В моей домашней библиотеке среди книг с автографами очень дорогая мне тоненькая книжечка под названием «Узел» с размашистой надписью поперек страницы: «Милому Эдуарду Шевелеву в знак истинной дружбы – автор и его собкор. Ольга Берггольц. 8/11 – 66 год».
Работая собственным корреспондентом газеты «Известия» по Ленинграду и областям Северо-Запада, я частенько бывал у Ольги Федоровны Берггольц в доме на набережной Черной речки. У нашего автора возникла необходимость «проехать по памятным местам – перед тем, как писать сегодня о том, что было вчера». Заезжал за ней рано утром, и мы ездили по городу маршрутами, которые она указывала. Особенно часто бывали за Невской заставой, где Ольга Федоровна родилась, жила и часто бывала, уже переехав на улицу Рубинштейна, неподалеку от Невского и Литейного проспектов, а потом на набережную Черной речки. Иногда она, выйдя из машины, произносила: «Вот на этой скамейке мы с Сашей Фадеевым сидели… А вот здесь стоял дом, где мы жили с папой и мамой…» Невольно вспоминались ее стихи: «Я иду по местам боев. / Я по улице нашей иду. / Здесь оставлено сердце мое / в том свирепо-великом году…»
Зачастую статьи Ольги Берггольц были записями под ее диктовку, но диктовки эти были настолько продуманными заранее, что оставалось лишь знаки препинания расставить. «Даже в самую тяжкую пору войны – в 1941–1942 годах, когда многие города были захвачены врагом или осаждены, советские люди думали не только о том, как выстоять и победить, но и о делах и заботах послевоенных, – диктовала однажды Ольга Федоровна, с вдохновением обхватив плечи руками. – Вспоминается, например, как у нас, в Ленинградском радиокомитете, в ту тягчайшую зиму стало известно, что один старый мастер-гравер, напрягая последние силы свои, создал в гипсе модель ордена и отослал ее в Москву, но вскоре умер. Многих наших поэтов эта история просто потрясла. И многие из нас написали об этом стихи. Я тоже в своей «Ленинградской поэме» описала этот орден, по рассказам, конечно. Вот каким он должен быть:
Колючей проволокой он,
как будто бы венцом терновым,
кругом – по краю – обведен
блокады символом суровым.
В кольце, плечом к плечу, втроем –
ребенок, женщина, мужчина,
под бомбами, как под дождем,
стоят, глаза к зениту вскинув.
И надпись сердцу дорога, –
она гласит не о награде,
она спокойна и строга:
«Я жил зимою в Ленинграде».
Ее спокойный, но внутренне словно неизбывно взволнованный, с легким грассированием голос слышу я и сейчас, набирая на компьютере эти строки. Слышу, однако, по-особому, отмечая, что в сегодняшнее время вранье почитается подчас за правду, предательство за доблесть, запьянцовский кураж толстосумов с их властвующими подельниками на крейсере «Аврора» за невинные шутки…
А в тот день 1966 года, когда Ольга Федоровна позвонила в редакцию, ее голос был непривычно торжественным: «Приезжайте на кофе». Приехав, я увидел ее и впрямь торжественной, в коричневом бархатном платье, придававшем ей изысканную строгость, даже некоторую надменность, впрочем, тотчас скрашенную приветливой улыбкой. Дело в том, что накануне «Известия» напечатали мою рецензию на ее книгу «Узел», и она радовалась этому, ибо в этой книжке собраны были очень дорогие ей стихи – соединенные воедино, они приоткрывали сокровенные чувства и переживания целого поколения героев, выстоявших и победивших в борьбе с фашизмом. Это подчеркивалось уже в посвящении: «Памяти мужа и друга Николая Степановича Молчанова, погибшего в Ленинграде в январе 1942 года».
