто, он пишет ему: «Сердечно благодарю за «Барсуков». Это очень хорошая книга. Она глубоко волнует. Ни на одной из 300 ее страниц я не заметил, не почувствовал той жалостной, красивенькой и лживой «выдумки», с которой у нас издавна принято писать о деревне, о мужиках. И в то же время Вы сумели насытить жуткую, горестную повесть Вашу тою подлинной выдумкой художника, которая позволяет читателю вникнуть в самую суть стихии, Вами изображенной. Эта книга – надолго». И спустя три года: «Вы идете прыжками от «Туатамура» к «Барсукам», от «Барсуков» к «Вору», все это вещи различные и разноязычные…» Прочитав «Соть», Горький подчеркивает, что роман «широкий, смелый шаг вперед и – очень далеко вперед от «Вора», что он есть «самое удачное вторжение подлинного искусства в подлинную действительность», выявляя стилевые особенности повествования: «Анафемски хорош язык, такой «кондово» русский, яркий, басовитый, особенно – там, где Вы разыгрываете тему «стихии», напоминая таких музыкантов, как Бетховен и Бах». А в статье «О литературе» Горький пишет: «Он, Леонов, очень талантлив, талант на всю жизнь и – для больших дел. И он хорошо понимает, что действительность надобно знать именно так, как будто сам ее делал». Со своей стороны Леонид Максимович всегда отзывался о великом писателе и учителе его с глубокой признательностью, а свой «Венок А.М. Горькому» (Речь, посвященная 100-летию со дня рождения А.М. Горького, произнесенная 28 марта 1968 года в Кремлевском Дворце съездов, где довелось присутствовать и мне, корреспонденту «Известий») закончил ярким определением: «Трибун, поэт, бунтарь, отец и наставник Человеков на земле».
[img=-10225]
Военную тему Леонид Максимович осваивал, участвуя в решающих боях с Колчаком и колчаковцами на южном направлении, вплоть до крымских операций, но опыт этот дал возможность изобразить в повести «Белая ночь» (1927) и бесчинства белогвардейцев при поддержке англичан на захваченном Севере России с не меньшим знанием дела, как и в произведениях последующих. В Великую Отечественную войну он жил в тыловом Чистополе (Татарская АССР), но на фронт, на передовую ездил не единожды, встречался и с рядовыми красноармейцами, и с командирами разных уровней. В пьесах «Нашествие» и «Лёнушка», в повести «Взятие Великошумска» события даны поэтому с точно проработанными подробностями, сложенными согласно сформулированным им постулатам: «В логической цепи: война-горе-страдание-ненависть-месть-победа – трудно вычеркнуть большое слово «страдание»… Горе народа, его испытания вызывают великое смятение чувств в душе художника, и тогда возникает созревший в тебе крик». В «Лёнушке» главная героиня, потеряв любимого – командира танка Т-34 лейтенанта Дмитрия Темникова, идет воевать, воскликнув: «Содрогнись, земля! Плачь всемирное злодейство!» Слова ее кому-то нынче, может быть, покажутся чересчур пафосными, но тогда звучали они по-обыденному, чем и отличали военное лихолетье от нынешнего, сугубо денежного, если даже фильмы о победе делаются по голливудским лекалам.
Во «Взятии Великошумска» снова воюет прославленная «тридцатьчетверка», только тут героико-трагедийная история ее экипажа под командованием лейтенанта Соболькова – с юным механиком-водителем Литовченко, малоразговорчивым радистом Дыбком и, наоборот, балагуром башнером Обрядиным, – отбрасывая фашистов туда, откуда они пришли, теряя в смертельной схватке своего командира, включена в панораму движения Украинского фронта, где выписан образ командира гвардейского корпуса, гвардии генерал-лейтенанта Литовченко, уроженца великошумского края, однофамильца из танкового экипажа, других военачальников высокого ранга. И читатель, взволнованный картинами «кинжальных рейдов» танка в тылы немцев, будто сам окунается в тот «горячий смрад машинного боя», помечает и философско-обобщительное суждение автора: «Герой, выполняющий долг, не боится ничего на свете, кроме забвения. Но ему не страшно и оно, когда подвиг его перерастает размеры долга. Тогда он сам вступает в сердце и разум народа, родит подражанье тысяч, и вместе с ним, как скала, меняет русло исторической реки, становится частицей национального характера».
