«В терминах так смешны…»
В 1732 году по предложению Витуса Беринга Сенат принял решение об отправке Второй Камчатской экспедиции. Грандиозная эпопея требовала не только колоссальных финансовых трат. Так или иначе, деньги можно было изыскать. Куда сложнее было с кадрами. Это сейчас можно довольно быстро сформировать отряд специалистов из кандидатов и даже докторов наук. А в то время не было научных институтов. Даже ученые по большей части были иностранцами, порой толком не знавшими русский язык.
Именно кадровый голод заставил Сенат и Императорскую академию наук принять поразительное, как нам сейчас кажется, решение: включить в состав экспедиции нескольких студентов, «которые б могли по Юпитеровым спутникам в разных местех долготу обсервовать».
Дюжину студентов из числа наиболее толковых нашли в Славяно-греко-латинской академии (в те времена в ходу было второе, весьма характерное название – Заиконоспасский училищный монастырь). Как бы то ни было, а это первый в России вуз в нашем нынешнем понимании. Правда, учили там в основном «схоластическим наукам»: греческому и латинскому языкам, философии и красноречию. После их «тестирования» в Академии наук в Санкт-Петербурге академик Байер горестно написал: «Экзаменуя их в логике Аристотеля, я нашел, что они хорошо владеют ею; но в физике их понятия так стары и так спутаны и в терминах так смешны, что я сам в этом не разобрался».
Тем не менее после трехмесячного «интенсива» по естественным дисциплинам в состав так называемого Академического отряда экспедиции Беринга были зачислены пять студентов. Среди них Степан Крашенинников.
В Сибирь!
В конце лета 1733 года отряд выехал из Санкт-Петербурга. Перед участниками Второй Камчатской, или, как ее еще называют, Великой Северной, экспедиции стояла грандиозная задача: исследовать арктическое побережье России, огромное пространство к востоку от Урала и даже достичь Америки и островов Японии.
В масштабном научном походе Беринга участвовало несколько отрядов. Самая масштабная задача, даже если считать только площадь исследований, стояла перед сухопутным Академическим отрядом. В его компетенцию входило исследование всей Восточной Сибири и Дальнего Востока, включая Камчатку. Недаром позже ее выделили в отдельную экспедицию. Возглавляли отряд три профессора – Герхард Фридрих Миллер, Иоганн Георг Гмелин, Людовик Делиль де ла Кроер.
Прежде чем попасть на Камчатку, Крашенинникову предстояло три года провести в Сибири. Но сначала нужно было добраться до нее. Только дорога из столицы империи до Тобольска заняла полгода. Далее – Омск, Семипалатинск, Усть-Каменогорск. По пути участники экспедиции собирали материал – географический, природоведческий и этнографический. В 1735 году отряд прошел Енисейск, Красноярск, Иркутск, переправившись через Байкал, исследовали Бурятию и Забайкалье. Под руководством профессора-натуралиста Гмелина Крашенинников занимается метеорологическими наблюдениями, препарирует кабаргу – мускусного оленя, исследует пещеры и писаницы – наскальные рисунки, изучает степь и реки. По инструкциям профессора истории Миллера составляет словари местных наречий, пишет статьи об их носителях и русских, давно живущих в Сибири.
Крашенинников неутомим, хорошо ладит с людьми, ему все интересно. Когда выяснилось, что из-за интриг и разногласий внутри большой экспедиции профессора на Камчатку не едут, 26-летний студент оказывается единственным, кого можно отправить туда.
«Мы единодушно избрали господина Крашенинникова, который во всех отношениях отличался от своих собратьев своим трудолюбием и желанием все порученное ему точно выполнить и добрая воля которого была нам известна благодаря многочисленным испытаниям».
Несчастливая «Фортуна»
Поначалу задача состоит лишь в том, чтобы приготовить базу для приезда руководителей отряда. Но вскоре станет ясно, что Крашенинникову придется все делать одному: профессора остались исследовать Сибирь. А может, что называется, запала не хватило.
4 октября 1737 года наш герой садится на шитик «Фортуна» в Охотске, чтобы морем добраться до Камчатки. Спустя несколько часов выясняется, что судно дало течь. Вода прибывает, а у берегов Камчатки штормит. Чтобы спастись, капитан приказывает сбросить за борт балласт. Крашенинников лишается всех личных вещей и записей. Единственная личная вещь – рубаха, которая на нем. Едва не потонув, «Фортуна» садится на мель у берегов Камчатки, волны безжалостно бьют судно, и еще неделю путешественники не могут выбраться с места крушения.
На Камчатке помятого Крашенинникова принимают далеко не как подобает встречать руководителя экспедиции, выполняющей исключительно важную государственную миссию. Но студент (а вообще-то уже «тертый» Сибирью исследователь) не унывает. Наверное, это еще одно ключевое качество Крашенинникова.
