А значит, уже в семилетнем возрасте Толя Липин встретился с Великой Отечественной. Однако вместе с матушкой своей выжил наперекор всему.
В 1959 г. он окончил физический факультет МГУ, после чего в знаменитом ЦАГИ (г. Жуковский Московской обл.) занимался экспериментальной аэродинамикой и писал стихи (что не каждому дано), издав свой единственный поэтический сборник («Мое военное детство, далекое и близкое») за год до своей кончины в том же Жуковском (в 2015 г.). В стихах Липина нет ненависти, но есть любовь к родному дому и родной земле. И благодарность защитникам Отечества.
Ныне Ворошиловградская область называется Луганской, и эта область вместе с Донецкой являют собой мятежный Донбасс, состоящий из двух народных (наконец-то признанных) республик: Луганской народной республики (ЛНР) и Донецкой народной республики (ДНР). И по этим республикам, как и в годы Великой Отечественной, продолжают стрелять и убивать мирных жителей, в том числе детей.
А потому не вспомнить об Анатолии Липине и его стихах я не мог. Посылаю некоторые из них (остальные можно прочесть в указанном сборнике).
Борис ОСАДИН,
член общественной ассоциации
«Дети военного Сталинграда в г. Москве»,
профессор
Анатолий ЛИПИН
Миус
Как мал Миус – совсем не Волга,
и всё же он – герой-река.
В тот жаркий год он очень долго
геройски сдерживал врага,
собою заслонив Донбасс.
Всё это время наши части
стояли в нашем городке.
Те дни бойцам казались счастьем…
Их шумная, живая рать
успела нам родною стать.
Мне помнится: во взводе связи
служил подросток — сын полка:
веселый, рыжий, долговязый,
постарше лишь на три годка.
За ним, в пилотке со звездой,
мальчишки бегали гурьбой.
Был родом из-под Сталинграда
наш постоялец политрук,
имел военные награды,
фамилию чудную – Жук.
Он часто вспоминал о дочке,
читал из писем ее строчки.
К нему тянулись все соседи,
(живой, взаправдашний герой).
Он иногда, на зависть детям,
в поездки брал меня с собой.
Пайком делился фронтовым,
казался чуть ли не родным.
Рвались фашисты, да, тем летом,
на Дон, на Волгу, на Ростов.
Внезапно – тихо, на рассвете
войска покинули наш кров.
Ушли солдаты на восток –
вмиг опустел наш городок…
От горечи сжималось сердце:
вот-вот ворвутся в город немцы…
В оккупированной деревне
Август 1942 – февраль 1943
Нашу школу видно издалёка:
беспокойный улей, а не дом
с русской печкой и крыльцом высоким.
В этой школе мы теперь живем.
Тихо здесь — как до войны на даче –
на восток армада подалась,
свой старик здесь старостой назначен,
редко к нам заглядывает власть.
От поборов лучшая защита
ночь глухая и глухая степь.
Всё от лишних глаз надежно скрыто,
темной ночью выпекают хлеб.
На горе ветряк как сумасшедший
прогоняет яркую луну.
Стонет сыч, предвестник страшных бедствий.
Как их много на одну страну!
Странный гул в глухой ночной усадьбе,
чья-то жизнь (о ней судить не нам!).
Редкий случай: там играют свадьбу
с горечью и болью пополам.
Принесло весенним ураганом
жениха к заветному крыльцу.
В декабре его как партизана
немцы расстреляют на плацу.
Черное и белое
Война, как смерч, неумолимо
меняет краски на бегу:
цвет черный – гарь и клубы дыма,
и жертвы (точки на снегу).
После бомбежек и обстрелов,
после пожаров в горький час
контраст на солнце черно-белый
почти невыносим для глаз.
В разрывах снежные просторы…
цвет белый, словно лист пустой,
не создает препятствий взору.
И потому на нем рельефней
рисует свой узор война.
Как жутко ночью над деревней
сияет мертвая луна.
Портрет мамы
В нем столько жизни, страсти столько,
а ведь всего застывший миг:
улыбка, челочка под польку,
на темном белый воротник.
В рассвете самых лучших лет
запечатлен ее портрет.
