Лучше всего написал об этом, пожалуй, Анатолий Васильевич Луначарский. В своих воспоминаниях он рассказывает о том, как они вместе, то есть Луначарский и Владимир Ильич, зашли в гости к скульптору Аронсону и как тот восхитился формой головы Ленина и ее сходством с головой Сократа. Прошу прощения за столь большую цитату, но она стоит того, чтоб ее привести: «…Аронсон, увидев голову Ленина, пришел в восхищение и стал просить у Ленина позволения вылепить, по крайней мере, хотя б медаль с него. Он указал мне на замечательное сходство Ленина с Сократом. Строение черепа Владимира Ильича действительно восхитительно. Нужно несколько присмотреться к нему, чтобы вместо первого впечатления простой большой лысой головы оценить эту физическую мощь, контур колоссального купола лба… В нижней части опять значительное сходство, особенно когда Ленин носит более или менее большую бороду. …нижняя часть лица несколько бесформенна, сделана грубо, как бы кое-как. Большой нос и толстые губы придают несколько татарский облик Ленину, что в России, конечно, легко объяснимо. Но совершенно или почти совершенно такой же нос и такие же губы и у Сократа, что особенно бросалось в глаза в Греции, где подобный тип придавали разве только фантастическим сатирам. …На лице великого мыслителя, судя по бюстам, лежит именно прежде всего печать глубокой мысли. Я думаю, однако, что если в передаче Ксенофонта и Платона есть доля истины, то Сократ должен был быть веселым и ироническим, и сходство в живой игре физиономии было, пожалуй, с Лениным большее, чем дает бюст».
Правда, Луначарский делает отсюда неожиданный и, очевидно, ошибочный вывод: «Чему может научить эта странная параллель великого греческого философа …и великого русского революционера? Конечно, ничему. Она разве только отмечает, как одна и та же наружность может принадлежать, правда, быть может, приблизительно, равным гениям, но с совершенно разным направлением духа…»
Конечно, это не так, ведь сходство Ленина и Сократа было не только внешним. Они были похожи манерой поведения, характерами, а отчасти целями, которые ставили перед собой, направлением мысли и даже судьбами. Об этом я и хочу написать.
2.
Начну с того, что Ленин, как и Сократ, был ироничным и в то же время очень демократичным, простым мыслителем, который везде и всегда стремился добиться ясности мышления. Луи Альтюссер писал, что рыбаки на Капри по задорному смеху узнавали в Ленине «человека одной с ними породы, защитника их интересов». В этом плане вождь большевиков был полной противоположностью Плеханова, указывал Горький, Плеханов изображал из себя вождя: по-наполеоновски скрещенные руки, продуманные фразы, специально заготовленные шутки… Разве нет здесь сходства с Сократом, который постоянно общался на улицах с простыми горшечниками, кожевенниками, портными, и которого софисты укоряли за то, что он грубоват, берет всегда очень простые примеры из жизни «низшего сословия»?
Сократ также славился своей ироничностью, готовностью всегда посмеяться, пошутить, и над другими, и над собой. Ему был чужд ложный высокопарный пафос иных философов, воображающих себя Учителями с большой буквы. Даже на суде, где решался вопрос о его жизни и смерти, Сократ подшучивал над своими обвинителями. Видимо, существует диалектика серьезности и ироничности. Человек, который видит перед собой самые серьезные проблемы своего времени, еще не осознаваемые большинством, так называемой «ученой чернью», склонен к юмору, к шуткам, к подтруниванию. И наоборот, тот, у кого голова набита пустяками и банальностями, убийственно и комично серьезен. Гению, долгое время сосредотачивавшему мысль на драматической коллизии, нужно отдохнуть, и он дурачится и играет. Человеку среднему, пусть даже и талантливому, но невысоко поднявшемуся над общей массой, отдыхать не от чего, и на его лбу всегда фальшивая печать тяжелых раздумий.
Не был чужд сократовской иронии и Владимир Ильич. Николай Бухарин в своих воспоминаниях о Ленине писал: «Ильич часто притворялся, что он чего-либо не знает, тогда как он отлично это знал. Ему нужно было узнать от своего собеседника что-нибудь дополнительное, быть может, другую сторону вопроса, другой подход, другое освещение, а заодно и прощупать этого собеседника, отложив где-нибудь в клеточках своего извилистого мозга крепкую и плотную характеристику». Луначарский также замечал: «Улыбка Ильича вовсе не была такой беззаветной; она, наоборот, была чрезвычайно тонкой, довольно сильно иронической, лукавой». Болгарский певец Петр Райчев, которому посчастливилось быть лично знакомым с Ильичом, вспоминал: «Он был остроумен, любил шутить, обладал особенным чувством юмора. Даже когда говорил серьезно, вкладывал в слова тонкий, иногда колкий юмор».
