Хотя в ходе застолья были произнесены многочисленные тосты с пожеланиями славного будущего новорожденному, вряд ли участники семейного праздника могли подозревать, что по прошествии нескольких десятилетий их городок с населением в шесть тысяч человек станет известен всему миру благодаря событию, которое они тогда отмечали в тесном кругу. Вряд ли они могли предвидеть, что крохотный домик Джугашвили, в котором праздновали рождение ребенка, превратится в музей.
Сын нужды и лишений
Советский писатель Всеволод Вишневский так описал жилище, в котором родился Сталин: «Это – единственная маленькая комната… в три окошка, простой обеденный стол, накрытый полотняной скатертью с серовато-голубой каймой. За столом могут сидеть только четыре человека. Когда приходили гости, хозяйка поднимала добавочную откидную доску. Четыре некрашеные деревянные табуретки. На столе глиняная тарелка и желтовато-коричневый кувшин для воды. Рядом стоит старая медная керосиновая лампа… Вот кровать, покрытая двумя крестьянскими рукодельными покрывалами… Вот стоит небольшой сундук. В нем помещалось почти все имущество семьи. Вот стоит грузинский ящик для хлеба – «кидобани». В стену вделаны неглубокие шкафы для посуды, для одежды… Вот, наконец, парадный кусочек комнаты: стоит маленький буфетец, покрытый желтовато-серой клеенкой. На буфетике – медный, начищенный самовар… Стол, четыре некрашеные табуретки, кровать, сундук, ящик для хлеба, буфетик, самовар – вот и вся обстановка, все убранство».
Так жили бедные люди маленького грузинского города. Хотя во время своей жизни в Гори Иосиф Джугашвили вместе со своими родителями сменил, по подсчетам историка Александра Островского, «минимум девять мест жительства», его бытовые условия во время этих перемен не слишком менялись. Труд родителей позволял им и их единственному ребенку лишь удерживаться на грани скромной бедности, предотвращая падение в пропасть нищеты.
Так жили бедные люди не только в Грузии, но и во всей России. Такова была участь большинства членов пролетарской партии – Всероссийской коммунистической партии (большевиков). В своей речи на заседании II Всесоюзного съезда Советов 26 января 1924 года, посвященном памяти В.И. Ленина, генеральный секретарь ВКП(б) И.В. Сталин назвал коммунистов «сынами нужды», «сынами невероятных лишений». Однако среди тогдашних руководителей Коммунистической партии не все испытали с детства столь тяжелые материальные невзгоды, какие выпали на долю Сталина. Несмотря на свою враждебность по отношению к Сталину и симпатию к Троцкому, автор их биографий Исаак Дойчер признавал: «Троцкий увидел впервые бедность и эксплуатацию из окна дома недавно разбогатевшего еврейского землевладельца, сыном которого он был. Зиновьев, Каменев, Бухарин, Раковский, Радек, Луначарский, Чичерин и десятки других узнали о пороках общества, против которых они ополчились, с гораздо более далекого расстояния. Некоторые видные большевики, такие как Калинин, Томский и Шляпников, были сами рабочими; как и у большинства русских рабочих, у них были корни в деревне. Но даже среди последних никто в юности так непосредственно и остро не ощутил атмосферу жизни крепостного крестьянства, как Сталин-Джугашвили».
До крестьянской реформы Виссарион и Екатерина были крепостными. Однако личное освобождение не принесло им процветания. Описывая Дзеобу (праздник по случаю рождения ребенка), грузинский поэт Георгий Леонидзе «Сталин. Детство и отрочество» (на русский язык эпопея была издана в переводе Н. Тихонова), вряд ли погрешил против истины, рассказав о том, как хозяева домика и их гости жаловались друг другу на свои материальные трудности. Стремление вырваться из ярма бедности заставляло сапожника Виссариона Джугашвили много работать и, отказавшись от частного промысла, стать наемным рабочим.
О том, что Виссарион Джугашвили не сразу смирился с положением фабричного рабочего, написал в 1906 году его сын в одной из статей под общим заголовком «Анархизм или социализм?», опубликованной под псевдонимом Коба. Характеризуя поведение новых пролетариев, которые стремятся разбогатеть, с тем чтобы стать собственниками, автор писал: «Представьте себе сапожника, который имел крохотную мастерскую, но не выдержал конкуренции с крупными хозяевами, прикрыл мастерскую и, скажем, нанялся на обувную фабрику в Тифлисе к Адельханову. Он поступил на фабрику Адельханова, но не для того, чтобы превратиться в постоянного наемного рабочего, а с целью накопить денег, сколотить капиталец, а затем вновь открыть свою мастерскую… Работает пролетаризированный сапожник и видит, что скопить деньги – дело очень трудное, так как заработка едва хватает даже на существование».