***
Вместе с большинством блокадников Ольга Федоровна Берггольц, дочь обрусевшего прибалтийского немца-врача Фридриха (Федора) Христофоровича Берггольца, лечившего работников заводов и фабрик Невской заставы, выезжавшего к больным, случалось, в любое время суток, и Марии Тимофеевны Грустилиной, переносила неимоверные тяготы предвоенных и особенно блокадных дней и лет стойко, с пониманием, достойно. Первый муж ее – поэт Борис Корнилов – погиб, оказавшись в заключении по завистливому навету. Она тоже была оклеветана и арестована в 1938 году, исключена из кандидатов в члены партии, но через год освобождена, реабилитирована, а в 1940-м принята в партию. И в первый же день Великой Отечественной войны Ольга Федоровна Берггольц, вопреки личным невзгодам и потерям, напишет: «Я люблю Тебя любовью новой, горькой, всепрощающей, живой, Родина моя в венце терновом, с темной радугой над головой. Он настал, наш час, и что он значит – только нам с Тобою знать дано. Я люблю Тебя – я не могу иначе, я и Ты по-прежнему – одно».
Все 900 дней, нынче зачем-то уменьшенные до 871 дня, блокады уверенный голос Ольги Берггольц звучал по ленинградскому радио, поддерживая у жителей окруженного фашистами города духовную крепость и веру в Победу над оккупировавшем часть Советской страны врагом. В год 75-летия Великой Победы, как теперь абстрактно именуют эту незабвенную дату (раньше называли с отчетливой правдивостью – День Победы советского народа в Великой Отечественной войне 1941–1945 годов), глубже и глубже начинаешь понимать, сколь много сделала Ольга Федоровна, чтобы Ленинград никогда не забывался как истинный Город-герой, награжденный двумя орденами Ленина, Золотой Звездой, орденами Красного Знамени и Октябрьской революции, когда рассеяна была мрачная тень из-за убийства Сергея Мироновича Кирова и противоречивого «ленинградского дела».
Ленинград, жители его – и те, кто перенес блокаду, и кто воевал на фронте, и кто возвратился из эвакуации, и кто остался в приютивших его местах – все они, под влиянием творческого подвига Ольги Берггольц по праву считают себя наследниками тех ленинградцев, что в тяжкую годину вершили свои геройски-будничные дела под руководством Коммунистической партии, Верховного Главнокомандующего И.В. Сталина, чья кончина болью отозвалась в душе поэтессы:
Обливается сердце кровью…
Наш родимый, наш дорогой!
Обхватив твое изголовье,
Плачет Родина над тобой.
…Наш родимый, ты с нами, с нами.
В каждом сердце живешь, дыша.
Светоносное наше знамя,
Наше знамя, наша душа.
В мирное послевоенное время Ольга Берггольц напишет трагедию в стихах «Верность», поэму «Первороссийск», за которую ей будет присуждена Сталинская премия, – о рабочих-энтузиастах, приехавших в 1918 году на Алтай строить коммуну, автобиографические «Дневные звезды» – их интересно воплотит на экране режиссер Игорь Васильевич Таланкин в 1968 году («Мосфильм») с Аллой Демидовой в роли Поэтессы и Андреем Поповым в роли ее Отца. Увы, куда менее удачным станет ленфильмовская картина «Первороссияне», вышедшая за год до «Дневных звезд». Режиссер Александр Гаврилович Иванов, сам участник Гражданской войны и социалистического строительства, взял в соавторы молодого Евгения Шифферса, а тот слишком увлекся различными изысками, что вызвало резкую критику зрителей. Ольга Федоровна, будучи автором сценария, поначалу приняла фильм и в таком виде, но потом согласилась со зрительскими оценками.
Помимо разностороннего своего творчества, Берггольц живет в памяти всех нас и как автор слов, высеченных на гранитном памятнике Пискаревского кладбища:
На граните Пискаревского кладбища
«Здесь лежат ленинградцы…»
Здесь лежат ленинградцы.
Здесь горожане — мужчины, женщины, дети.
Рядом с ними солдаты-красноармейцы.
Всею жизнью своею
они защищали тебя, Ленинград,
колыбель революции.
Их имен благородных мы здесь перечислить не сможем,
так их много под вечной охраной гранита.
Но знай, внимающий этим камням,
никто не забыт и ничто не забыто.
В город ломились враги, в броню и железо одеты,
но с армией вместе встали
рабочие, школьники, учителя, ополченцы.
И все, как один, сказали они:
«Скорее смерть испугается нас, чем мы смерти».
Не забыта голодная, лютая, темная
зима сорок первого — сорок второго,
ни свирепость обстрелов,
ни ужас бомбежек в сорок третьем,
Вся земля городская пробита.