Отмечали современники и удивительную ясность мысли Ленина. «Начнет говорить. И сразу яснеет в головах. Точно пришел Ильич и осветил все щели, все кривые закоулочки и переулочки», – читаем мы там же, в работе «Памяти Ильича» у Бухарина. Но в древней истории не кто иной, как Сократ, был мастером развеивать софистический туман, прояснять красивые, но пустые и путаные речи, выявлять значение терминов и философских категорий.
И ко всему этому – бесконечная скромность, самозабвение, отсутствие даже малейшей мысли о себе, о том, как он выглядит, что он нем думают. Сократу была важна только истина. Но и Ленину тоже важно было лишь дело. «Разве кто мог заподозрить «Старика» в личном пристрастии? Разве кто мог допустить, что Ильич думает о чем-либо ином, кроме интересов великого дела?» – спрашивал Бухарин.
3.
Итак, Ленин был похож на Сократа не только внешне. Манера говорить, спорить, отсутствие рисовки и позы, стремление к одним лишь делу и истине, ясность и четкость мышления и в то же время ирония, скромность, диалектика в виде умения вести диалог – все это сближало Ленина с Сократом. Однако и это не всё. Близки оказались и их исторические задачи (что, собственно, и объясняет сходство их манер и «психических физиономий»).
Сократ явился на исторической сцене древних Афин, когда былая слава полиса была уже позади; на место героев прежних времен, отразивших нашествие персов, пришли жадные до денег и беспринципные купцы и ремесленники – ядро победоносного демоса. Этот демос был не столько народом, сколько толпой, и недаром его власть, называемую греками демократией, так резко осуждали величайшие умы Древней Греции Платон и Аристотель, а их нравы едко высмеивал гениальный комедиограф Аристофан. И хотя эти мелкие людишки продолжали прикрываться религией и героическими традициями предков, наиболее последовательными выразителями их духа и воззрений были софисты – философы, ученые, ораторы, политики V века до н.э. Софисты впервые в истории философии утверждали, что нет ни истины, ни добра, ни красоты, ни справедливости, все это якобы выдуманные людьми понятия, зависящие от договоренности. Договорятся люди одно считать справедливостью – и считают, договорятся другое считать справедливостью – и считают. А поскольку по убеждению софистов народ – это рыхлая, мягкая масса и управляют обществом сильные личности, которые при помощи воли и ораторских способностей ведут народ куда хотят, именно от сильных личностей зависит, что в данный конкретный момент люди будут считать добром и что справедливостью. Платон в «Государстве» выводит такого софиста – Фрасимаха, который надсмехается над Сократом, восхваляет тиранов, их бесчинства и их право навязывать народу что угодно и прямо говорит: справедливость – это то, что сейчас выгодно сильнейшему.
В современной литературе софистов почему-то принято именовать греческими просветителями и сторонниками демократии. Это верно лишь в том смысле, что при демократии демагоги-софисты чувствовали себя очень привольно и что, будучи большими эрудитами, они занимались преподаванием и даже превратили его в профессию. Но приписывать им идеал Просвещения невозможно. Просвещение предполагает пиетет перед наукой, стремление к истине, а софисты как раз истину-то и отрицали, а науку (высшей формой которой была тогда философия) сводили к умению доказывать то, что выгодно, используя демагогические уловки.
По сути, софисты были политиками и, выражаясь современным языком, политиками фашистского толка. Я уже говорил, что по свидетельству Платона софисты договаривались до апологии самой разнузданной тирании. Собственно, один из софистов – Критий, даже возглавил восстание, которое установило на недолгий срок в Афинах строй тирании. Более того, историки открыто признают, что собирательный образ софиста – Калликл, который Платон нарисовал в диалоге «Горгий», очень напоминает своими речами философию Ницше – своеобразного идеологического предтечу фашизма (впрочем, все наоборот – это Ницше, начинавший как специалист по древнегреческой философии, вдохновлялся имморализмом и очарованностью властью у софистов).
Вот против них и выступил Сократ, отстаивая идеал истины, добра, справедливости, отстаивая идеал полиса – политического сообщества, управляемого ради блага всех, а не выскочек, лишенных совести. Сократ пробудил гений Платона, а последний – гений своего ученика Аристотеля, и благодаря этому возникла философская классика, которая будет востребована человечеством всегда, пока существует род людской, пока люди продолжают жить и размышлять о жизни и ее смысле.
