Она, эта память, живет в книгах и песнях, на экране и сцене, в живописных полотнах и скульптурных портретах, которые можно и нынче, когда советское прошлое намеренно искажается, увидеть в музеях, сохраняемых преданными своему делу сотрудниками. И ежели в Москве в музейную квартиру замечательного советского писателя Николая Алексеевича Островского (улица Горького, 14), где провел он свой последний год (1935/1936), вдруг взяли и добавили экспонаты из музея издателя И.Д. Сытина, переименовав в «Интеграцию» имени Н.А. Островского», то в Сочи его Дом-музей (улица Корчагина, 4), где он жил, работал, лечился, и по сей день является научно-исследовательским учреждением, сохраняющим личные вещи писателя, уникальную личную библиотеку, насчитывающую более двух тысяч книг, архивные фонды, постоянно пополняемые и используемые в экскурсионной и издательской работе. В центре этой работы, конечно же, роман «Как закалялась сталь»…
Сколько бы ни приходилось писать по этой книге школьных изложений, университетских сочинений, научных рефератов, бывать в тех музеях и одному, и с иностранными гостями, не перестаю удивляться, какие новые и вполне современные аналогии возникают, если ее перечитываешь вновь и вновь. А вместе с аналогиями вспоминаются слова критиков, называвших роман «Как закалялась сталь» книгой-загадкой. И впрямь: либеральные «образованцы» давно убрали ее из школьных учебников, но она продолжает издаваться различными издательствами – от «Детской литературы» и «Информпечати» до «Комсомольской правды» и «АСТ» – на многих языках мира тиражами в десятки миллионов экземпляров, а последний раз выпущена в прошлом году. Значит, книгу читают и в наше малокультурное, изощренно подцензурное время, когда коммунистические убеждения преследуются иезуитскими способами, а советская литература, за редким исключением, объявлена сплошь пропагандистской, хотя по сравнению с тем, что теперь пишется, даже произведения, именуемые раньше «средними», выглядят ну просто образцами глубины и художественности. Так в чем же секрет этой нестареющей книги?
Первым, кто приблизился к отгадке, был, наверное, Андрей Платонов. В статье «Павел Корчагин» (1937), говоря о «дальнейшей работе по открытию и созданию образа социалистического человека», он отмечал: «Павел Корчагин есть одна из наиболее удавшихся попыток (считая всю современную советскую литературу) обрести наконец того человека, который, будучи воспитан революцией, дал новое, высшее духовное качество поколению своего века и стал примером для подражания всей молодежи на своей родине». А вскоре не только на своей. Над романом «Как закалялась сталь» Николай Алексеевич работал в 1932–1934 годах, редакция в окончательном виде была сделана в 1935-м, и, после опубликования в журнале «Молодая гвардия», его издали в Чехословакии и Франции, США и Японии, Голландии и других странах. «Уже с первых страниц романа мы входим в жизнь, в ощущение своего народа, – продолжает Платонов. – Благодаря этому тесному окружению родным народом главного героя романа получается убедительное доказательство, что сам Павел Корчагин вовсе не является особой исключительно и, следовательно, случайной личностью, – таким, как он, способны быть многие».
Но если в Корчагине проявилось «новое, высшее духовное качество поколения», воспитанного революцией, то почему и у поколений, переживших ползучий разгром советской власти, образ этот вызывает столь пристальный интерес? Уж не потому ли, что выведены там и его антиподы, коих, грубо перевирая историю, навязывают нынче в герои? Вроде изнеженного, высокомерного барчука Виктора Лещинского, сына адвоката, ставшего пособником немецких оккупантов. Или бюрократа Развалихина, требующего от Павла наперед живого дела разрешительную бумагу: «Пусть Корчагин представит документы… Нет, пусть он даст документы!», кому Корчагин дает невозмутимый ответ: «Подожди, напишем и документ». Или карьериста Цветаева, для кого кресло освобожденного комсомольского секретаря становится самоцелью, и его он использует ради продвижения наверх, превращаясь в демагога, кого Павел предупреждает: «ежели всю эту шелуху из головы не выкинешь и пойдешь по склочной тропинке, то за каждую прореху в деле, которая из-за этого получается, будем драться жестко». Или циника Файло, считающего главным присосаться к действующей власти, говорить нужные слова, чтобы «брать от жизни все», за что его исключают из партии, а Павла, вступившегося за женскую честь и ударившего Файло табуреткой, оправдывают: «Я не могу понять, никогда не примирюсь с тем, – гневно говорит Корчагин, – что революционер-коммунист может быть в то же время и похабнейшей скотиной и негодяем».