Ни одной вашей жизни, товарищи, не позабыто.
Под непрерывным огнем с неба, с земли и с воды
подвиг свой ежедневный
вы свершали достойно и просто,
и вместе с отчизной своей
вы все одержали победу.
Так пусть же пред жизнью бессмертною вашей
на этом печально-торжественном поле
вечно склоняет знамена народ благодарный,
Родина-мать и город-герой Ленинград.
1959 г.
[img=-13946]
***
Строку-девиз «Никто не забыт и ничто не забыто» нынешние глумливые идеологи чистогана пытаются порой исподтишка опошлить, приспосабливая то к глупой рекламе, то к кривляниям на сцене. Но в пику им честные молодые люди, истинные патриоты к словам поэтессы добавили свои, превратив в сегодняшний лозунг: «Не забудем, не простим!» А сказано это о всякого рода перевертышах, что побросали партбилеты и обманом втянули наивных людей в потребительство в ущерб полнокровной духовной жизни. Это они, мигом перестроившиеся и изолгавшиеся, уродуют великий город одноликим коммерческим новостроем, разрушая дома, вырубая скверы, сбереженные в тяжкие блокадные годы, в их числе в районе Приморского парка Победы, о котором Ольга Федоровна писала: «Там, где мы недостроили когда-то, где, умирая, корчились солдаты, где почва топкая от слез вдовиц, где, что ни шаг, то Славе падать ниц, – здесь, где пришлось весь мрак и свет изведать, среди руин, траншеи закидав, здесь мы закладывали Парк Победы во имя горького ее труда…»
Мало чего осталось и от «Электросилы», куда мы ездили, помню, с Ольгой Федоровной, когда завод был на полном ходу, где она некогда выступала пропагандистом парткома. «Девочки зарабатывают там, наверное, не так уж много, а погулять-то хочется», – говорила она, нагрузив две большие сумки только что вышедшими двухтомниками своими, вперемежку с коробками конфет и вложенными конвертами, с заговорщической улыбкой передавая мне эти сумки для девчат.
Нет, она не забыла, как кто-то из малоумных активистов в ту предвоенную майскую демонстрацию, едва они подошли к Технологическому институту, бросил по ее адресу: «Пособникам врагов не место в нашем ряду». Ровесники Ольги Федоровны вспоминали о причинах причисления ее к так называемым «врагам»: в молодости она была необычайно обаятельна и красива, привлечь ее внимание пытались многие, в частности, и находившиеся в писательском руководстве люди, а не добившись этого, иные принялись очернять искренне восторженную комсомолку. Но ей важнее вспоминать перед новой аудиторией другое: «Всю войну, еженедельно, точно к назначенному часу, я приходила на «Электросилу», – здесь я была пропагандистом в тридцатые годы и осталась им, когда началась война… И вот потом, когда я шла на завод, расположенный в четырех километрах от фронта, к людям, которые дневали и ночевали здесь, охраняли «Электросилу» в голоде и холоде, когда встречалась со своим кружком, заметно поредевшим в первую блокадную зиму, каюсь, я не могла прилежно продолжать довоенную программу, не могла говорить с этими голодными героическими людьми только о прошлом. Я приходила на «Электросилу» прямо с радио, и мои слушатели обращались с вопросом: – Что нового на фронте? – Я рассказывала им только правду».
***
16 мая 1970 года, когда Ольге Федоровне Берггольц исполнилось шестьдесят лет, немало известных писателей и деятелей культуры Ленинграда, Москвы, других городов Советского Союза собрались в Доме писателей имени В.В. Маяковского на ее юбилейный вечер. На сцене на небольшом столике возвышался шоколадный торт с 60 свечами. Ольга Федоровна была грустна, изредка лишь улыбаясь то очередному оратору, то залу, где было много молодых лиц. Но вдруг: «Хватит. Больше не могу, – прервала она тихо славословие говорливой актрисы, словно вспомнив свою строфу: «Я никогда героем не была, не жаждала ни славы, ни награды. Дыша одним дыханьем с Ленинградом, я не геройствовала, а жила…» На этом «одном дыхании» с городом и страной написана и книга «Узел», подлинная исповедь, истинное самовыражение поэтессы, актуальная и поныне, когда народ – с неизбывными советскими корнями – тоже мужественно сражается за право быть самим собой, жить свободно и счастливо.