Он довоенный, черно-белый,
пробитый пулей в ту войну.
В моем воображеньи смелом
легко мог в прошлое вернуть.
Ведь от него с тех давних лет
исходит затаенный свет…
Я помню день военный, страшный:
из погреба, где кров нашли,
с опаской, после бомб вчерашних,
мы с мамой в дом родной вошли:
руины, сверху неба свет.
Но чудом уцелел портрет.
Бывают чудеса на свете:
на свежевыпавшем снегу
мать улыбалась мне с портрета
наперекор судьбе, врагу…
Один день января сорок третьего
Заря сиянье расплескала,
и наступила тишина.
В деревне наши! Мне казалось:
для нас закончилась война.
Наш дом – приют бойцов, – застава
у большака в краю степном.
Дом пропитался снегом талым,
солдатским крепким табаком.
На кухне спорилась работа,
шел из трубы седой дымок.
У каждого своя забота,
(ведь краток передышки срок):
на сапогах сменить набойки,
отправить весточку домой,
в какой-то век прилечь на койку,
блаженство чувствуя спиной.
Надев очки, ефрейтор хмурый
готовил к бою автомат.
От этой важной процедуры
мальчишкам глаз не оторвать.
У них у каждого в ладошке
солдатский серый твердый хлеб.
Присел побриться у окошка
сержант – веселый парень Глеб…
Дорога домой
Мы шли по снежной целине,
на большаке гремели танки,
на них в небесной синеве –
бойцы в шинелях и ушанках.
Грохочущий железный вал
слова и крики заглушал.
Среди сияющих полей
встречались черные плешины –
земля сгоревшая. На ней
тела врагов и их машины.
Старалась мама всякий раз
мир заслонить от детских глаз…
Вдруг, как узор на полотне,
возник знакомый контур шахты.
И радость вспыхнула во мне:
там дом, друзья, мои пенаты!
У мамы мысли о другом:
как будем жить и цел ли дом? Жива ль родня?
Сестре не легче – еще бы, трое на руках!
У мамы опускались плечи…
Но хорошо, что есть свой угол,
где печь-кормилица тепла.
В сарае был припрятан уголь…
забор сгодится на дрова…
И школу, может быть, откроют…
да и весна не за горою…
Не будет жуткого подвала
и свиста бомб… Конец войне!..
Мать хмурилась и улыбалась,
сжимая крепче руку мне.
Государственный экзамен
Сегодня грустно в этом здании,
на днях прощаемся мы
с эМГэУ.
Волнений нет на выпускном экзамене:
предмет несложный, одолеть смогу.
За окнами сияет снег, завьюжило…
Преподаватель вежливый, седой,
не торопясь, вполне по-дружески
беседует со мной.
Билеты на столе и …«Дело личное»,
он первую страницу прочитал…
Вдруг замерло лицо его привычное:
«Из Краснодона вы?» – и замолчал…
Сияет снег, как той зимой морозною,
в тот день февральский – радостный, шальной,
когда мы с мамой, молодой, серьезною
на танке возвращались в город свой.
В степи нас подобрали наши воины
(с узлами по сугробам мы плелись).
И тот поход – Освобожденье Родины –
запомнил я надолго, на всю жизнь.
Наш городок очищен был без выстрела
после боев на берегах Донца…
О время, время – колесница быстрая
во власти своенравного гонца!
Как мечется душа, былым задетая!
Экзаменатор наконец изрек:
«Я в феврале, представьте, сорок третьего
освобождал ваш тихий городок…
Бригада наша ворвалась стремительно,
народ вокруг, встречая, ликовал.
Я помню до сих пор, как ослепительно
на темных терриконах снег сиял».
Последний свидетель
С высокой горы поутру
прекрасны донецкие дали,
прекрасен ковыль на ветру –
языческий символ печали.
Летят облака в небесах,
по долу проносятся тени,
курганы, ковыль, старый шлях –
приметы былых поколений.
Они еще помнят Орду,
костры, половецкие пляски,
гражданской лихую беду,
немецкие жуткие каски…
Как время летит над Землей!
Уж скоро на нашей планете
последней войны мировой
исчезнет последний свидетель.