В послевоенное время девиз леоновских героев-танкистов «Судьба не тех любит, кто хочет жить, а тех, кто победить хочет!» по-новому – так казалось во всяком случае нам, детям фронтовиков, – проявился в пьесе «Золотая карета» (1946), продолжающей поиски органичного показа исторических эпох и судеб конкретных людей в его предвоенных пьесах – «Половчанские сады», «Метель», «Обыкновенный человек», но больше всего – в философском романе «Русский лес» (Ленинская премия 1968 года), над которым он работал с 1948 по 1953 год и по которому мы, уже старшеклассники, писали сочинения, разбирали образы ученого-лесовода Вихрова и его антипода, карьериста Грацианского, по мнению советского литературоведа Л.Ф. Ершова, сравнимого по силе изображения разве что с горьковским Климом Самгиным и со щедринским Иудушкой Головлевым. Подчас даже кажется, что автор слишком увлекся отрицательным персонажем в ущерб главному – Ивану Матвеевичу Вихрову, выражающему основные мысли Леонова о сохранении родной природы, родного леса, без чего, по словам героя, немыслимо очищение человеческой души от всего наносного, дурного, пагубного.
Но нет, Леонов рисует Вихрова с углубленными экскурсами в прошлое его семьи, в его детские отношения с природным и социальным окружением, с людьми разных званий и воззрений, уже в начале романа подчеркнув, что для Ивана Вихрова «Октябрьская революция была сражением не только за справедливое распределение благ, а, пожалуй, в первую очередь за человеческую чистоту. Только при этом условии, полагал он, и мог существовать дальше род людской. И если прогресс наравне с умножением средств благосостояния заключается в одновременном повышении моральных обязанностей, потому что только совершенный человек способен добиться совершенного счастья, для этого надлежало каждому иметь и совершенную биографию, чтоб не стыдно было рассказать ее вслух, при детях, в солнечный полдень, на самых людных площадях мира». Именно под таким углом в Ленинградском академическом театре драмы имени А.С. Пушкина был поставлен в 1976 году масштабный спектакль (режиссер И. Ольшвангер, композитор Д. Шостакович, художник М. Китаев) по «Русскому лесу», где роль Вихрова сыграл народный артист СССР, четырежды лауреат Сталинской премии Александр Федорович Борисов. Спектакль этот, что назван – по леоновской метафоре – «Приглашение к жизни», выпустили как телефильм, и сегодняшние зрители могут посмотреть его в интернете.
– Мне выдалось счастье сыграть великих русских людей – академика Павлова, композитора Мусоргского, мецената-патриота Мамонтова, писателя-революционера Герцена, – говорил Александр Федорович в интервью для «Известий». – В этом же плане, как их советское продолжение, работал я над ролью Ивана Вихрова. Ему тоже свойственно прежде всего думать о деле своем, о служении своим делом нашей Родине, оберегать ее от врагов, в их числе и затаившихся внутри страны, уничтожающих русский лес не просто для наживы, но и стремясь покорить, опустошить народную душу, ведь он, лес-то наш, еще и навевает мысли о предках наших, давших нам жизнь на земле, обустроивших ее, завещая свои труды на земле. С этими чувствами произношу я монолог Вихрова, по выражению автора, «тихого героя»: «Единственной защитой леса может быть только благоразумие и совесть… Лес кормит, обогревает, лечит… Возникла необходимость всенародного раздумья о лесе…» И не случайно, я думаю, Леонид Максимович Леонов начинает и заканчивает свой роман сценами Отечественной войны с гитлеровцами, когда сполна развернулась богатырская мощь советского народа…
Рожденный в деревенской глуши, Иван Вихров познал «тайную грамоту леса, в которой скопился тысячелетний опыт народа», когда старый Калина учил его «узнавать по росам погоду, а урожай по корешкам лесных трав», и приумножил сей опыт в научной работе по сбережению русского леса – могущественного, бескрайнего, животворного, давними и крепкими нитями связанного с русским народом, по словам ученого, «самым справедливым и великодушным из всех, потому что нет ему равных по силе духа и размаху его в истории». Посему, ежели ослаб несколько такой «дух и размах» при теперешней реставрации неправедного капитализма с его хищнической, индивидуалистической натурой, то это временно, ибо верно же сказано в притче о «золотнике», подытоженной в романе: «Люди требуют от судьбы счастья, успеха, богатства, а самые богатые из людей не те, кто получил много, а те, кто как раз щедрей всех других раздавал себя людям». Таковы коммунист Вихров, его дочь Поля, ее двоюродная сестра Варя, комсомолки, искренне верящие в социалистические идеи, подвергая свои поступки суровому самоанализу. Вот и нынешние их наследники обязаны решительнее бороться с теми, кто, наподобие Грацианского, прикрываясь громкими лозунгами про «интересы государства», вырубает леса в угоду собственному карману, из-за чего мрут звери и птицы, мелеют реки и озера, дуют разрушительные ветры, а люди без чистого воздуха задыхаются в болезнях и недугах, что бы ни плели нам по телевизору провластные пропагандисты.