Ленин также выходит на историческую сцену, когда Россия пришла к мировоззренческому тупику. С конца XVIII века русское образованное общество постепенно теряет религиозность, перестает верить в абсолютные ценности, погружается в пучину обывательского самодовольства, прожигания и «проживания» жизни, бессмысленного полубытия (вспомним пушкинского Онегина или гончаровского Обломова). Появление таких гениев, как Пушкин или Достоевский, лишь оттеняет этот духовный кризис созданного Петром европеизированного высшего слоя русских.
В 1860-х годах русская образованная молодежь обретает новую веру – в народ, в социальную справедливость, в борьбу за установление социализма. Но и эта вера разбивается о волны реакции Александра Третьего и неудачи первой русской революции. И вот тогда и начинается эпоха, очень похожая на период классики в Афинах – эпоха разочарования, безверия, мистицизма с неприятным душком, эпоха, на которую пришлась молодость Ленина. Сегодня многие говорят, что начало ХХ века было временем распространения в России марксизма. Но ведь у марксизма в то время был очень сильный идеологический конкурент – это ницшеанство. Софистикой Ницше пронизан весь Серебряный век. Ницшеанство было так популярно, что оказало влияние даже на людей, не чуждых революционному движению. Так, явный отпечаток проповеди сверхчеловека лежит на ранних произведениях Горького. Вообще говоря, когда сегодня начинают превозносить Серебряный век с его «религиозным ренессансом», забывают о том, что это было и время очень сомнительных с духовной точки зрения экспериментов. Мистицизм Серебряного века зачастую был тесно переплетен с оккультизмом, с идеями своеобразной «сексуальной революции справа» (как у В. Розанов и В. Иванова). У различных философов Серебряного века можно найти и оправдания половых извращений, и даже апологию политических убийств (вспомним Бориса Савинкова с его книгой «Конь бледный»). Думается, совсем не случайно некоторые люди, стоявшие у истоков Серебряного века, – такие как Мережковский, закончили свои дни в качестве мелких приспешников немецкого национал-социализма. (Мережковский в 1941 году произнес приветственную речь Гитлеру, в которой умудрился сравнить усатого фюрера … с Жанной д’Арк!)
Конечно, были в то время другие философы и писатели. Была своя линия классики в Серебряном веке. Но в значительной мере Серебряный век был не столько продолжением традиции русской классики, заложенной Пушкиным, Баратынским, Тютчевым и продолженной Тургеневым, Достоевским, Чеховым, Толстым. Он был ее оголтелым отрицанием. Он был восстанием против истины, добра, красоты, Бога, наконец – под знаменем модерна, авангарда, ницшеанства, восславления политических убийств ради самоутверждения и разного рода сектантских перверсий.
И общественным, культурным, политическим деятелем, выступившим против этого релятивизма, против «сладкого яда» Серебряного века, против зарождавшегося романтического и мистического авторитаризма или фашизма был не кто иной, как… Владимир Ильич Ленин. Вспомним, что именно Ленин в полемике с Богдановым и русскими махо-марксистами отстаивал существование абсолютной истины (а богдановщина была ведь лишь одной из форм софистики Серебряного века). Философские работы Ленина до сих пор мало осмыслены. В прежние времена их больше восхваляли, чем пытались понять и тем более развить (исключение составляет, пожалуй, последняя книга Э.В. Ильенкова). Ленин, конечно, не был профессиональным философом, он вступил в полемику с Богдановым во многом из политических соображений. Но тем не менее в философских штудиях Ленина много глубоких и верных мыслей, просто чудовищная загруженность Ленина как политического, а потом и государственного деятеля не позволила ему пойти в этой сфере дальше набросков. При этом показательно, что в философии, как прекрасно это показал М.А. Лифшиц, Ленин оставался непреклонным защитником классической диалектики. Да и в полемике с футуристами и пролеткультовцами Ленин также отстаивал классические литературу, живопись, театр (между прочим, футуризм имел не только левую, но и правую сторону, связанную с фашизмом).
Ленину ставят в упрек заявление о том, что нравственно все, что служит делу освобождения пролетариата. Тут видят отрицание универсального добра и это вроде бы не согласуется с образом Ленина – борца за классические идеалы. Действительно, Ленин отказывался видеть в религиозной морали общечеловеческие ценности и считал ее тоже классовой моралью, а именно – моралью класса угнетателей. Все существующие сегодня виды морали Ленин считал разновидностями классовой морали. И из всех этих разновидностей он отдавал предпочтение пролетарской морали. Но не просто так, а потому что, по учению Маркса, в конце концов именно из пролетарской морали и вырастет универсальная общечеловеческая, бесклассовая коммунистическая мораль, когда победа пролетариата ознаменует конец разделения человечества на классы, нации и цивилизации. В этом смысле пролетарская мораль уже сейчас несет в себе зародыш будущей коммунистической универсальной морали, как относительная истина несет в себе элемент абсолютной. «Нравственность служит для того, чтобы человеческому обществу подняться выше, избавиться от эксплуатации труда», – писал Ленин. Поэтому апология Лениным пролетарской морали есть не отрицание, а, наоборот, утверждение истины в ее нравственном аспекте.