Как всякая исповедь, она не может быть односторонней. Тугим узлом сплетаются в ней сложнейшие проблемы века и текущего дня. Родина и Человек у Ольги Берггольц «по-прежнему одно». Ощущение такой вот слитности, такой нераздельности – и в радости, и в горестях – делают ее поэзию одновременно и сугубо личной, и общественно значимой во всей исторической полноте и правдивости. Великая Отечественная война была и всеобщим просветлением людских душ, оттого-то столь восхищенно встречали фронтовиков, о чем Ольга Федоровна в статье «Возвращение мира» писала: «Мне довелось встречать одну из гвардейских дивизий на Литейном, возле Невы, у моста… И, глядя на усталые, обгоревшие лица гвардейцев, на их жен, детишек, девушек, друзей и матерей, шагающих рядом с ними, глядя на всех, кто тянул к бойцам руки с лаской, с цветком, с подарками, мы поняли, что это не только гвардейские дивизии, это – народ возвращается с войны. Уставший после многолетних кровавых битв, победивший страшного и сильного врага, ликующий и ничего не забывший, в пыли, в поту, в ранах и великой славе – могучий, добрый, дружный русский народ возвращается с войны, справедливой и победоносной».
И хочется вспомнить еще одно, возможно, главное напоминание поэтессы о том, что перед «неожиданной бедой», «свирепым искусом», «пламенным несчастьем» можно все перенесть и выстоять, если стоящие у руля государства и народ едины в помыслах, тяготах, заботах, а не так, «как будто вновь забьют тогда окно щитом железным, сумрачным и ржавым. Вдруг в этом отчуждении неправом наступит смерть – вдруг станет все равно». Но Ольга Берггольц и ее героиня неизменно верят в светлое. В статье «Ради жизни на земле», отвечая в «Известиях» на письма, поступавшие к ней, она напишет крайне важное и сейчас: «У французов есть хорошая поговорка: «В стране, где не чтят мертвых, – не любят живых. Мы любим живых. Мы не можем не чтить героев, сложивших головы за Родину. Это часть нашего бытия – прошедшего, сегодняшнего, будущего, бытия, наполненного вечным стремлением к лучшему, дерзновенным поиском мысли, красоты труда, которые преобразуют жизнь и в конечном счете овеществляются в таких громадных делах, которые будут самым лучшим памятником тем, кто не вернулся с поля боя, и тем, кто продолжает их борьбу за свет, радость, свободу». Вот почему она непререкаемо убеждена…
А я вам говорю, что нет
напрасно прожитых мной лет,
ненужно пройденных путей,
впустую слышанных вестей.
Нет невоспринятых миров,
нет мнимо розданных даров,
любви напрасной тоже нет –
любви обманутой, больной,
ее нетленно чистый свет
всегда во мне,
всегда со мной.
И никогда не поздно снова
начать всю жизнь,
начать весь путь,
и так, чтоб в прошлом бы – ни слова,
ни стона бы не зачеркнуть.
Я закрываю последнюю страницу книги «Узел», укладываю в папки свои старые журналистские блокноты, вырезки со стихами и статьями Ольги Федоровны Берггольц, вновь вспоминая ее пророческие слова: «Никто не забыт и ничто не забыто». В Невском районе есть улица Ольги Берггольц и библиотека имени Ольги Берггольц. Памятники и мемориальные доски в ее честь установлены в нескольких местах города, и на ее могиле на Литераторских мостках Волкова кладбища с датами: 3(16).V.1910 – 13.XI.1975. Ее слова на Пискаревском кладбище видят и читают миллионы и миллионы людей со всех концов земли, приходя сюда по торжественно-скорбным датам. И она, героиня блокадного Ленинграда, словно бы к каждому обращается: «Я говорю за всех, кто здесь погиб. В моих стихах глухие их шаги, их вечное и жаркое дыханье. Я говорю за всех, кто здесь живет, кто проходил огонь, и смерть, и лед, я говорю, как плоть твоя, народ, по праву разделенного страданья… Не ты ли учишь, Родина, опять: не брать, не ждать и не просить подачек за счастие творить и отдавать…»
Петербург–Ленинград