Едва ли не в каждом произведении Леонида Леонова – то строчкой, то абзацем, а то и страницей – проявляется присутствующая в глубинах подтекста публицистическая основа, а с первых дней войны эта основа выходит на первый план, и писатель выступает в разнообразных жанрах ее, чутко улавливая границы между ними в соответствии с темой и политической актуальностью. В очерке «Твой брат Володя Куриленко» этот «голубоглазый, русоволосый русский парень» в лесах Смоленщины, на захваченной немцами территории, организовавший партизанский отряд и пав смертью храбрых, назван в ряду с летчиком Гастелло и Зоей Космодемьянской. В двух статьях «Неизвестному американскому другу» звучит призыв к союзникам активно помогать Красной армии в борьбе с фашизмом, а в статье «Слава России» – обращение уже к соотечественникам: «Взгляни на карту мира, русский человек, и порадуйся всемирной славе России!» В памфлетах «Когда заплачет Ирма», «Поступь гнева», «Тень Барбароссы», «Беседа с демоном», «Примечание к параграфу» разоблачается человеконенавистническая сущность фашизма. Репортажи-раздумья из освобождаемых городов «Размышления у Киева», из Харькова – «Ярость» и «Расправа», наконец, «Немцы в Москве» – о «параде» пленных, историческое эссе «Сердце народа» с утверждением: «В лютых испытаниях мы заслужили это право – бросить перед атакой бранное слово в пошатнувшегося врага и вслух, в бессчетный раз произнести слово любви к нашим армиям, Родине и Сталину – самому простому и человеческому человеку на земле».
Лирические и одновременно философских заметки «Имя радости», где прослеживается путь народа от Октября к Победе, и «Полдень победы» – о возвращении воинов в отчий дом, перекликаются с литературными портретами Чехова, Грибоедова, Горького, напоминая о роли русской и советской литературы в воспитании человека героического склада. Отчеты писателя с заседаний Международного военного трибунала в Нюрнберге – «Нюрнбергский змий», «Людоед готовит пищу», «Гномы науки» – о том, как судили гитлеровцев за их злодеяния, полны боли, гнева, зовут к возмездию, но также и напоминают о неизбежности победы над Злом сил Добра, которые сосредоточились и целенаправленны из столицы Родины, что вдохновенно отмечено в стихотворении в прозе: «Наша Москва», напечатанном в газете «Красный флот» 25 ноября 1941 года: «Москва! На картах мира нет для нас подобного, наполненного таким содержанием слова. Возможно, со временем возникнут города на земле во сто крат многолюдней и обширней, но наша Москва не повторится никогда. Москва – громадная летопись, в которой уместилась вся история народа русского. Здесь созревало наше национальное сознание. Здесь каждая улица хранит воспоминанья о замечательных людях, прославивших землю русскую. Здесь были встречены и развеяны во прах многие бедствия, которыми история испытывала монолитную крепость Русского государства. Отсюда народ русский в сопровождении большой и многоплеменной семьи народов двинулся в светлое свое будущее. Здесь, тотчас после Ленинграда, прогремели залпы Октября, чтобы победным эхом разнестись дальше по стране. Здесь закладывал фундамент новой социальной системы Ленин».
Послевоенная публицистика Леонова продолжает военную, но, естественно, в другом ракурсе, с новыми темами и интонациями. Он пишет статьи о борьбе за мир, призывает охранять природу, выступает в защиту реализма и романа как жанра, позволяющего правдиво отображать текущую действительность в ее исторический широте и многомерности. Его волнуют проблемы продолжения и развития классических традиций, что наиболее глубоко и впечатляюще высказано в «Слове о Толстом» (1960), подлинного и мнимого новаторства, в связи с чем он вводит в теоретический обиход понятия двойной композиции, бокового показа, логарифмирования, применявшиеся им в собственной писательской практике неоднократно, преемственности поколений в жизни и в литературе. «В памятниках прошлого, в традициях спрессованы, сжаты – как лес в каменном угле! – наша история, характер русских людей», – говорит он. И особо подчеркивает: «Вокруг традиций организуется наше национальное самосознание». По его мысли, из традиций отечественных и мировых вырос социалистический гуманизм, став воистину «совестью планеты».