Постоянно работала по найму и Екатерина. Женщине пришлось особенно много трудиться после того, как умер ее муж. Житель Гори Семен Гогличидзе вспоминал: «Мать Сосо – Кеке – была прачкой… Кто не знал эту живую и трудолюбивую женщину, которая всю свою жизнь проводила в работе? У этой одаренной от природы женщины все спорилось в руках – кройка и шитье, выпечка хлеба, расчесывание шерсти, уборка и т.п. Некоторые работы она брала сдельно. Она работала также поденно и брала шитье на дом».
Иосиф был третьим ребенком, родившимся в семье Джугашвили. Однако еще до рождения Сосо его братья скончались. В ту пору, как и ныне, в бедных семьях во всем мире дети часто умирали в младенческом возрасте. Угроза смерти не раз нависала и над Сосо Джугашвили в первые годы его жизни.
Очевидно, что в детстве Сосо был лишен возможности получить профессиональную медицинскую помощь, когда в этом возникала острая необходимость. Последствия же не залеченных в раннем возрасте недугов остались на всю жизнь. Видимо, со слов Сталина врачи Лечсанупра Кремлевской поликлиники так объясняли в его истории болезни травму его левой руки: «Атрофия плечевого и локтевого суставов левой руки вследствие ушиба в шестилетнем возрасте с последующим длительным нагноением в области локтевого сустава».
Сверстники Сталина по-разному вспоминали, что же вызвало этот ушиб. М. Монаселидзе говорил, что «Сосо повредил себе левую руку во время борьбы». П. Чарквиани и П. Гаришвили утверждали, что он вывихнул руку, «катаясь на санках». Из любой версии следует, что повреждение руки было следствием обычных детских забав. Также очевидно, что в случае подобной травмы ребенок из более состоятельной семьи даже в ту далекую пору был бы подвергнут внимательному осмотру и квалифицированному лечению.
Последствием ушиба из-за отсутствия медицинской помощи могла бы стать смерть мальчика. Анна Аллилуева запомнила рассказ Сталина об этом увечье. «От ушиба на руке началось нагноение, а так как лечить мальчика было некому, то оно перешло в заражение крови. Сталин был при смерти. «Не знаю, что меня спасло тогда: здоровый организм или мазь деревенской знахарки, – но я выздоровел, – вспоминал он». Однако вследствие этой детской травмы подвижность левой руки стала ограниченной.
В детстве Сталин получил еще одно увечье, последствия которого также сказывались в течение всей его жизни. Его сверстник Семен Гогличидзе вспоминал: «Как-то раз 6 января на «иордань» возле моста через Куру, пришло много народу». Тут же была и группа певчих, среди которых был Сосо. Неожиданно в эту группу певчих врезался фаэтон. Дышло фаэтона ударило Сосо по щеке, а колеса проехали по ногам мальчика. Сосо упал и потерял сознание. После этого, как вспоминал Гогличидзе, «подняли потерявшего сознание ребенка (Сосо было тогда 10–11 лет) и доставили домой. При виде изувеченного сына мать не могла сдержать горестного вопля. Сосо открыл глаза и сказал: «Не бойся, мама, я чувствую себя хорошо». Прибывший врач промыл рану, остановил кровотечение, сделал перевязку и объявил, что внутренние органы не повреждены. Через две недели Сосо вернулся к занятиям».
И опять-таки, если бы врач был приглашен к ребенку из богатой семьи, то его осмотр и последующие наблюдения были бы более внимательными. Возможно, если бы ребенок был подвергнут профессиональному лечению, то боли в ногах не мучили бы Сталина на протяжении всей жизни.
Еще одним следствием семейной бедности стала оспа, которой переболел Сосо в детстве. Хотя оспа в конце XIX века еще не была побеждена, в ту пору в России люди из обеспеченных слоев населения реже болели этой тяжелой болезнью. Позже в некоторых полицейских сводках Джугашвили именовали Рябым. Хотя на всех официальных изображениях в советское время оспины на лице Сталина нельзя было обнаружить, он никогда не забывал и про это наследие былого недуга. Охранник Сталина вспоминал: «Как-то Сталин вышел из машины и стал беседовать с оказавшимся поблизости бойким мальчуганом. «Давай знакомиться, – сказал малышу Сталин. – Меня зовут Оська Рябой».
Не исключено, что и другие недуги Сталина, включая его подверженность простудам и легочным заболеваниям, были следствием бедности его семьи.
