— Я сын рабочего класса Болгарии. Вырос и получил воспитание в рядах революционного рабочего движения… В течение тридцати лет я член Болгарской коммунистической партии. В течение двадцати трех лет – член Центрального комитета Коммунистической партии Болгарии.
— Верно, что я большевик, пролетарский революционер. Я должен подчеркнуть: пролетарский революционер, так как ведь сейчас все идет навыворот, даже германский кронпринц объявляет себя революционером, а попадаются даже и такие сумасшедшие «революционеры», как, например, Ван дер Люббе! Также верно, что я как член Центрального комитета Болгарской коммунистической партии и член исполнительного комитета Коммунистического Интернационала являюсь ответственным и руководящим коммунистом. Я вполне готов нести полную ответственность за все решения, документы и действия моей болгарской партии и Коммунистического Интернационала. Но именно поэтому я не авантюрист, не заговорщик и не поджигатель.
— Далее, также совершенно правильно, что я – за пролетарскую революцию и за диктатуру пролетариата. Я глубоко убежден, что в этом спасение и единственный выход из экономического кризиса и военной катастрофы капитализма. И борьба за диктатуру пролетариата и за победу коммунизма, бесспорно, составляет содержание моей жизни. Я желал бы еще по крайней мере двадцать лет прожить для коммунизма и затем спокойно умереть. Но именно поэтому я решительный противник методов индивидуального террора и путчизма. К поджогу рейхстага я не имею абсолютно никакого – ни прямого, ни косвенного – отношения. Поджигателя рейхстага Ван дер Люббе я вижу впервые здесь, в этом зале.
— Все предварительное следствие против меня велось с предвзятостью и с явным намерением любой ценой, вопреки всем противоречащим этому фактам сфабриковать из меня для имперского суда поджигателя рейхстага, после того как длившееся месяцами предварительное следствие оказалось не в состоянии, как это теперь для меня ясно, найти настоящих виновников.
— Я здесь для того, чтобы защищать коммунизм и себя самого.
— Господа судьи, господа обвинители, господа защитники! Еще в начале этого процесса, три месяца назад, я как обвиняемый обратился к председателю суда с письмом. В нем я выразил сожаление по поводу того, что мои выступления приводили к столкновениям. Но я решительно возражал против того, чтобы мое поведение было истолковано как преднамеренное злоупотребление в целях пропаганды правом задавать вопросы и делать заявления. Понятно, что, раз я был обвиняем, будучи невиновным, я стремился защищаться всеми имеющимися в моем распоряжении средствами.
— Я признаю, что некоторые вопросы ставились мною не всегда правильно с точки зрения юридической формы. Это, однако, объясняется лишь тем, что я не знаком с германским правом. Кроме того, я в первый раз в своей жизни участвую в подобном судебном процессе. Если бы я имел защитника по своему выбору, я, безусловно, мог бы избежать таких неблагоприятных для моей собственной защиты инцидентов.
— После того, как и это предложение было отклонено, я решил сам себя защищать. Не нуждаясь ни в мёде, ни в яде красноречия навязанного мне защитника, я все время защищал себя без помощи адвоката. Значение в моей защите имеет лишь то, что до сих пор я сам говорил перед судом, и то, что я сейчас буду говорить. Я не хотел бы обижать Торглера, по-моему, его уже достаточно оскорблял его защитник, – но я должен прямо сказать: я предпочитаю быть невинно осужденным на смерть имперским судом, чем добиться оправдания благодаря такой защите, с которой доктор Зак выступил в пользу Торглера.
— Я защищаю себя самого, как обвиняемый коммунист. Я защищаю свою собственную коммунистическую революционную честь. Я защищаю свои идеи, свои коммунистические убеждения. Я защищаю смысл и содержание своей жизни.
Поэтому каждое произнесенное мною перед судом слово – это, так сказать, кровь от крови и плоть от плоти моей. Каждое слово – выражение моего глубочайшего возмущения против несправедливого обвинения, против того факта, что такое антикоммунистическое преступление приписывается коммунистам.
— Я должен решительно возразить против утверждения, что я преследовал цели пропаганды. Возможно, что моя защита перед судом имела известное пропагандистское действие. Допускаю, что мое поведение перед судом может также служить примером для обвиняемого-коммуниста. Но не это было целью моей защиты. Моя цель состояла в том, чтобы опровергнуть обвинение, будто Димитров, Торглер, Попов и Танев, Коммунистическая партия Германии и Коммунистический Интернационал имеют какое-либо отношение к пожару.
— Если говорить о пропаганде, то многие выступления здесь носили такой характер. Выступления Геббельса и Геринга также оказывали косвенное пропагандистское действие в пользу коммунизма, но никто не может их сделать ответственными за то, что их выступления имели такое пропагандистское действие.
— Меня не только всячески поносила печать – это для меня безразлично, – но в связи со мной и болгарский народ называли «диким» и «варварским», меня называли «темным балканским субъектом», «диким болгарином», и этого я не могу обойти молчанием. Верно, что болгарский фашизм является диким и варварским. Но болгарский рабочий класс и крестьянство, болгарская народная интеллигенция отнюдь не дикари и не варвары… Народ, который пятьсот лет жил под иноземным игом, не утратив своего языка и национальности, наш рабочий класс и крестьянство, которые боролись и борются против болгарского фашизма, за коммунизм, – такой народ не является варварским и диким. Дикари и варвары в Болгарии – это только фашисты. Но я спрашиваю вас, господин председатель: в какой стране фашисты не варвары и не дикари?