Последнее свое произведение – «Пирамиду» – Леонов назвал «романом-наваждением» и, как всегда, выполнил обещанное точно, хотя печаталось оно частями в «Нашем современнике» в черновом варианте, поскольку автор не успевал доработать роман, как ему хотелось, и все-таки согласился на публикацию, надеясь сделать поправки при подготовке книги. Как бы то ни было, но перед нами великое произведение великого писателя, и читать его следует без всяких оговорок. Колоссальный охват событий, исследуемых писателем, поражает воображение, пробуждает у опытного читателя многие воспоминания, а молодых приобщает к восприятию литературного произведения во всей возможной широкомасштабности, многосложной глубине, философской значимости. Противопоставление Добра и Зла, представленных в образах Дымкова, как бы сошедшего с иконы ангела, и профессора Шатаницкого, ушлого манипулятора людским сознанием, Дуни, напоминающей Беатриче, и Юлии Бамбалски, столь же претенциозной, сколь и бездарной актрисы, отражает мир планетарный и даже вселенский с главным и неизменным вниманием писателя к мечте человечества о совершенствовании социальных и духовных отношений между государством и обществом, между людьми как в их отдельности, так и в слитности, обозначающими понятие Народ.
Добирается Дымков и до Сталина, рассказывая ему о несовершенстве человека и находя у него понимание, больше того – Сталин, называемый в романе Хозяином, советуется с ним, «ангелом», излагая свои заветные мысли: «Октябрьская революция началась не позавчера, ее истоки теряются в еще дохристианской мгле, плохо доступной невооруженному уму, – говорит он. – Христианство возникло как утешительная надежда скорбящих на посмертное вознаграждение. Но уже к концу первого тысячелетия его обезболивающее действие стало настолько ослабевать, что разочарованье надоумило передовых мыслителей на осуществление проблематичного блаженства небесного по возможности в прижизненных пределах, на земле. Наиболее удобный момент для попытки такого рода представился лишь к концу второго тысячелетья, когда по техническим и прочим показателям новая общественная фаза оказалась почти рядом, правда, по ту сторону вполне неприступной скалы – в смысле серьезной биологической перестройки. Поначалу разумнее было несколько растянуть ее, чтобы глубже внедрилось в населенье посеянное зерно, кабы не опасенья, что все осложнявшиеся обстоятельства застигнут нас на перевале, до спуска в благополучную, вчерне уже освоенную разумом долину. Да и то – если раньше идея наша выгодно опиралась на подспудную веру здешних жителей в некое праведное царство, теперь расчет велся на близость цели, которая в условиях отчаянья делает подвиг нормой человеческого поведенья, а отравленные мечтой не чуют и боли к тому же…»
Чтобы лучше постигать смысловые параметры «Пирамиды», следует прочитать ее всю, а потом перечитывать по главам. Тогда во всю ширь и мощь увидятся и стилистические искания ранних рассказов, и политическая суть военных и послевоенных пьес, и публицистика разных лет, страстно познающая действительность, и романы и повести, сопряженные с могучим и многотрудным движением Советской державы к осуществлению мечтаний умов человеческих о праведном счастье на земле. Ради этого работал и Сталин, критично и самокритично относясь к вынужденным мерам жестокости во имя наилучшего: «Предвижу свою историческую судьбу. Посмертно побивая камнями усопшего тирана, потомки обычно не вникают в истинные причины его ожесточенья», – говорил он, уповая все же на «проницательного и великодушного летописца» и на то, что «на святой Руси, понимавшей социальную справедливость как уравниловку по горю-злосчастью, наличие упряжи и самовара всегда с избытком хватало для острой классовой неприязни. И так как высшим богатством людским принято считать осознанную память о прошлом, иначе сказать – ум, то истинная цена личности запросто читается в ее взоре». Так что наблюдающаяся сегодня тяга к положительному осмыслению истории советской власти в леоновском понимании свидетельствует о вдумчивом осмыслении новыми поколениями своих стремлений и поступков.
Герой Социалистического Труда, академик Академии наук СССР, лауреат Сталинской и Ленинской премий, Леонид Максимович Леонов оставил нам великое литературное наследство. Это наследство люди осваивают уже в иных, увы, неблагоприятных социальных условиях, сложившихся в результате антисоветского переворота. Но мечта о справедливом и счастливом будущем неизбывно живет в душах народов России, передаваясь от одного поколения к поколению другому. Писатель призывал не замыкаться в узеньком бытовом кругу, приглашал к жизни полнокровной и одухотворенной.
И нельзя не верить в обещание красноармейца из «Нашествия», отступающего на время под напором немецко-фашистских оккупантов: «Русские вернутся! Русские всегда возвращаются!» Как и нельзя не прислушаться в наши дни, когда разгулялись вовсю русофобы, к страстному призыву писателя в 1943 году: «Подымись во весь свой рост, гордый русский человек, и пусть содрогнутся в мире все, кому ненавистна русская речь и нетленная слава России!»
Так должно быть.
Так не может не быть.
Так и будет.