Зная о подверженности болезням Иосифа и помня о трагической судьбе его двух старших братьев, родители старались делать все возможное, чтобы обеспечить ребенка всем необходимым. Это проявлялось, в частности, в заботе об одежде мальчика. Когда Иосиф поступил в духовное училище, он поразил своих соучеников замечательным нарядом. Через много лет сын священника из селения Тквиани Вано Кецховели вспоминал, как 1 сентября 1888 года он «увидел, что среди учеников стоит незнакомый мне мальчик, одетый в длинный, доходящий до колен архалук, в новых сапогах с высокими голенищами. Он был туго подпоясан широким поясом. На голове у него была черная суконная фуражка с лакированным козырьком, который блестел на солнце… Ни одного ученика в архалуке ни в нашем, ни в каком-либо другом училище не было. Ни сапог с высокими голенищами, ни фуражек с блестящими козырьками, ни широких поясов ни у кого из наших сверстников не было. Одежда Сосо, которую он носил в то время, была совершенно непривычна для нас. Учащиеся окружили его и щупали его архалук, пояс, фуражку и сапоги с голенищами».
Мать не только заботилась о том, как был одет ее сын. Вместе с отцом она подготовила сына к школьной учебе, научив его читать. Хотя зачастую в биографиях Сталина о его отце Виссарионе пишут лишь как о пьянице, А. Островский отметил культурные достоинства этого человека: «Имеются сведения, что он умел читать по-грузински и на память цитировал целые фрагменты из поэмы Шота Руставели «Витязь в тигровой шкуре». В то время среди крестьян – ровесников Виссариона грамоту знали не более 5%. Грамотной была и мать Сталина Екатерина (Кеке). Островский писал, что она «получила домашнее образование: научилась читать и писать по-грузински. Если в середине XIX в. редкостью был грамотный крестьянин, еще большей редкостью была грамотная крестьянка».
Еще до поступления в школу Сосо освоил грузинскую азбуку. Умение читать и писать помогло Сосо при поступлении в школу. Правда, ему надо было еще выучить русский язык. В ходе своих переселений по Гори Екатерина Джугашвили сняла комнату в доме священника Христофора Чарквиани. Дети священника обучили мальчика русскому языку в такой степени, что его сразу приняли в Горийское духовное училище без прохождения подготовительного класса.
Очевидно, что родители Сосо не только научили его читать, но и привили всепоглощающую любовь к чтению, которая сохранилась у него на всю жизнь. Первые книги, которые прочел Сосо Джугашвили, были написаны на грузинском языке. Мальчик брал книги в частной Горийской библиотеке. В своей книге «Сталин. Власть и искусство» Евгений Громов писал: «…вероятно, первой художественной книгой, взятой им там, явилась повесть Даниэля Чонкадзе «Сумарская крепость». Написанная в духе американского романа «Хижина дяди Тома», она бичевала крепостничество и была пронизана сочувствием к страданиям грузинских крестьян». Громов отмечает, что «в Горийском училище Иосиф читает книги преимущественно грузинских авторов – поэмы и рассказы И. Чавчавадзе, А. Церетели, Р. Эристави». По свидетельству друга его детства П. Капанадзе, Сосо нарисовал портрет Шота Руставели, а потом и портреты других грузинских писателей, которые украсили стены его жилья.
В то время горийские школьники зачитывались поэмой Ильи Чавчавадзе «Разбойник Како». Как и все тогдашние дети, они читали книги, страстно переживая за судьбы любимых героев. Позже они вспоминали, как «чуть не плакали, когда помещик избивал старика, отца Како, и шумно восторгались, когда Како убивал помещика».
Самой же любимой книгой Сосо Джугашвили был роман «Отцеубийца» А. Казбеги. Особенно ярко в романе изображен борец за свободу народов Кавказа – Коба. По словам И. Ирамешвили, «идеалом и предметом мечтаний Сосо являлся Коба… Он хотел стать вторым Кобой, борцом и героем… С этого момента Сосо начал именовать себя Кобой и настаивать, чтобы мы его именовали только так. Лицо Сосо сияло от гордости и радости, когда мы звали его Кобой». Позже он избрал «Коба» в качестве своего первого революционного псевдонима.
Привычка к чтению сохранилась у Сосо на всю жизнь. Его бывшие товарищи по учебе вспоминали, что Сосо чаще проводил школьные перемены за чтением книги, чем участвуя в играх. Такую же усидчивость мальчик проявлял и при изучении школьных учебников. Одноклассники знали, что Сосо всегда готов подсказать им правильный ответ на сложные вопросы учебного курса. Из года в год в «Духовном вестнике Грузинского экзархата» публиковались сведения об учениках, переведенных в очередной класс. Иосиф Джугашвили неизменно упоминался первым в этом перечне учеников. Мальчик получал отличные или хорошие оценки по всем предметам.