— Национал-социалистам нужен был диверсионный маневр, чтобы отвлечь внимание от трудностей внутри национального лагеря и сорвать единый фронт рабочих.
— Я уже раньше заявил, что в одном пункте согласен с обвинительным актом. Теперь я должен подтвердить это свое согласие. Оно относится к вопросу о том, устроил ли Ван дер Люббе поджог один, или у него были сообщники… Я считаю, что Ван дер Люббе действительно не один поджег рейхстаг. На основании экспертизы и данных судебного разбирательства я прихожу к выводу, что поджог в пленарном зале рейхстага был другого рода, чем поджог в ресторане, в нижнем этаже и т. д. Пленарный зал подожжен другими людьми и другим способом. Поджоги Люббе и поджог в пленарном зале совпадают только по времени, а в остальных отношениях они в корне различны. Вероятнее всего, что Люббе – бессознательное орудие этих людей, орудие, которым злоупотребили… Ван дер Люббе был не один, но с ним были не Торглер, не Попов, не Танев, не Димитров.
— Глупый Ван дер Люббе не мог знать, что, когда он делал свои неловкие попытки поджога в ресторане, в коридоре и в нижнем этаже, в это же самое время неизвестные, применив горючую жидкость, о которой говорил доктор Шатц, совершили поджог пленарного зала.
(Обращение к председателю суда):
— Я хочу говорить еще полчаса. Я должен высказать свое мнение по этому вопросу… В течение трех месяцев процесса вы, господин председатель, бесчисленное множество раз вынуждали меня к молчанию, обещая, что в конце процесса я смогу подробно говорить в свою защиту. И вот пришел этот конец, но вопреки вашему обещанию вы снова ограничиваете меня в моем праве говорить.
— Поджигателей искали не там, где они были, а там, где их не было. Их искали в рядах компартии, и это было неправильно. Это дало возможность истинным поджигателям исчезнуть. Решили: раз не схватили и не посмели схватить истинных виновников поджога, то надо схватить других, так сказать, эрзац-поджигателей рейхстага…
— Но разве не знаменательно, что все главные свидетели обвинения – национал-социалистские депутаты, журналисты и сторонники национал-социализма? Полицейский чиновник Гелер цитировал здесь коммунистическое стихотворение из книги, изданной в 1925 году, чтобы доказать, что в 1933 году коммунисты подожгли рейхстаг.
— Я позволю себе также процитировать стихотворение величайшего поэта Германии Гете:
В пору ум готовь же свой.
На весах великих счастья
Чашам редко дан покой:
Должен ты иль подыматься,
Или долу опускаться;
Властвуй – или покоряйся,
С торжеством – иль с горем знайся,
Тяжким молотом взвивайся –
Или наковальней стой.
— Да, кто не хочет быть наковальней, тот должен быть молотом! Эту истину германский рабочий класс в целом не понял ни в 1918 году, ни в 1923, ни 20 июня 1932, ни в январе 1933 года…
— Верховный прокурор предложил оправдать обвиняемых болгар за отсутствием доказательств их виновности. Но меня это отнюдь не может удовлетворить. Вопрос далеко не так прост. Это не устраняло бы подозрений. Нет, во время процесса было доказано, что мы ничего не имеем общего с поджогом рейхстага, поэтому нет места для каких-либо подозрений. Мы, болгары, так же как и Торглер, должны быть оправданы не за отсутствием улик, а потому, что мы как коммунисты не имеем и не могли иметь ничего общего с этим антикоммунистическим актом.
[img=-21234]
— Я предлагаю вынести следующее решение:
1. Верховному суду признать нашу невиновность в этом деле, а обвинение – неправильным; это относится к нам: ко мне, Торглеру, Попову и Таневу.
2. Ван дер Люббе рассматривать как орудие, использованное во вред рабочему классу.
3. Виновных за необоснованное обвинение против нас привлечь к ответственности.
4. За счет этих виновных возместить убытки за потерянное нами время, поврежденное здоровье и перенесенные страдания.
— Настанет время, когда такие предложения будут выполнены с процентами. Что касается полного прояснения вопроса о поджоге рейхстага и выявления истинных поджигателей, то это, конечно, сделает всенародный суд грядущей пролетарской диктатуры.
— В семнадцатом веке основатель научной физики Галилео Галилей предстал перед строгим судом инквизиции, который должен был его приговорить как еретика к смерти. Он с глубоким убеждением и решимостью воскликнул: «А все-таки Земля вертится!» И это научное положение стало позднее достоянием всего человечества. Мы, коммунисты, можем сейчас не менее решительно, чем старик Галилей, сказать: «И все-таки она вертится!» Колесо истории вертится, движется вперед, в сторону советской Европы, в сторону Всемирного союза советских республик. И это колесо, подталкиваемое пролетариатом под руководством Коммунистического Интернационала, не удастся остановить ни истребительными мероприятиями, ни каторжными приговорами, ни смертными казнями. Оно вертится и будет вертеться до окончательной победы коммунизма.
