…Наутро я столкнулся с Мироновым в подъезде «Большого дома». В лифте мы поднимались вдвоем, и я сказал: «Николай Романович, я согласен. Можешь сообщить об этом людям в масках». – «Не шути зло. Того требует обстановка». – «Догадываюсь. Но ведь мы с тобой не из пугливых. Из нашего поколения весь страх выбила война». …В здании ЦК все шло своим чередом. Помимо других дел, я был занят завершением переговоров А.И. Микояна, председателя Президиума Верховного Совета СССР, с Ю. Цеденбалом, первым секретарем ЦК Монгольской народной революционной партии, Совета министров Монгольской Народной Республики, с которым мои отношения стали по-товарищески близкими. Не помню точно, но, наверное, в вечер проводов высокого монгольского гостя на родину… позвонили из приемной Брежнева и попросили зайти к нему. Подумал – пришел мой черед. Вот тогда, в считаные минуты, пока я надевал пальто, переходил из своего третьего подъезда в первый, поднимался в лифте на секретарский этаж, шел в приемную Брежнева, в голове моей промелькнула почти вся моя жизнь со многими действующими в ней лицами – мгновенно, ярко. Эти воспоминания прошлого укрепили во мне чувство собственного достоинства. Я уже физически ощущал, что сейчас за дверями этого кабинета будет открыта новая страница моей жизни… В кабинете находились Л.И. Брежнев, сидевший в торце длинного стола заседаний, А.Н. Косыгин сидел сбоку, поставив ногу на стоявший рядом стул, напротив него Н.В. Подгорный и рядом с ним П.Н. Демичев, секретарь ЦК КПСС. Следом за мной в кабинет вошел Л.Ф. Ильичев, секретарь ЦК КПСС. Было около полуночи 13 октября 1964 года. После того как я поздоровался и сел около А.Н. Косыгина, Л.И. Брежнев спросил: «Кто поедет на радио представлять Николая Николаевича коллегии Комитета?» Подгорный: «Ильичев, это его епархия, там, наверное, его хорошо знают». Ильичев: «Хрущев может проходить и дальше в радиотелевизионных программах или убрать его из эфира совсем?» Демичев: «Убрать совсем». Брежнев: «Да, так будет правильно». Косыгин и Подгорный согласились с этим. Брежнев: «Коля, желаем тебе успеха. На днях мы встретимся. В случае необходимости звони». Ильичев и я попрощались с присутствующими и вышли. Вот и все. Рубикон перейден. Без всяких словопрений и эмоций. Новая страница жизни открыта… Для меня… Для Н.С. Хрущева книга его большой жизни, судя по поведению и настроению его бывших сподвижников, дописана. Внешне они были спокойны. Что делалось в их сердцах и умах – неведомо… В ту октябрьскую ночь Ильичев и я плутали по Замоскворечью и никак не могли подъехать к единственному сверкающему всеми огнями громадному дому – Радиокомитету, будто плывущему в окружающей его тьме. Приехали. В приемной председателя Госкомитета по телевидению и радиовещанию дежурил член Коллегии Комитета К.С. Кузаков (как потом мне стало известно – сын И.В. Сталина, рожденный крестьянкой Марией Кузаковой в далеком енисейском селе Горошиха, где мне довелось побывать в 1946 году). Ильичев попросил собрать членов Коллегии Комитета. К двум часам ночи приехали большинство из них, в том числе и все четыре заместителя председателя: Э.Н. Мамедов – первый зампредседателя, ответственный за радиовещание на зарубежные страны, А.А. Рапохин – ответственный за внутрисоюзное вещание, В.П. Чернышев – за телевещание, Л.С. Максаков – за все хозяйство Комитета. Председателя Комитета М.А. Харламова в Москве не было, он находился в загранкомандировке. Ильичев сообщил собравшимся, что я назначен председателем Госкомитета, коротко рассказал обо мне, сказал также, что Харламов будет переведен на другую работу. Не вдаваясь в какие-либо подробности, Ильичев сообщил присутствующим, что Н.