[img=-11750]
Показывая перерождение иных партийцев, Островский видит корни этого явления в преувеличении собственного «я», в стремлении к успеху немедленному, что называется, «здесь и сейчас», игнорирующему кропотливую повседневную работу. Такой успех может порой принести некоторую пользу, однако чаще ведет к ослаблению партийной дисциплины, даже к предательству, что наблюдается в истории и современной, когда видные руководители Коммунистической партии, спецслужб, предприятий, учреждений, прессы вдруг и не вдруг спрятали или побросали свои партбилеты, поддавшись горбачевскому «новому мышлению» и подло предав народ, высказавшийся на референдуме за советскую власть. Обманным путем убрав из Конституции СССР шестую статью о руководящей и направляющей роли Коммунистической партии как ядре политической системы советского общества, демократы-двурушники повели себя подобно тому, что описано Островским в сцене спора Павла Корчагина с троцкистами: «Мы еще не слыхали таких антипартийных речей, как на этом заседании. Один выступил и сказал: «Если партийный аппарат не сдастся, мы его сломаем силой». Оппозиционеры встретили это заявление аплодисментами. Тогда выступил Корчагин и сказал: «Как могли вы аплодировать этому фашисту, будучи членами партии?» Корчагину не давали говорить дальше, стучали стульями, кричали. Члены ячейки, возмущенные хулиганством, требовали выслушать Корчагина, но, когда Павел заговорил, ему вновь устроили обструкцию. Павел кричал им: «Хороша же ваша демократия! Я все равно буду говорить!» Тогда несколько человек схватили его и пытались стянуть с трибуны… Павел отбивался и продолжал говорить, но его выволокли за сцену и, открыв боковую дверь, бросили на лестницу…»
Для воздыхателей о якобы хорошей жизни при царском режиме в книге есть прямые и убедительные ответы, касающиеся классового расслоения общества. Если в семье адвоката Лещинского всего полным-полно, то мать Павки, Мария Яковлевна, вынуждена гнуть спину ради них и им подобных, чтобы как-то прокормиться и поставить на ноги сыновей – Артема и Павку, младшего, кто сызмальства противостоял притеснению со стороны богатеев, прослыв драчуном, хоть ясно объяснял: «Я зря не дерусь, всегда по справедливости». Попыталась мать пристроить его, изгнанного из школы за то, что бросил злобному попу Василию в пасхальное тесто горсть махорки, в железнодорожный буфет, на посудомойню, но не работается ему спокойно, видя эксплуатацию работниц и мальчишек, как друга его Климку, пока до их Шепетовки не докатилась новость: «Царя скинули!» Подумали было труженики, мол, что-нибудь изменится, полегче жить станет, однако все оставалось по-прежнему: «Только красный флаг над зданием городской управы, где хозяевами укрепились меньшевики и бундовцы, говорил о происшедшей перемене». Отдушину от тяжелой жизни Павка находит в чтении, беспорядочном поначалу, но затем все больше о людях геройского склада. «Вот человек был Гарибальди! Вот герой! – восторгается он. – Сколько приходилось биться с врагами, а всегда его верх был. Эх, если бы он теперь был, я бы к нему пристал бы. Он мастеровых набирал в компанию и все за бедных бился». Пройдет время, и Павка, уже бывалый красноармеец, раненный в бою и спасенный многоопытным хирургом, проявляет при операции поразительную стойкость, вызывая у окружающих удивленный вопрос: откуда у него такие силы берутся? На что он ответит: «Читайте роман «Овод», тогда узнаете».
Любовь Павла Корчагина к книгам, неизбывная и целенаправленная, заставляет задуматься, почему и сегодня, по социологическим данным, люди все явственнее предпочитают чтение, заменяя им прежнее увлечение телевизором, и даже удобнейший интернет чаще используют для переписки и уточнения каких-либо сведений. А происходит это, думается, потому, что телевидение превратилось из органа информации в рупор навязывания однобоко удобного правителям мнения, скрывающего истинные цели принимаемых решений. Книги же, особенно изданные в советскую эпоху, помогают сравнивать пропагандируемое и действительное, ложь поверять правдой, сопоставлять художественное и антихудожественное, гуманизм и бесчеловечность. Для Павки чтение связано с воспитанием в себе лучших качеств своего характера, помогающих бороться за новую, коммунистическую жизнь, где не должно быть разделения на бедных и богатых, а справедливость станет не только лозунгом, но реальной повседневностью. Потому-то он отдает предпочтение «Капиталу» К. Маркса, Джеку Лондону и М. Горькому, Гарибальди и Этель Лилиан Войнич с ее «Оводом», а произведения русских классиков на потом оставляет, в чем глумливо упрекают его нынешние либеральные критики, наследники тех «демократов», что вместо спора избивали и убивали революционных героев, переходя в конце концов на сторону врага.