Недаром философ-марксист М. Лифшиц назвал Ленина «Сократом коммунистической эры». А другой философ, принадлежавший к противоположному идеологическому и политическому лагерю, – А.Ф. Лосев признавался в частных беседах, что считает Ленина продолжателем сократической, классической линии в философии и в культуре: «Ленин ведь тоже только так и думает, что красота и добро одно и то же. У него тоже греческое понимание. В этом он совпадает с Достоевским…»
4.
Сократ не был политиком. Он даже открыто чурался политики, будто предчувствуя, что она несет для него смертельную опасность. Лишь его ученик Платон попытался, развивая его взгляды и дискутируя с софистами, создать проект справедливого государства. Между прочим, при всем государственничестве и идеализме Платона в его проекте явно звучали коммунистические нотки. Можно даже сказать, что Платон был своеобразным «правым коммунистом». Он одним из первых осознал, что не может быть справедливым общество, где есть частная собственность и разделение на богатых и бедных. Правда, политик из него вышел никудышный: он так и не смог реализовать свой проект на Сицилии, хотя трижды пытался.
Ленину в значительной мере это удалось. Бывшая периферия мирового капитализма усилиями Ленина и его партии, усилиями масс трудящихся превратилась в социалистическое государство, по мощи способное противостоять всему мировому капитализму. Это социалистическое государство произвело невиданную культурную революцию, ввело впервые в мире всеобщее образование, позволило детям и внукам крестьян и рабочих стать академиками, космонавтами, маршалами. Социализм освободил художников – в широком смысле слова – от разлагающего влияния золотого тельца, стихии рынка (против «прибоя» которой настоящая поэзия ведет вечный бой). И в СССР в 1950–1980-е годы появляется плеяда поэтов, писателей, архитекторов, живописцев, актеров, режиссеров, чье творчество было сопоставимо с высшими достижениями дореволюционной русской культуры. Плодами их творчества мы живем до сих пор. Новая, постсоветская, капиталистическая Россия так и не смогла породить что-либо ценное, и это естественно: еще Маркс, а за ним Лукач и Лифшиц показали: капитализм несовместим с высоким искусством, он его уничтожает, превращает в пошлое, но несущее прибыли шоу… Для капиталиста все имеет стоимость, то есть все относительно (ведь стоимость определяется в отношении с эквивалентом), а художественная ценность – это ценность автономная и самодостаточная…
Но и это еще не всё. Мне уже приходилось писать на страницах «Советской России» (Р. Вахитов. «Взлет от сохи», 10 ноября 2016 года), что если бы в Гражданской войне не победили Ленин и большевики, то Россия пошла бы по пути установления фашистской диктатуры – как Италия, Германия, Испания, Румыния и многие страны того времени. Возврат к той монархии, которая была до февраля 1917 года, был невозможен. Либеральный проект не имел перспектив в периферийной, аграрной стране. Альтернативой большевизму был русский фашизм. Белое движение уже было по сути протофашистским. Идеи фашизма к 1930-м годам стали преобладать в русской эмиграции (в Азии в откровенном виде, в Европе – в виде младоросства). Большинство бывших белых в годы Второй мировой войны так или иначе встали под знамена Гитлера.
Таким образом, Ленин как политик спас нашу страну и от политического фашизма. Но что такое фашизм с точки зрения философии? Отрицание общих, универсальных истины, добра, справедливости. Для нациста существует одна справедливость, для немцев, другая – для евреев, одно добро для арийцев, другое – для славян. Борьба с русским фашизмом, с национализмом, с правыми и левыми радикалами для Ленина была продолжением его борьбы за истину, продолжением его борьбы против модернистов и релятивистов. И здесь Ленин был продолжением линии Сократа – борца против фашизма Античности – софистики с ее апологией тиранов и их вседозволенности.
Итак, Ленин как культурный деятель – как философ, как литературный критик и публицист, и Ленин как государственный руководитель спас нашу культуру от сползания в ницшеанство, релятивизм, национализм, сомнительный мистицизм, от модернистского яда Запада, от пошлостей капиталистической культуры, превращающей народ в стадо, в бездумных потребителей. В этом смысле Ленин спас русскую культуру как культуру, отстаивающую классические ценности, добро, истину и красоту, – как Сократ спас греческую классическую культуру. Ленин это сделал по-своему, оставаясь на позициях марксизма, но сделал. И за это ему должен быть благодарен всякий, кому дороги истина, классические идеалы, культура Пушкина и Толстого.