С. Хрущев за крупные ошибки освобожден от обязанностей первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета министров СССР. Вопросов к нему не последовало. Он попрощался и уехал. Членам Коллегии Комитета я сказал, что если у кого-либо есть принципиальные позиции, вытекающие из факта освобождения Хрущева, то прошу об этом сказать, чтобы сообща найти разумное решение. Я просил всех членов Коллегии Комитета продолжать спокойно работать. Подчеркнул, что никаких перемещений, перестановок по службе, не обусловленных творческими, производственными задачами, осуществляться в коллективе Комитета не будет, о чем просил завтра сообщить в руководимых членами Коллегии Комитета главных редакциях, отделах и службах. Извинился за то, что потревожили, пожелал всем спокойной ночи, а заместителей председателя задержал еще немного. Я просил их способствовать созданию в многотысячном коллективе Комитета спокойной, деловой атмосферы. Договорились и том, что они сейчас же просмотрят радио- и телевизионные программы на наступающие сутки, чтобы в них не маячило имя Хрущева. При каких-либо сомнениях по этому поводу просил доложить мне. Уже под утро позвонил домой. Сообщил, что я на новом месте, в Госкомитете по телевидению и радиовещанию. Просил Аллу не беспокоиться. Детям пока ничего не говорить; приеду – расскажу. Просмотр содержания программ всех трех видов вещания занял сравнительно немного времени. Начинался новый рабочий день. Вместе с Алексеем Архиповичем Рапохиным прошлись по коридорам четвертого этажа, посмотрели некоторые радиостудии, аппаратные, зашли в редакцию «Маяка», в службу радиоперехвата зарубежных радиовещательных станций. В ночных программах этих станций не было ничего такого, что говорило бы о смещении Н.С. Хрущева. Утро, день и вечер 14 октября я был в Комитете, никуда не выходил. Знакомился со структурой Комитета, вникал в текущие вещательные программы, беседовал с заместителями. За весь день ко мне извне не было ни одного телефонного звонка; на мои же никто из могущих дать мне достоверную информацию о ходе Пленума ЦК КПСС не отвечал. Конечно, я понимал, что означало для меня сохранение Н.С. Хрущева на его прежних высоких постах. Тюрьма. И не только… Страха не было. Я знал, на что шел. Был уверен в необходимости в интересах народа, государства и партии смещения Хрущева. …Из окон моего кабинета в Комитете был виден Кремль. Сверкали золотом подсвеченные прожекторами купола церквей, отливали белизной соборы и дворцы, алели звезды на башнях. Внешне все как обычно. Но я знал, что там, в одном из залов Большого Кремлевского дворца – Свердловском – заседают члены Центрального комитета КПСС, партии правящей, решают судьбу страны, судьбу не одного Хрущева, а именно всей страны. Я верил в коллективную мудрость тогдашнего состава ЦК, в котором было много товарищей из поколения, прошедшего войну. К ночи 14 октября я перестал кому-либо звонить. Предупредил жену, чтобы не беспокоилась, – заночую в Комитете. Мы долго сидели с Алексеем Архиповичем Рапохиным. Наши судьбы странно переплелись. Алеша родился на Рязанщине, в семье крестьянина, в деревеньке, недалеко от Спасо-Клепиков – есенинских мест. Там и учился в школе. Затем окончил Ленинградский лесотехнический институт. Работал в Новосибирске на авиационном заводе. Был избран первым секретарем обкома ВЛКСМ, а позже, при Хрущеве, в Москве, – первым секретарем Центрального комитета комсомола по пропаганде. Некоторое время я трудился в качестве заведующего отделом пропаганды Цекомола под его началом, а затем он ушел на учебу, и я сменил его на посту секретаря ЦК ВЛКСМ. Нам было что вспомнить и о чем подумать наперед. Я ему рассказал как на духу обо всем, что было связано с моим переходом в Комитет. Он также верил в справедливое решение Пленума ЦК партии.
Рубикон перейдён