Помимо обычных школьных дисциплин, Иосиф преуспел и на уроках пения. Преподаватель пения Г.И. Елисабедашвили вспоминал о Сосо: «У этого очень одаренного мальчика был приятный высокий голос – дискант. За два года он так хорошо усвоил ноты, что свободно пел по ним. Вскоре он стал уже помогать дирижеру и руководил хором… Хор у меня был поставлен хорошо. Мы исполняли вещи таких композиторов, как Бортнянский, Турчанинов, Чайковский». Приобщение к этим произведениям в детстве способствовало в дальнейшем знакомству Сталина с наследием классической музыкальной культуры России.
Главным же в духовном училище было изучение предметов, необходимых для подготовки к священническому служению. В ту пору Иосиф Джугашвили следовал цели, намеченной его матерью, – стать православным священником. Один из соучеников Иосифа по Горийскому духовному училищу свидетельствовал: «В первые годы учения Сосо был очень верующим, посещал все богослужения, пел в церковном хоре. Хорошо помню, что он не только выполнял религиозные обряды, но всегда и нам напоминал об их соблюдении».
Сосо с детства внимательно наблюдал за священнослужителями, запоминал их лексику, невольно подражал манерам их поведения. Последствия этого внимания можно было обнаружить и в дальнейшем. В устных и письменных выступлениях Сталина в годы, когда он порвал с православной верой, звучали обороты из проповедей, катехизисов, а то и цитаты из псалмов. В умении Сталина подолгу и внимательно слушать своих собеседников можно найти сходство с поведением священнослужителя, когда тот внимает исповеди мирянина. Даже в манере Сталина тихо, почти бесшумно передвигаться по помещению можно было обнаружить невольное подражание характерной походке священника.
Однако превращению Сосо Джугашвили в священника стал препятствовать его отец. Как вспоминал Семен Гогличидзе, «между Виссарионом и Кеке (так друзья называли мать Сталина – Екатерину. – Прим. авт.) возникли неприятности по вопросу о воспитании сына. Отец был того мнения, что сын должен унаследовать профессию своего отца, а мать придерживалась совершенно иного взгляда. «Ты хочешь, чтобы мой сын стал митрополитом? Ты никогда не доживешь до этого! Я – сапожник, и мой сын тоже должен стать сапожником. Да и все равно будет он сапожником! – так часто говорил Виссарион своей жене. Несмотря на то, что Виссарион жил и работал в Тифлисе, а Кеке с сыном – в Гори, она постоянно беспокоилась: «А ну, как приедет Виссарион, да увезет сына и окончательно оторвет его от учебы». Так в конечном счете и произошло. Виссарион приехал в Гори и увез с собой сына в Тифлис, где устроил его работать на фабрику Адельханова. Очевидцы вспоминали, как маленький Сосо работал на фабрике: «помогал рабочим, мотал нитки, прислуживал старшим».
По воспоминаниям Семена Гогличидзе, «некоторые из преподавателей знали о судьбе Сосо и советовали Кеке оставить сына в Тифлисе. Служители экзарха Грузии (высшее лицо грузинского духовенства в те годы) предлагали ей то же самое, обещая, что Сосо будет зачислен в хор экзарха, но Кеке и слышать об этом не хотела. Она спешила увезти сына обратно в Гори». Екатерина отправилась в Тифлис вместе со священником из Гори и увезла сына с фабрики.
Так Иосиф Джугашвили не пошел по пути отца и, покинув Тифлис, не стал пролетарием. А затем в соответствии с пожеланиями матери Иосиф Джугашвили по окончании Горийского духовного училища вернулся в Тифлис, чтобы стать учащимся Тифлисской православной духовной семинарии. Однако судьбе было угодно, чтобы поступление в это учебное заведение, по окончании которого Иосиф Джугашвили должен был стать священником, привело его в ряды пролетарской партии.