Он четыре года проведет на полуострове. Исходит его вдоль и поперек, соберет ценнейший материал и напишет международный бестселлер своего времени «Описание земли Камчатской». Книга выйдет спустя пару месяцев после кончины Крашенинникова от туберкулеза в возрасте 43 лет.
Терра инкогнита
Своего рода лейтмотивом всей деятельности Степана Крашенинникова было недоумение.
«О состоянии России почти столько же свету известно, сколько о Америке», – пишет он в книге. И дальше продолжает: «Все европейские государства вообще не более как треть России. Но сколько времени и сколько ученых людей трудились и поныне трудятся в точном описании столь малого пространства».
Это наблюдение настоящего патриота, переросшее в убеждение, ученый вынес еще со времен своей работы в Сибири. На Камчатку он приехал не только опытным исследователем, но, как представляется, зрелой личностью. Читая сегодня «Описание земли Камчатской», нельзя не заметить, что за наблюдениями ученого следуют выводы гражданина.
К моменту появления Крашенинникова на полуострове это была неизведанная земля площадью 270 тысяч квадратных километров. На ней уместились бы Германия, Австрия и Швейцария, вместе взятые. А населения – ительменов, коряков и курилов, а также казаков – вряд ли тогда было больше трех тысяч человек.
«О Камчатской земле издавна были известия, однако по большей части такие, по которым одно то знать можно было, что сия земля есть в свете; а какое ее положение, какое состояние, какие жители и прочая, о том ничего подлинного нигде не находилось». (Степан Крашенинников. «Описание земли Камчатской»).
А инструкции от профессоров требовали от Крашенинникова быть всем для всех: географом, метеорологом, этнографом, зоологом, ботаником, историком, вулканологом и даже лингвистом. В его подчинении был лишь небольшой вспомогательный отряд. При этом характер работы изначально предполагал вполне себе государственный масштаб.
Протяженность пути, пройденного Крашенинниковым за четыре года пребывания по камчатскому побережью, составила более 1700 км, а по маршрутам внутри полуострова – 3500 км. Каждый день – какое-то открытие. Он сразу же требует к себе самого главного «старожила» из русских, а из «туземцев» – самого толкового. Параллельно натуральным исследованиям Крашенинников восстанавливает историю русской колонизации со всеми его драматическими перипетиями – от покорения «первобытных племен» до казацких бунтов против русской же администрации. Наконец, он в буквальном смысле пробует на вкус местную жизнь – от китового жира до вина из травы.
[img=-19694]
Эффект присутствия
Первый из двух томов «Описания земли Камчатской» представляет собой детальный природно-географический каталог полуострова. После вводного очерка «О внешнем виде земли Камчатки» Крашенинников аккуратно и тщательно описывает реки. Это ведь как дорожная сеть сегодня. И при этом колоссальный ресурс, временами почти баснословный. Вот, например: «Все рыбы на Камчатке идут летом из моря в реки такими многочисленными рунами, что реки от того прибывают и, выступя из берегов, текут до самого вечера, пока перестанет рыба входить в их устья».
Крашенинников описал восточное побережье Камчатки, четыре полуострова, заливы и бухты и высоко оценил их потенциал для морской торговли и не только. Кстати, одна из бухт Авачинской губы зовется ныне бухтой Крашенинникова и является местом базирования подводных лодок Тихоокеанского флота.
Очень интересны записки, которые делает «старый русский путешественник XVIII века» (выражение Льва Штернберга), собирая данные и переживая лично сейсмическую и вулканическую активность на полуострове – «огнедышущие» горы. Он первым из русских описал цунами:
«После того как около Авачи так на Курильской лопатке и на островах было страшное земли трясение с чрезвычайным наводнением, которое следующим образом происходило: октября 6 числа помянутого 1737 году пополуночи в третьем часу началось трясение и с четверть часа продолжалось волнами так сильно, что многие камчатские юрты обвалились, и балаганы попадали. Между тем учинился на море ужасный шум и волнение, и вдруг взлилось на берега воды в вышину сажени на три, которая ни мало не стояв збежала в море и удалилась от берегов на знатное расстояние. Потом вторично земля всколебалась, воды прибыло против прежнего, но при отлитии столь далеко она збежала, что моря видеть невозможно было. В то время усмотрены в проливе на дне морском между первым и вторым Курильским островом каменные горы, которые до того никогда не виданы, хотя трясение и наводнение случалось и прежде. С четверть часа после того спустя последовали валы ужасного и несравненного трясения, а при том взлилось воды на берег в вышину сажен на 30, которая по-прежнему ни мало не стояв збежала в море, и вскоре стала в берегах своих колыбаясь чрез долгое время, иногда берега понимая, иногда убегая в море. Пред каждым трясением слышен был под землею страшной шум и стенание».