Под влиянием книг и старших товарищей-коммунистов, в первую очередь матроса Жухрая, которому автор передает название своего романа: «Вот где сталь закаляется», Павел становится сознательным борцом за претворение на практике коммунистических идей. Он и в любви ищет сначала духовное единомыслие, а уж потом физическую близость, говоря отдаленной от него идейно дочери лесничего Тоне Тумановой: «Ты, конечно, знаешь, что я любил, и сейчас еще любовь моя может возвратиться, но для этого ты должна быть с нами. Я теперь не тот Павлуша, что был раньше. И я плохим буду мужем, если ты считаешь, что я должен принадлежать прежде тебе, а потом партии. А я буду принадлежать прежде партии, а потом тебе и остальным близким…» Однако и с партийной соратницей Ритой Устинович не связывает он свою судьбу, считая, что в революционное время любовные отношения отвлекают от борьбы, и читатель, сожалея о такой бескомпромиссности, не может не восхищаться цельностью его характера. Вот и Тае, уводя ее из мещанской семьи, Корчагин искренне говорит: «Кто знает, может так статься, что я физически стану совсем развалиной, и ты помни, что и в этом случае не свяжу твоей жизни». В те первые послереволюционные годы молодые люди, увлеченные новой этикой в семейных отношениях, на первый план выдвигали честность в любви, забывая порой об ответственности, что отнюдь не предполагало вседозволенности, как о том разглагольствуют теперешние антисоветчики, прикрывая личную распущенность и циничность, когда ради неправедно полученных капиталов, земель, производств, учреждений, домовладений превращаются в престарелых холостяков, а их тещи, золовки, свояченицы и бабушки – в миллионеров и миллиардеров.
Героизм невозможен без самостоятельности, пусть нередко она, самостоятельность эта, и идет наперекор привычному течению дел. Самовольный уход Павки в Первую конную армию, руководимую Семеном Михайловичем Буденным, возвышает его, хотя справедливы, конечно, упреки политрука: «Если мы все начнем бегать из одной части в другую, веселые будут дела!.. Партия и комсомол построены на железной дисциплине… И каждый должен быть не там, где он хочет, а там, где нужен». Перечитывая эти строки, невольно думается о ловких политиканах, то приходящих в ту или иную партию, то от нее вдруг открещивающихся, лишь бы заполучить заветный мандат, отличающий его от остальных людей, хотя они своей хитростью, изворотливостью, циничностью демонстрируют как раз примитивизм собственных представлений о жизни, не идущий дальше личных вожделений, с интересами народа отнюдь не связанных, какие бы ура-патриотические речи ими ни произносились. Установка властей на антисоветизм неизбежно ведет к обострению внимания читателей и зрителей к подлинной истории Родины, и тут роман «Как закалялась сталь», наряду с другими произведениями советской литературы, привлекает своей социальной заостренностью, героической романтикой, ощущением коллективизма, сплоченности людей в их борьбе за лучшую жизнь.