Тропа к Парнасу
Переезд в Тифлис для учебы в православной семинарии был равносилен для Иосифа выходу в большой мир. Население Тифлиса было в 26 раз больше населения Гори. Впрочем, здесь было всего гораздо больше, чем в Гори: здесь было много больших и богатых домов, здесь было больше движения на улицах, больше магазинов. Как свидетельствуют очевидцы, даже в своем внешнем поведении и облике юный семинарист проявлял стремление как можно быстрее все узнать про новый мир. Г.И. Елисабедашвили вспоминал про Иосифа: «Не раз приходилось мне видеть пробирающимся в толпе с такой быстротой, что просто невозможно было догнать его. Можно было только удивляться, как ловко и быстро Сосо, в своей кепке, в легком пальто и в своей синей сатиновой блузе, опоясанной поясом с кистью, пробирается по улице сквозь шумливые массы людей. Так как он шагал всегда прямо, – мы, близкие товарищи, – прозвали его «Гёза» (человек, идущий прямо. – Прим. авт.).
Иосиф быстро обнаружил, что в Тифлисе было много возможностей, которых не существовало в маленьком Гори. Например, здесь была «Дешевая библиотека», где он мог брать книги для чтения. Если же Иосиф видел интересные книги в книжных магазинах, которых не было в библиотеке, но купить которые ему было не по средствам, он старался выхватить из их содержания самое существенное, пока листал книгу, стоя у магазинного прилавка. Так он развил способность скорочтения.
Иосиф жадно поглощал книги, о существовании которых он и не подозревал, пока жил в Гори. Его товарищ по семинарии Г. Глурджидзе вспоминал: «Иосиф увлекался чтением «посторонних» книг. Вокруг него собирались товарищи. Чтобы лучше разбираться в интересовавших нас вопросах, мы читали «Историю культуры» Липперта, «Войну и мир», «Хозяин и работник», «Крейцерову сонату», «Воскресение» Льва Толстого, а также Писарева, Достоевского, Шекспира, Шиллера и др. <…> Книга была неразлучным другом Иосифа, и он с нею не расставался даже во время еды».
Помимо художественных произведений Иосиф внимательно изучал общеобразовательную нехудожественную литературу, несмотря на запреты начальства. В марте 1897 года в кондуитном журнале семинарии записано: «…отобрана у Джугашвили Иосифа книга «Литературное развитие народных рас» Летурно». (При этом было замечено, что «в чтении книг из «Дешевой библиотеки» названный ученик замечается уже в 13-й раз».)
Ряд историков пишут, что в те же годы Иосиф Джугашвили читал книгу Дарвина «Происхождение человека» и труд Чарльза Лайеля «Древность человека», работы Фейербаха, Бокля, Спинозы, жизнеописания Коперника и Галилея, «Химию» Менделеева.
Одновременно он читал и перечитывал книги грузинских авторов. Как и его отец, Иосиф знал наизусть многие стихотворные строки из поэмы «Витязь в тигровой шкуре». В своих первых статьях, опубликованных в революционных газетах, он прибегал к образам, взятым из поэмы Руставели. Он заучивал стихи Рафаэла Эристави, Ильи Чавчавадзе, Важи Пшавелы. Программа семинарии предусматривала изучение творчества Александра Пушкина. (Сама семинария была расположена на Пушкинской улице, где стоял бюст поэта.) Из воспоминаний А.С. Аллилуевой следует, что, находясь в квартире ее отца в Петрограде, Сталин в 1917 году любил декламировать стихи А.С. Пушкина.
Еще будучи подростком, Иосиф, по словам Г. Елисабедашвили, часто писал стихи своим товарищам в Гори. В Тифлисе это детское увлечение стало серьезным. Многие из образов, к которым прибегал Иосиф в своих стихах, были традиционными для классических поэтов Грузии: роза и соловей, жаворонок, ландыш и фиалка. Здесь фигурировали и обычные для романтической поэзии ХIХ века луна и ночной туман. Знаменательно, что схожие образы использовал в своих юношеских стихах Александр Пушкин.
Порой восхищение природой перемежалось в стихах Иосифа с грустными сетованиями на собственную судьбу. В 17 лет Иосиф писал о «гнетущей душу туче», о «кромешной тьме», окружавшей его. Возможно, что, как и другие юные поэты, Иосиф переживал свое одиночество, а потому ему были близки образы людей, которые были не поняты окружающими людьми. В 16 лет Пушкин в лицее сочинил стихотворение «Лициний», герой которого «в изорванном плаще, с дорожною клюкою, сквозь шумную толпу нахмуренный идет» и предвещает гибель Рима. В стихотворении 17-летнего Иосифа певец «великой правды» и «возвышенной мечты» «ходил… от дома к дому… со старым дубовым пандури». Он пробуждал «окаменевшие сердца» и «у многих будил разум». Однако «вместо величья славы люди его земли отверженному отраву в чаше преподнесли». Злобные и тупые люди «сказали ему: «Проклятый, пей, осуши до дна… И песня твоя чужда нам, и правда твоя не нужна!»