Вообще, Крашенинников, несомненно, обладает писательским даром, поэтому получается «эффект присутствия». Далеко не все научные труды прошлого можно читать как научно-популярную литературу. И, к слову, даже по-русски. Вот как он описывает извержение Толбачика.
«В начале 1739 году в первой раз выкинуло из того места будто шарик огненной, которым однако весь лес по около лежащим горам выжгло. За шариком выбросило оттуда ж как бы облачко, которое, час от часу распространяясь, больше на низ опускалось и покрыло пеплом снег верст на 50 во все стороны. В то самое время ехал я из Верхнего Камчатского острогу в Нижней, и за оною сажею, которая поверх снегу почти на пол дюйма лежала, принужден был у Машуры в остроге дожидаться нового снегу».
«Сладкая трава»
В главе о растениях Камчатки Крашенинников подробно останавливается на том, как ее жители использовали себе на пользу борщевик, которым ныне разве что детей не пугают.
«Сладкая трава в тамошней экономии за столь же важную вещь, как и сарана почитается: ибо камчадалы употребляют оную не токмо в конфекты, в прихлебки и в разные толкуши, но и во всех суеверных своих церемониях без ней обойтись не могут… Российскими людьми почти с самого вступления в ту страну проведано, что из ней и вино родится».
Рецепт приготовления вина из борщевика (18+): «Вино из ней гонится следующим образом: сперва делают приголовок, кладут несколько кукол или пластин травы в теплую воду, заквашивают в небольшом судне жимолостными ягодами, или голубелью, и закрыв и завязав посуду крепко, ставят в теплое место и держат по тех пор, пока приголовок шуметь перестанет: ибо оной в то время, когда киснет, столь сильно гремит, что дрожит и самое судно. Потом затирают брагу таким же образом как приголовок; воды столько кладут, чтоб трава могла токмо смочиться, и вливают в оную приголовок. Брага поспевает обыкновенно в сутки, а знак, что она укисла, тот же, как о приголовке объявлено. Квашеную траву вместе с жижею кладут в котлы и закрывают деревянными крышками, в которые иногда вместо труб вмазываются и ружейные стволья: головка у раки крепостью подобна водке, отнимается, когда кисла бывает. Ежели сию раку перегнать, то будет прекрепкая водка, которой отъемом и железо протравить можно». (Степан Крашенинников. «Описание земли Камчатской»).
Кстати, жмых после переработки тоже шел в дело, его, как отмечал Крашенинников, «ест рогатой скот с великою жадностию, и от того жиреет».
В свете наших сегодняшних дискуссий об экологии, избыточном потреблении и, как следствие, гигантском объеме мусора, производимого человечеством, очень поучительными кажутся наблюдения Крашенинникова о том, как раньше использовались природные ресурсы неразумными (с нашей колокольни) племенами.
«Все камчатские жители имеют от китов великую пользу и некоторое удовольствие: ибо из кожи их делают они подошвы и ремни, жир едят и вместо свеч жгут, мясо употребляют в пищу, усами сшивают байдары свои, из них же плетут на лисиц и на рыбу сети. Из нижних челюстей делают полозье под санки, ножевые черены, кольца, вязки на собак и другие мелочи. Кишки служат им вместо кадок и бочек: жилы удобны на гужи к клепцам и на веревки, а позвонки на ступы».
«Со временем
награждены быть могут»
Значительная часть второго тома «Описания земли Камчатской» посвящена этнографическим материалам. Крашенинников систематизирует знания, собранные до него, и добавляет сюда собственные зарисовки – о быте, праздниках, свадьбах, похоронах и, конечно, местных культах. Разумеется, у православного христианина отношение к ним более чем скептическое. Шаманы для него – «ташеншпилеры», что-то наподобие фокусников.
«Все мнения их о богах и о дияволах беспорядочны, глупы и столь смешны, что, не зная камчатских фантазий, не можно сперва и поверить, чтоб они за истинну утверждали такую нескладицу».
Но Крашенинников – ученый, он все аккуратно фиксирует, благодаря чему до нас дошли очень важные этнографические сведения.
Конечно, для Крашенинникова «камчадалы» – почти первобытные люди. Тем не менее он отмечает, что их образ жизни и умения имеют прагматический смысл, помогая выжить в суровых условиях. Более того, русские переняли некоторые элементы бытовой культуры ительменов.
«Казачье житье на Камчатке не разнствует почти от камчадальского, ибо как те, так и другие питаются кореньем и рыбою, и в тех же трудах упражняются: летом промышляют рыбу и запасают в зиму, осенью копают коренье, дерут кропиву, а зимою вяжут из оной сети».
Крашенинникова, надо думать, многое к тому моменту повидавшего, некоторые умения коренного населения просто изумили.
«Но как они без железных инструментов могли все делать, строить, рубить, долбить, резать, огонь доставать, как могли в деревянной посуде есть варить, и что им служило вместо металлов».