Нельзя не отметить, что Волынская губерния, где частенько действуют персонажи романа, входила при царизме в так называемую «черту оседлости для евреев», и белогвардейские банды устраивали здесь кровавые погромы. «Многим не забыть этих страшных двух ночей и трех дней, – пишет Островский. – Сколько исковерканных, разорванных жизней, сколько юных голов, поседевших в эти кровавые часы, сколько пролито слез, и кто знает, были ли счастливее те, что остались жить с опустевшей душой, с нечеловеческой мукой о несмываемом позоре и издевательствах, с тоской, которую не передать, с тоской о невозвратно погибших близких. Безучастные ко всему, лежали по узким переулкам, судорожно запрокинув руки, юные девичьи тела – истерзанные, замученные, согнутые». А спасали евреев русские. Старый чахоточный наборщик из типографии богача Блюмштейна, заблаговременно удалившегося перед погромом, спрашивает Сережу Брузжака, хочет ли тот помочь евреям и, получив утвердительный ответ, благодарно произносит: «Ты славный парень, Сережа, мы тебе верим. Ведь твой отец тоже рабочий. Побеги сейчас домой и поговори с отцом: согласится ли он к себе спрятать несколько стариков и женщин, а мы заранее договоримся, кто из вас прятаться будет. Потом поговори с семьей, у кого еще можно спрятать. Русских эти бандиты пока не трогают». Вместе с Брузжаками прячут преследуемых евреев от (превозносимых ныне!) белогвардейцев семьи Павки и Климки, добрые русские семьи…
Друг писателя замечал: «Тайна характера Николая Островского остается до конца не раскрытой». Тайна эта связана, думаю, и со схожестью, но и с несхожестью биографий автора и его героя. Родился Николай Алексеевич Островский 29 (16) сентября 1904 года в селе Вилия Острогожского уезда Волынской губернии в семье, по одним данным, рабочего, по другим – отставного унтер-офицера и акцизного чиновника, во всяком случае у небогатых людей. «По причине незаурядных способностей», как сказано в учебном документе, окончил школу он в девятилетнем возрасте. После переезда семьи в Шепетовку работал на кухне вокзального ресторана, истопником, рабочим на складе, подручным кочегара на электростанции, учась одновременно в двухклассном, затем высшем начальном училище. Сблизившись с членами большевистской партии, сражался в отрядах Красной Армии, в период немецкой оккупации Украины работу подпольную вел, вступил в комсомол, ушел добровольцем на фронт, получил тяжелое ранение, был демобилизован и возвратился в родную Шепетовку. Вспоминая о Гражданской войне, Николай Алексеевич Островский писал другу так: «Когда наша 44-я стрелковая дивизия Щорса с бригадой Котовского разгромила петлюровцев и освободила Житомир, я много наслушался от бойцов о легендарном Котовском, пошел к нему в конную разведку. Нравилась мне разведка. Меня, как комсомольца, сделали политбойцом, чтецом, гармонистом. Был даже учителем по ликвидации неграмотности».
Многие из этих биографических фактов есть и в книге, но в ней они развернуты на художественном полотне, отстоящем от реальности в требуемой беллетристикой дистанции. Перелистайте для убедительности, к примеру, страницы романа о том, с какой острой болью переживает Корчагин кончину Владимира Ильича Ленина, когда он и многие – в их числе старший брат Артем – потрясенные горестным известием, вступали в партию, слушая секретаря Шепетовского окружкома РКП(б) старого большевика Шарабрина: «Товарищи! Умер вождь мирового пролетариата Ленин. Партия понесла невозвратимую потерю, умер тот, кто создал и воспитал в непримиримости к врагам большевистскую партию. Смерть вождя партии и класса зовет лучших сынов в наши ряды…» И дальше, дальше: «Казалось, стены железнодорожного клуба не выдерживали напора человеческой массы. На дворе жестокий мороз, одеты снегом и ледяными иглами две разлапистые ели у входа, но в зале душно от жарко натопленной голландки и дыхания шестисот человек, пожелавших участвовать в траурном заседании партколлектива… Не было в зале обычного шума, разговоров. Великая скорбь приглушила голоса, люди разговаривали тихо, и не в одной сотне глаз читалась скорбная тревога. Казалось, что здесь собрался экипаж судна, потерявший своего испытанного штурмана, унесенного шквалом в море». И наконец: «Смерть Ленина сотни тысяч рабочих сделала большевиками. Гибель вождя не расстроила рядов партии. Так дерево, глубоко вошедшее в почву могучими корнями, не гибнет, если у него срезают верхушку».
У автора и его героя нет несходства ни в коммунистическом мировоззрении, ни в убежденности в правоте общего дела, ни в способах его утверждения. Прекрасно сказал Александр Фадеев, раскрывая загадку популярности книги, вобравшей в себя многие подробности биографии автора и воплощенные в образе героя, назвав роман «песней»: «Идейная и моральная высота его мышления и поведения и несгибаемая сила воли соединились в нем с необыкновенной лиричностью».
Павел Корчагин потерял зрение, но он научился прозревать дальние дали истории.
Он перестал двигаться, но движение сердца и мысли его вдохновляют других.
Его несгибаемый характер стал примером для комсомольцев и коммунистов.
Коммунистов, победивших ревизионистов, двурушников и предателей.
Победителей в революции, в войне Гражданской и Отечественной.
Во имя мира, социализма и справедливости для всех людей.
Петербург – Ленинград