И все же ни дань романтической форме, ни личные переживания не могли легко подавить жизнелюбие юности, ее надежды и веру в торжество правды. Прощаясь со своими лицейскими друзьями, 17-летний Пушкин верил в их счастливую судьбу: «Узнай… любовь надежд, восторгов, упоенья… Пусть будут счастливы все, все твои друзья!» Подобные же светлые пожелания посылал своим друзьям по семинарской учебе 17-летний Джугашвили: «А вы учебою, друзья, прославьте Родину свою!»
Сходство между поэтическими опытами Иосифа Джугашвили и юношескими стихами Александра Пушкина не ограничивается использованием схожих образов и наличием в них одинаковых настроений. Схожей была и оценка их первых стихотворных сочинений выдающимися поэтами своих народов. Как известно, прочитав свои «Воспоминания в Царском Селе» перед Державиным, юный Пушкин получил первое в своей 15-летней жизни одобрение крупнейшего поэта России. Первые же стихотворения 16-летнего Иосифа Джугашвили были высоко оценены ведущими писателями и поэтами Грузии. Его стихотворение «Утро» было опубликовано 14 июня 1895 года на первой странице газеты «Иверия», которую редактировал известный грузинский писатель Илья Чавчавадзе. Впоследствии это небольшое стихотворение видный грузинский педагог Я. Гогебашвили поместил в учебник для начальных школ «Деда Эна» («Родное слово»).
Грузинскими литераторами были приняты и другие работы Иосифа, которые он написал в 16–17 лет. Его стихотворения «Когда луна своим сияньем…», «Луне», «Рафаэлю Эристави», «Ходил он от дома к дому…» были опубликованы в газете «Иверия» с 22 сентября по 25 декабря 1895 года. Особое признание получило стихотворение «Рафаэлю Эристави» – оно было включено в юбилейный сборник, посвященный этому выдающемуся поэту Грузии, наряду с речами, поздравлениями и стихотворениями виднейших деятелей грузинской культуры И. Чавчавадзе, А. Церетели и др. В 1907 году М. Келенджеридзе поместил это стихотворение Иосифа Джугашвили в книге «Грузинская хрестоматия, или Сборник лучших образцов грузинской словесности». Когда издавался этот сборник, его составитель даже не подозревал, что автор одного из «лучших образцов грузинской словесности», подлинное имя которого было скрыто поэтическим псевдонимом, разыскивался полицией страны как опасный политический преступник.
Еще раньше М. Келенджеридзе опубликовал два стихотворения Иосифа в своей «Теории словесности с разбором примерных литературных образцов». Творчество Иосифа Джугашвили использовалось в качестве примеров стихосложения наряду с работами классиков грузинской литературы – Ш. Руставели, И. Чавчавадзе, А. Церетели, Г. Орбелиани, Н. Бараташвили, А. Казбеги.
Выходец из маленького городка с невероятной быстротой получил признание своих талантов в городе, являвшемся фактической столицей Грузии. Если юноша в 16–17 лет пишет стихи, которые получают признание ведущих деятелей культуры Грузии с ее тысячелетней поэтической традицией, то нетрудно предположить, что от него можно было ожидать гораздо большего в зрелом возрасте. Однако превращение Иосифа Джугашвили в грузинского Пушкина или нового Руставели не состоялось. В значительной степени появлению крупного поэта помешали условия, в которых он жил и творил. Если талант Александра Пушкина созревал в садах Лицея, встречая поддержку учителей и одобрение его товарищей, то талант Иосифа Джугашвили должен был пробиваться в стенах Тифлисской семинарии, наталкиваясь на запреты начальства. Если юный Пушкин не скрывал своего авторства, то все свои стихи Иосиф вынужден был прятать под псевдонимами.
Очевидно, что юноша скрывал свое авторство под псевдонимом потому, что начальство семинарии запрещало не только публикации в мирской прессе, но и поэтические опыты, не связанные с религиозной тематикой. Существовавший в семинарии порядок ограничивал до предела даже контакты учеников с внешним миром. Покидать здание семинарии без разрешения начальства запрещалось. Пропуск занятий сурово наказывался. Вслед за подъемом в 7 часов следовала продолжительная молитва. После молитвы – завтрак, а затем – занятия, которые продолжались с перерывом до 2 часов дня. Через час был обед, а уже в 5 часов была перекличка, после которой запрещалось покидать семинарию. По команде семинаристы шли пить чай, затем садились готовить уроки, а в 10 часов вечера по звонку ложились спать. Спали в общей спальне на 20–30 человек.