Особенно его поразила цепь, сделанная из моржовой кости без использования железных инструментов.
«Оная состояла из колец, гладкостию подобных точеным и из одного зуба была зделана; верхние кольца были у ней больше, нижние меньше, а длиною была она немного меньше полуаршина. Я могу смело сказать, что по чистоте работы и по искусству никто б не почел оную за труды дикого чукчи и за деланную каменным инструментом, но за точеную подлинно».
Конечно, было и обратное влияние. Язычники перенимали христианскую веру. Одевались в русское платье. И даже детей своих отдавали в русские школы. Налицо взаимопроникновение культур, но не по идеологическим лекалам «мультикультурализма», а ради выживания и пользы.
Именно с точки зрения пользы Крашенинников делает своего рода SWOT-анализ Камчатки.
«О состоянии Камчатки трудно вообще сказать, недостатки ли ее больше, или важнее преимущества. Что она безхлебное место и нескотное, что великим опасностям от частых земли трясений и наводнений подвержено, что большая часть времени проходит там в неспокойных погодах, и что на последок одно почти там увеселение смотреть на превысокие и нетающие снегом покрытые горы, или живучи при море слушать шуму морского волнения и, глядя на разных морских животных примечать нравы их и взаимную вражду и дружбу; то кажется, что оная страна больше к обитанию зверей, нежели людей способна. Но ежели напротив того взять в рассуждение, что там здоровой воздух и воды, что нет неспокойства от летнего жару и зимнего холоду, нет никаких опасных болезней, как например моровой язвы, горячки, лихорадки, воспы и им подобных; нет страху от грома и молнии, и нет опасности от ядовитых животных, то должно признаться, что она к житию человеческому не меньше удобна, как и страны всем изобильные, которые по большей части объявленным болезням или опасностям подвержены, особливо же, что некоторые недостатки ее со временем награждены быть могут…» (Степан Крашенинников. «Описание земли Камчатской»).
Спустя почти десять лет после начала экспедиции Крашенинников вернулся в Санкт-Петербург. За плечами остались 25 773 версты. На обратном пути Крашенинников женился на племяннице якутского воеводы Степаниде Цибульской.
Степан Петрович был оставлен при Академии наук, работал в Ботаническом саду. В 1745 году получил звание адъюнкта (в то время это соответствовало званию члена-корреспондента Академии) натуральной истории и ботаники. В апреле 1750 года был избран профессором (то есть академиком) ботаники и натуральной истории. А еще через два месяца назначен ректором Академического университета и инспектором гимназии при Академии наук. Необычность ситуации состояла в том, что Крашенинников стал одним из первых русских по рождению академиков, причем недворянского происхождения (отец Степана Петровича был солдатом). Это обстоятельство роднит его с Михаилом Ломоносовым, ровесником его и соратником.
Не зря Владимир Вернадский писал, что с появлением Крашенинникова и Ломоносова завершился «подготовительный период в истории научного творчества русского народа», а Россия окончательно вошла в среду образованного человечества «как равная культурная сила». До сей поры научное знание было как бы импортным продуктом, который всегда приходит «с наценкой». К слову, профессора Миллер и Гмелин тоже написали книги по результатам экспедиции в Сибирь. Но на иностранных языках.
Степан Петрович не дожил до своего триумфа несколько месяцев. Его труд имел огромный успех у просвещенной публики. Был переведен на четыре европейских языка и читался как беллетристика – правда, отчасти потому, что иностранные издатели брали «экстракт», совсем уж экзотику.
Тем временем Степанида Ивановна Крашенинникова, оставшись с шестью детьми, оказалась в бедственном положении, пока Академия наук не выкупила у нее библиотеку мужа. Судя по всему, ректорское жалование и «академические доплаты» в ту пору были скромны.
Да и посмертная судьба Крашенинникова не была спокойной. Его могила была утеряна, когда переносили кладбище у Благовещенской церкви в Петербурге.
В 1963 году при прокладке траншеи ковш экскаватора поднял фрагмент каменной плиты с надписью «На сем месте погребен Академии наук профессор Степан Петров, сын Крашенинников…». Кости вынули из земли и вроде бы собирались вскоре перезахоронить на территории некрополя Александро-Невской лавры, где покоится Ломоносов. Но сначала решили воссоздать облик Степана Петровича, и это удалось, а потом вышла какая-то странная и досадная заминка. В итоге останки Крашенинникова пролежали в коробке в лаборатории антропологической реконструкции Института этнологии и антропологии АН СССР больше четверти века.
В декабре 1986 года на заседании Всесоюзного географического общества, как тогда называлось РГО, было объявлено о том, что окончательно принято решение о захоронении. 26 мая 1988 года Степан Петрович Крашенинников был погребен заново.