Железный распорядок дня дополнялся строгим контролем над семинаристами. Даже через три десятка лет после того, как он покинул стены Тифлисской семинарии, Иосиф возмущался слежкой, которая велась за ее учениками. В беседе с Эмилем Людвигом Сталин утверждал: «Основной их метод – это слежка, шпионаж, залезание в душу, издевательство… Например, слежка в пансионате: в 9 часов звонок к чаю, уходим в столовую, а когда возвращаемся к себе в комнаты, оказывается, что уже за это время обыскали и перепотрошили все наши вещевые ящики…»
Обнаружение предметов, недозволенных администрацией семинарии, сурово каралось. Помощник инспектора семинарии С. Мураховский и инспектор семинарии иеромонах Гермоген записали в ноябре 1896 года в кондуитном журнале: «Джугашвили, оказалось, имеет абонементный лист из «Дешевой библиотеки», книгами которой он пользуется. Сегодня я конфисковал у него соч. В. Гюго «Труженики моря», где нашел и названный лист». На это сообщение была наложена резолюция: «Наказать продолжительным карцером».
Сколько ни наказывали Иосифа за чтение книг, он их приносил вновь и вновь в семинарию. Свой интерес к поэзии и художественной литературе Сталин сохранил на всю жизнь. Даже прекратив писать стихи, Иосиф Джугашвили нередко прибегал к поэтическим образам и поэтическому слогу. В своих речах и статьях он нередко прибегал к примерам из художественной литературы. О его тяге к общению с творцами художественной литературы свидетельствовали его многочисленные встречи с писателями, а также переписка с некоторыми советскими поэтами.
Дорога в революцию
увела от храма
Позже Сталин утверждал: «Из протеста против издевательского режима и иезуитских методов, которые имелись в семинарии, я готов был стать и действительно стал революционером, сторонником марксизма, как действительно революционного учения». Вряд ли это объяснение, которое Сталин дал в беседе с писателем Людвигом, можно признать достаточным.
Превращение юного семинариста в революционера не состоялось бы, если бы его возмущение действиями начальства не получало моральную поддержку окружавших его людей с революционными взглядами.
Такую поддержку Иосиф мог получить от тех, кто признал в нем значительного поэта. На протяжении всего ХIХ века многие поэты, прозаики и литературные критики России видели в борьбе против общественной несправедливости главную задачу своей деятельности. Как и во всей империи, поэты и прозаики Грузии были активными участниками и организаторами движения, оппозиционного самодержавию. Рафаэл Эристави, Акакий Церетели, Даниил Чонкадзе, Илья Чавчавадзе, книгами которых зачитывался юный Сосо, еще в конце 70-х гг. составили группу активных сторонников изменения политических и социальных порядков. Печатным органом этой группы стала созданная в 1877 году Ильей Чавчавадзе литературная газета «Иверия», в которой было опубликовано первое стихотворение И. Джугашвили.
В начале 80-х гг. ХIХ века складывается организация «Вторая группа», или «Меоре-даси», стоявшая по своим взглядам близко к русским народникам. Эта группа стала издавать другую литературную газету – «Квали» («Борозда»). Здесь в 1896 году Иосиф опубликовал свое последнее стихотворение, вышедшее в печати.
Как бы ни старались власти семинарии, бунтарские и революционные настроения проникали в это учебное заведение. Пока Сосо учился в Гори, в 1890 и 1893 гг. в семинарии произошли две стачки, каждая из которых длилась неделю. Семинаристы требовали прекращения обысков и слежки, а также увольнения наиболее жестоких представителей администрации. После стачки 1893 года 83 семинариста были исключены из семинарии, а 23 из них были высланы из Тифлиса.
Вскоре после своего поступления в семинарию Иосиф сблизился с некоторыми из своих товарищей по учебе, не удовлетворенных порядками в семинарии и стремившихся расширить свой умственный кругозор за пределы учебной программы. Единомышленники создали в 1896 году свой кружок. Они сняли комнату в городе, где стали хранить книги, запрещенные начальством. Там же они собирались и в послеобеденные часы до переклички. В своем рукописном журнале участники кружка обсуждали те вопросы, которые поднимались на страницах «Квали».
Юных семинаристов волновали главные проблемы общественного развития Российской империи, переживавшей бурные перемены после отмены крепостного права. Эти перемены затронули и Грузию. В сельском хозяйстве Грузии быстро росло товарное производство. Увеличивалась разработка полезных ископаемых, и в 90-х гг. ХIХ века Грузия стала обеспечивать около 50% мировой добычи марганца. Роль Грузии как связующего звена между важнейшими регионами мира возросла по мере развития железнодорожного транспорта. В 1880-х гг. было завершено строительство железных дорог, связывающих побережья Черного и Каспийского морей. В Тифлисе были организованы Главные железнодорожные мастерские, в которых работали около 2,5 тыс. рабочих.
Существовавшая в России сословная система игнорировала возникновение быстрорастущего рабочего класса промышленных предприятий, а труд рабочих долго не регламентировался законом. Все эти проблемы остро ощущались и в Грузии. Здесь позже, чем в остальной империи, было отменено крепостное право (в 1864 году – в восточной Грузии, в 1865–1871 гг. – в западной Грузии). Основной земельный фонд оказался в руках государства (более 57% земельной площади). В соответствии с реформой крестьяне получили лишь 6,4% земель. Все большее число крестьян были вынуждены арендовать земли: около 75% всех крестьян Грузии в 90-х гг. были арендаторами. Остальные земли оказались в руках небольшого слоя местных помещиков, которые постепенно разорялись и закладывали свои поместья быстро богатевшим местным капиталистам, как правило, не грузинам.
Углубление социальных противоречий в Грузии, как и во всей России, благоприятствовало распространению марксистской теории революционного преобразования общества на социалистических принципах. В начале 1890-х гг. в Грузии складывается «Третья группа» революционеров, или «Месаме-даси», тяготевшая к марксизму. Ее руководителем был Ной Жордания, выпускник Тифлисской духовной семинарии. В 1897 году он вернулся в Тифлис после четырехлетнего пребывания за рубежом, во время которого он встречался с вождями мировой социал-демократии – Плехановым и Каутским. Позже членами «Месаме-даси» стали исключенные из семинарии С. Джибладзе и В. Кецховели. В 1897 году члены «Месаме-даси» взяли под свой контроль газету «Квали».
Распространению марксизма в Грузии способствовали местные особенности капитализации. Поскольку буржуазия в Грузии состояла в основном из лиц негрузинских национальностей, то здесь антикапиталистическая направленность борьбы неизбежно соединялась с движением в защиту грузинского народа и его основной части – крестьянства и городской бедноты. Такое сочетание позволяло также вооружить марксистскими идеями патриотическую оппозицию, которая прежде группировалась вокруг литературных газет и была занята главным образом воспеванием Грузии и ее прошлого. Правда, сближение марксизма с патриотическими настроениями нередко приводило к тому, что марксистские положения использовались для прикрытия националистических воззрений, направленных против лиц иных национальностей. В последующем Иосиф Джугашвили не раз осуждал различные «националистические уклоны» среди социал-демократов, а затем и коммунистов Грузии.
В быстро менявшейся исторической обстановке ускоренными темпами совершалась эволюция идейных взглядов Иосифа Джугашвили. Свое первое стихотворение он опубликовал в «Иверии» – газете грузинских патриотов «Первой группы», посвятив его Грузии, которую должны прославить ученики духовной семинарии. Затем он стал публиковаться в народнической газете «Квали» – органе «Второй группы». После того как газета «Квали» стала органом марксистской «Третьей группы», Иосиф перестал писать стихи.
Так Иосиф, который шел к Парнасу, не только удалялся от церковного поприща, но и сошел на дорогу, уводящую от служения музам к революционной борьбе. Лира могла показаться Иосифу Джугашвили слишком слабым орудием для решения великих и сложных задач современности. Вероятно, не столько запреты семинарского начальства, сколько восприятие Иосифом окружающей действительности через призму революционной теории заставили его прекратить стихотворство. Иосиф пожертвовал своим раскрывавшимся поэтическим талантом, чтобы без остатка отдать себя революционному делу. Есть свидетельства того, что Иосиф стал инициатором изучения в кружке семинаристов теории социализма и истории рабочего движения. Вскоре Иосиф прочел работу вождя российского марксизма Г.В. Плеханова «К вопросу о развитии монистического взгляда на историю» и ознакомился с первым томом «Капитала» Карла Маркса (предположительно в изложении).
Приняв идеи марксизма, Иосиф Джугашвили не мог больше следовать по пути превращения в священнослужителя вне зависимости от того, строги были порядки в семинарии или нет. Хотя в «Духовном вестнике Грузинского экзархата» за июнь–июль 1899 года было записано, что Иосиф Джугашвили был исключен за неявку на экзамен без уважительных причин, вряд ли можно сомневаться, что и неявка Джугашвили на экзамен, и суровое наказание были следствием глубокого и непримиримого конфликта между семинаристом и начальством семинарии. Позже Сталин имел основания утверждать, что его исключили из семинарии за революционные взгляды.
